Страница 28 из 68
Головицкий вытянул шею, словно еще раз хотел удостовериться в правильности договора и пока Савелий изучал бумажку, залебезил:
— Мы рады были бы и больше заплатить, но музей в данное время находится в несколько стесненном финансовом положении. Мы непременно дадим вам еще заказы. И другие музеи с удовольствием приобретут ваши работы. Они нас уже в этом заверили и просили нашего посредничества.
Савелий ничего не мог понять. «Не застеночников ли это проделки? — подумал он. — А впрочем, была не была».
— Сумма меня вполне устраивает, к тому же мне достаточно лестно, что именно ваш музей решил купить мою картину, — с важностью произнес Савелий. — Где расписаться?
— Внизу, где галочка стоит. — Головицкий протянул заранее приготовленную ручку.
Варежкин расписался и вернул договор. Головицкий радостно спрятал его в папку и достал несколько пачек денег.
— Мы решили привезти деньги прямо на дом, чтобы не утруждать вас по мелочам. Можете пересчитать. — Головицкий протянул Савелию деньги, потом перевел дух, вытер носовым платком взопревшую лысину и продолжал: — Савелий Степанович, я должен передать вам приглашение от одного видного и весьма влиятельного лица на сегодняшний банкет. У их дочери день рождения, и она непременно хотела бы встретиться с известным художником, то есть именно с вами. Она сама увлекается искусством и даже берет уроки живописи у одного академика, но, как мне передавали, не очень довольна им. Одним словом, если вам незатруднительно и у вас найдется немного свободного времени, милости просим к 19.00 по этому адресу. — Головицкий протянул небольшой квадратик бумаги Савелию. — Всего вам доброго. Извините за беспокойство. — Головицкий поднялся и стал пугливо протягивать руку Варежкину, но, не заметив ответной реакции, быстренько спрятал ее за спиной и яко дым исчез в дверном проеме, Савелий посмотрел на пачки денег. Такой суммы и в дурном сне он отродясь не видывал. «Даже паспорта не спросил. Чудеса, да и только. Что ж, посмотрим, что за банкет у влиятельного лица. Не дурно бы взглянуть на свою картину, да где ее увидишь?..» — размышлял Варежкин.
Так как гардероб у Савелия был никудышным, а точнее его и вовсе не было, то первым делом Варежкин отправился по магазинам. Он долго присматривал себе костюм, но то размер не подходил, то цвет удручал, пока его не осенило обратиться прямо к директору. Савелий с невозмутимым видом толкнул обитую коричневым дерматином дверь с табличкою «Директор».
За большим столом восседал седовласый, крупного телосложения мужчина в роговых очках.
— Что вы хотели? — Директор тускло взглянул из-под очков.
— Моя фамилия Варежкин. Я — художник.
После этих слов директора точно пружиной подбросило.
— Савелий Степанович! — воскликнул директор, мигом вышел из-за стола и радостно пошел навстречу Варежкину. — Извините, что сразу не признал. Садитесь, что же вы стоите! — Он повел Савелия к креслу и чуть ли не силком усадил. — О вашей работе говорит весь город. Мы всей семьей отправились на выставку, чтобы только посмотреть на ваше грандиозное полотно. Какой размах! Какая мощь! Разве что Репину удавались столь блестящие произведения.
Директор что-то еще говорил о несравненных достоинствах картины, но, заметив усталый взгляд Варежкина и его затрапезы, тут же принялся за дело.
— К нам недавно поступила партия костюмов… импортных, не окажете ли такой любезности — не приобретете ли что-нибудь?
— Мне, признаться, некогда обращать внимание на свою одежду, но, пожалуй, я что-нибудь примерю, — неохотно произнес Варежкин, в то же время пытаясь унять дрожь в коленках, отчего неприлично зевал и поглядывал на потолок.
Директор вызвал кого-то по селектору…
Из магазина Савелий вышел в новом костюме, неся еще три свертка, один из которых выбросил в первой же парадной. Первая операция прошла удачно. Визиты, нанесенные в другие магазины, оказались столь же благополучными. В одном, правда, Савелию предложили мужские колготки, но, приняв их за модификацию кальсон, Варежкин гордо отказался.
Итак, он был прифранчен сверх меры. Туфли, хотя немного и жали, но зато поскрипывали, что доставляло особое удовольствие Варежкину. Костюм сидел ладно, галстук придавал солидности, новенькое кожаное портмоне приятно оттягивало правый внутренний карман, отчего сердце подпрыгивало, как девочка со скакалкой.
Одним словом, по городу шел Варежкин и у дам замирало сердце, отчего вечером они устраивали сцены своим мужьям и любовникам, а на следующий день не выполняли производственного задания. Савелий как бы невзначай частенько останавливался у витрин, чтобы оглядеть себя сверху донизу и отметить: хорош, ах, хорош!
Когда Варежкин подходил к своему дому, дворник Гаврила, покуривая сигарету, с любопытством смотрел в окно. Вид щегольски разодетого прохожего поверг старика в полное замешательство. «Батюшки-светы, да никак это Савелий эдак вырядился», — всполошился Гаврила и стал поспешно собираться, дабы лицезреть чудо.
Минут пять Гаврила стоял под дверью, жадно прислушиваясь. Из комнаты доносился молодецкий посвист, порой переходящий в залихватские частушки, которые сменялись ариями из оперетт и гомерическим смехом.
Гаврила собрался с духом и осмелился постучать.
Никто не отозвался, пение и свист продолжались. Гаврила постучал решительней.
— Входите, — услышав наконец-то стук, крикнул Савелий.
Гаврила просунул голову.
— А-а, дедуня, хрыч старый, заходи, чего мнешься.
Старик зашел.
— Савельюшка, да где ж ты раздобыл эдакие наряды? Никак прорву деньжищ отхватил? — полюбопытствовал дворник.
— Да, батя, признали меня. Картину нынче купили. В музее висеть будет, народ изумлять.
— Ну, дай-то бог. Пора бы и признать. Не на других же свет клином сошелся. Это все тебе за труды непомерные, что своей тропкой шел, не свиливал. Теперича супругу тебе, Савелий Степанович, надобно, чтоб приласкала, чтоб отдушиной тебе была.
— Ну, это мы, дед Гаврила, еще поглядим, по сторонам пoглазеем.
— А как же! Осмотрись перво-наперво. А то вертунья какая ни на есть, фиртихвостка, прости господи, рот-то разинет на твои богатства да и прилипнет как репейник, век будешь горе мыкать.
— Ничего, дед. Такую найдем, чтоб и на люди не стыдно выйти и чтоб в дому место свое знала. По всему достойная партия мне нынче полагается.
— Гляди, сокол! Не дай промашки. Степаныч! — вскрикнул дед, увидев замазанные картины, — никак труды свои удумал замазать-то?! Что ж ты, горемычный, с собою сотворил? Не иначе как бес тебя попутал, — не унимался старик.
— Не бес меня, дедуня, попутал. Новую жизнь решил начать. Хватит баловством заниматься. Пора и честь знать. Теперь за большие полотна возьмусь.
— А зачем тебе большие-то, чтоб издалёка видать было? Я вот давеча о богомазе сказывал, так он лики-то не раздувал аршинные, а всякому видать было. Нет-ко, брат, ты, можно сказать, грех на душу взял. Тебя всевышний сподоблял в ту пору, как ты здесь мытарился да изловчался, чтоб солнцу да свету людям больше досталось. А как же! — заволновался Мефодьич.
Савелий, видя, что деда не угомонить, полез в карман.
— Что там тужить, печалиться теперича, — стараясь подражать деду, начал Савелий. — Похорохорился и будет, — он с важностью достал бумажник, вынул четвертную и протянул деду.
— Гуляй, Мефодьич, чтоб чертям тошно было. Я и сам бы разговелся, да нельзя мне — на важный банкет поспешаю.
— Тьфу на твои бумажки. Срамота одна. Угадываю, что липкие денежки-то твои, будто мухами загажены, — Дед сплюнул, повернулся и, шаркая, заспешил прочь.
«Вот чудной, впрочем, пора собираться», — подумал Варежкин и вышел на улицу.
Вскоре он оказался возле каменного дома, стоящего в центре города, но на улице тихой и неприметной для любопытного глаза. Ровно в семь Варежкин позвонил.
Дверь распахнулась, и перед воловьим взглядом Савелия предстало миленькое созданьице со вздернутым носиком.
— Очень рады. Входите, пожалуйста. Меня звать Катрин. — Она протянула ладонь тыльной стороною.