Страница 7 из 8
Драматический сюжет лежит в основе большинства кассовых, так называемых жанровых фильмов – драм, комедий, детективов, вестернов, триллеров и т. д. Жанр, как некая изначальная данность, как система, предполагает достаточно жёсткие отношения между героем и окружающим его пространством. Эстетическое, т. е. авторское начало проявляется здесь в умении организовать рамки и рельсы сюжета, а герой и пространство должны органично вписаться в эти рамки. «Завершённость» – главное определение, которое можно применить ко всему миру жанрового фильма, – считает А. Дорошевич. – Завершена в нем ситуация, строго следующая канону, завершённым, как правило, является его пространственный контекст, складывающийся в строго определённый мир фильма»[45]. В жанровом фильме главным является процесс разрешения героем заданного сюжетом конфликта.
«Отнимите у жанрового фильма события, ведущие его во времени, музыку, его обрамляющую, эмоциональный эффект каждой конкретной экранной сцены, изначально заданную эстетическую ценность героя, и герой этот останется совершенно пуст»[46]. Можно сказать, что весь талант автора, всё его эстетическое видение сосредоточивается на построении конструкции, на её оформленности, завершённости.
И, тем не менее, при всей искусственности построений драматического сюжета, и особенно жанрового фильма, его некоторой прямолинейности, потенциально драматический сюжет обладает большими возможностями в раскрытии характеров героев, в создании ярких образов среды, пространства, максимально подчинённых раскрытию конфликта и проявлению в нём героя. Известно, как В. Туркин высоко ценил художественные возможности драматического сюжета в показе ярких событий и психологически насыщенных действий характеров, считая кинематограф достойным наследником и продолжателем театра. В этом отношении он был последователем В. Белинского, утверждавшего, что эпическое произведение не только ничего не теряет из своего достоинства, когда в него входит драматический элемент, но ещё много выигрывает от этого.
Одним из ярких примеров драматического сюжета в отечественном кинематографе можно назвать «Калину красную» В. Шукшина, где герой был поставлен в классические условия драмы, о которых писал В. Белинский: «Власть события становит героя на распутии и приводит его в необходимость избрать один из двух, совершенно противоположных друг другу путей, для выхода из борьбы с самим собою; но решение в выборе путей зависит от героя драмы, а не от события»[47]. Егор Прокудин, бывший уголовник, оказывался перед нравственным выбором, и это было центральным смысловым событием фильма. Герой погибал, но побеждал духовно, что возвышало его до уровня трагической личности.
Создавая драму и исследуя динамику борьбы добра и зла, которая постоянно происходит в его герое, В. Шукшин подчинял весь образный строй фильма выражению этих внутренних противоречий. Драматургически развивая главную тему, он наполнял пространство яркими пластическими образами, чаще сюжетными, символическими деталями: это и карусель в парке, куда приходит герой перед решением ехать к Любе; и аксессуары «красивой жизни» по Егору – стол с яствами, дамочки, шёлковый халат, коньяк с шоколадом; это и паук в бане, напомнивший Егору его собственную жизнь; и ягоды калины – символ несчастной любви, упавшие в воду; и красная рубаха Егора, сменённая на белую, а потом на рабочий ватник. Тюрьма, город и деревня – места, где происходит действие фильма, – были точно обозначены, но не являлись предметом самостоятельного художественного исследования. И всё же, на этом спокойном фоне тема внутренних душевных переживаний героя звучала достаточно мощно. В. Шукшин нашёл точный образ русской природы и «русского пространства» – берёзы – образ, ставший классическим примером смыслового, образного использования среды в драматическом сюжете. Три раза обыгрывается эта деталь режиссёром, три раза «встречается» с берёзами Егор Прокудин, и каждый раз это новое состояние и новые слова, которые он находит для них: радость, надежда, любовь – откровенно светлые моменты переживает герой в эти минуты. Именно здесь, в сценах включения героя в природу, открывалась душа Егора. За эту душу и полюбила его Люба Байкалова. Кстати, имена героев в «Калине красной» значимы, что характерно для драматического сюжета: Егор – вор-рецидивист по кличке «Горе», и рядом с ним Любовь, да еще Байкалова – два светлых, легко читаемых образа соединяются в имени героини. Смысл встречи главных героев напоминал о вечных архетипах-противопоставлениях: добро и зло, любовь и ненависть, свет и тьма. Казалось, драматизм истории Егора и Любы был предопределён самой жизнью.
Интересно решалась кульминационная сцена душевных переживаний Егора Прокудина после поездки к матери. Егор в отчаянии бросается на землю: «Не могу больше, Люба, не могу…» Пригорок, куда он падает, покрыт зеленью, вдалеке виднеется весенний лес, а на взгорье стоят белая колокольня и обезглавленный храм – тема покаяния героя очевидна. Здесь же и тема любви – христианской любви к ближнему, веры в то, что радость может быть тихой и светлой, тема надежды. Символический смысл сцены, возможно, прочитывался не сразу – ведь церковь ненадолго появлялась на общем плане, да и воспринималась скорее как знак, но всё же он несомненно присутствует и подтверждается исповедальным признанием Егора, обнажая главную тему фильма – совестливого суда героя над самим собой…
В современной практике кинодраматургии системы драматического сюжетостроения активно разрабатываются американскими практиками и теоретиками кино. В отечественной теории кино в первую очередь они были восприняты и нашли свою транскрипцию в работе А. Червинского «Как хорошо продать хороший сценарий», которая представляет собой обзор американских учебников сценарного мастерства, и в книге А. Митты «Кино между адом и раем: Кино по Эйзенштейну, Чехову, Шекспиру, Куросаве, Феллини, Хичкоку, Тарковскому…» Их суть – ориентация на крепкий сюжет и коммерческий успех: зрителю надо доставить удовольствие, а от зрителя получить деньги. Удовольствие от искусства понимается в данном случае бесхитростно: зрителю не нужна реальная жизнь, ему «нужна не правда, а сладкая, соблазнительная ложь»[48]. Отсюда формулируется и задача сценариста – умело и обаятельно лгать. Тяга к реализму, заложенному в природе кино, по мнению профессора Калифорнийского университета Ричарда Уолтера, вообще саморазрушительна, ибо «жизненные, правдивые сюжеты с реальными, правдоподобными героями противоречат главному постулату сценарного мастерства – они скучны»[49]. Цели «развеять эту скуку жизни», по их мнению, и подчиняется всё структурирование сюжета.
В работе о правилах построения сюжета в кино Ричард Уолтер несколько раз обращается к Аристотелю, желая найти в его «Поэтике» подтверждение своей концепции. Так, он использует мысль Аристотеля о том, что в драматургии главное – действие, а не герой. Действие, как способ развить сюжет и расширить характеристики героев. Действительно, возвращаясь к истории театральной драматургии, повторим, что поэтика Аристотеля основывается на подражании – мимезисе – действию. Это искусство фабульное, строившееся на использовании и интерпретации древних мифов. О герое-образе в более позднем его понимании, когда герой мыслится не только как характер, но как мощный образ, наполненный личностным содержанием и исследуемый автором, в «Поэтике» не могло быть и речи. Требования, которые Аристотель предъявлял персонажам пьесы, исходили из логики развития единого и целого действия: характеры должны быть хорошими, последовательными. Самому характеру в древнегреческой трагедии отводилась скромная задача – проявиться.
Не будем забывать, что «Поэтика» написана в определённое историческое время – дохристианское, в период разложения язычества в Древней Греции. Законы построения драмы – законы долженствования и нормы – во многом отразили суть этого времени. Возвращаться сегодня к «Поэтике» как к чему-то незыблемому, навсегда данному, значит не понимать существа современного мировосприятия. Можно использовать законы древнегреческой драматургии, желая «захватить» зрителя, вселить в него сопереживание и страх (а именно эту задачу ставит перед кинематографистами Ричард Уолтер), подчеркивая, что после фильма публика должна себя чувствовать не приподнятой, не одухотворенной, а наоборот, придавленной и несчастной: «У каждого зрителя должно появиться сильное ощущение своей неисправимой греховности, каждому нужно напомнить о его несовершенстве»[50], – пишет он. Трудно поверить, что подобное отношение к зрителю может способствовать его духовному возрастанию.
45
Дорошевич А. «Кругозор» и «окружение» в кино // Киноведческие записки. М., 1990. Вып 6. С. 92.
46
Дорошевич А. «Кругозор» и «окружение» в кино. С. 90.
47
Белинский В.Г. Избранные сочинения. С. 168.
48
Сценарное мастерство: кино- и теледраматургия как искусство, ремесло и бизнес (Реферат книги Р. уолтера). / / Серия «Телевидение и радиовещание за рубежом». М.: Всесоюзный институт повышения квалификации работников телевидения и радиовещания, 1990. С. 10.
49
Там же. С. 12.
50
Сценарное мастерство: кино- и теледраматургия как искусство, ремесло и бизнес (Реферат книги Р. уолтера). С. 26.