Страница 6 из 7
Возвращаясь к началу нашей статьи, в которой была приведена цитата о несомненной перспективности имагологии в качестве новой научной дисциплины, зададимся вопросами, может ли быть научной дисциплина, теоретические предпосылки которой и ее метод (дискурс-анализ), как мы стремились показать в настоящей статье, восходят к постмодернистской «философии множественности», отрицающей существование истины, рассматривающей науку как одну из дискурсивных практик, ставящей под сомнение категорию «объективность», отвергающей историзм и заменяющей его мифологией пандискурсивности? Не является ли имагология квазинаукой, разновидностью идеологии, цель которой – стирание национальной идентичности? Не есть ли имагология – идеологическое обоснование и обеспечение процесса глобализации? Но в таком случае, чем имагология принципиально отличается от заклейменного вульгурного социологизма? Как и вульгарный социологизм, она, обращаясь к литературному материалу, игнорирует специфику литературы, видит в ней лишь материал и инструмент, редуцирует литературу, по выражению И. Леерссена, к «привилегированному средству распространения стереотипов»[38]. Вульгарный социологизм рассматривал литературу как отражение и инструмент классовой борьбы, имагология видит в ней средство социокультурной инженерии. Цель имагологии – «деидеологизация национального сознания в целях развития общеевропейской цивилизации и обеспечения гармонического сосуществования (разных европейских народов. – В. Т.) в пространственно-временном континууме современной истории и культуры»[39]. Иными словами, задача состоит в ослаблении национального самосознания, стирании идентичности европейских наций и формировании единой общеевропейской идентичности. В сущности, политических целей имагологии не скрывал ее родоначальник X. Дизеринк, когда писал в статье «Компаративистская имагология. О политической значимости литературоведения в Европе» (1988): «…В действительности имагология является сегодня тем важным и многообещающим вкладом, который могла внести 150-летняя дисциплина сравнительного литературоведения в понимание и решение специфических проблем, появившихся в результате европейской многонационально сти. Сейчас каждое открытие в области имагологии – событие политического значения»[40]. Заслуга имагологии в том, что она актуализировала, действительно, важную сферу научного поиска – все, что связано с изучением образа «Другого». Однако изучать его можно по-разному, с разными целями и разными методами, и прежде всего в рамках литературоведения. Стоит ли науке о литературе ориентироваться на сомнительный дискурс-анализ? Не разумнее ли обратиться к традициям русской филологической школы с ее интересом к специфике литературы (формалисты), с ее широким и системным взглядом на литературу в ее обусловленности социокультурными и историческими факторами? У нас в этом отношении прекрасные учителя, среди которых А. Н. Веселовский, Ю. Н. Тынянов, М. М. Бахтин, Ю. М. Лотман, Д. С. Лихачев и др.
Для различения имагологии и той сферы поэтики, которая занимается исследованием образом «Другого», но делает это не с позиций постмодернистского дискурс-анализа, а обращаясь к сравнительно-историческому методу и традициям исторической поэтики, представляется целесообразным использовать понятие «имагопоэтика».
Современная литературоведческая «россика» на Западе: основные фигуры, тенденции и подходы
Научное изучение на Западе истории и культуры России началось еще в XVIII столетии. Так, например, во Франции первые исторические труды о России появились в конце XVIII в. («История России» (1782) Левека, «История древней Руси» (1783–1784) и «История новой России» (1783–1785) Леклерка). XIX столетие пополнило западную литературоведческую «россику» многочисленными статьями, брошюрами, трактатами о России (см., например, работы Л. Париса, Ж.-М. Шопена, А. де Ламартина и др.). В конце XIX в. начался новый этап серьезного изучения русской истории, культуры и литературы во Франции, связанный с именами А. Леруа-Больё, Л. Леже, М. де Вогюэ, А. Рамбо, А. Мазона, А. Лиронделя. Наиболее значительным из написанного на эту тему во Франции были две фундаментальные работы французского историка и публициста А. Леруа-Больё «Империя царей и русские» (1881–1885) и «Франция, Россия и Европа» (1888).
На рубеже XIX–XX вв. расширяется преподавание русского языка и литературы во французских университетах, возникает несколько научных обществ, ставивших своей целью изучение России. В 1898 г.
в Париже было основано «Франко-русское общество», издававшее журнал «Рёвю дез этюд рюс» (1899–1900), переименованный позже в «Рёвю дез этюд франко-рюс» (1910–1911). Журнал публиковал хронику франко-русских политических и культурных контактов, печатал историко-литературные статьи, переводы русских писателей. Главным редактором этого издания был Шарль де Ларивьер, перу которого принадлежала одна из первых в XX в. французских работ, посвященных проблеме русско-французских культурных связей, книга «Франция и Россия в XVIII веке. Исследование французско-русских исторических и литературных связей» (1909). Опираясь на неопубликованные архивные материалы из архивов Министерства иностранных дел Франции и новые для того времени российские публикации (изданные в Москве в 1879–1887 гг. Архивы князя Воронцова, опубликованные в Санкт-Петербурге в 1874 г. «Дневники» Храповицкого и т. д.), Ларивьер освещает некоторые малоизученные эпизоды из истории русско-французского культурного диалога (Екатерина II и д’Аламбер, Екатерина II и Бюффон, восприятие Екатериной II комедии Бомарше «Женитьба Фигаро» и т. д.).
Весьма интересным был раздел, в котором говорится о восприятии России известным французским экономистом, теоретиком школы физиократов Мерсье де ля Ривьером, прибывшим в Россию по приглашению Екатерины II в 1767 г. Однако в целом Ларивьер больше внимания уделяет не анализу образа России, каким он сложился в сознании французских писателей и путешественников XVIII в., а обстоятельствам их пребывания в России, их взаимоотношениям с Екатериной II. Некоторые эпизоды книги напоминают скорее исторические анекдоты, нежели серьезные научные разыскания.
Собственно Ларивьер и сам рассматривает свою книгу как собрание подготовительных материалов для последующей большой, обобщающей работы о русско-французском диалоге. «…Перед тем как предпринимать большое обобщающее исследование о том, как европейская цивилизация проникала в Россию, привнося сюда кое-что из своей духовной культуры, необходимо создать специальные очерки или монографии о выдающихся французских и русских деятелях, которые тем или иным образом внесли свой вклад в это дело»[41].
Проблему рецепции России во французской литературе XVI–XVII вв. затронул в своей книге «Славянский мир и французские классики в XVI–XVII вв.» (1912) французский ученый Абель Мансуи. В книге Мансуи из пятнадцати разделов «русской теме» посвящен лишь один, последний: «Россия и французская литература XVII века». Мансуи собрал те немногочисленные пассажи и упоминания о Московии, которые смог обнаружить в произведениях А. де Сент-Амана, Сирано де Бержерака, в переписке Ж. Расина. Мансуи заключает, что почти никто из крупных французских писателей XVII в. не обращался к «русской теме» в своем творчестве, что о России не было написано ни одной книги. Никто из них не знал русского языка и никогда не бывал в России.
Несколько подробнее рассказано о том, какие реалии русской жизни нашли отражение в путевых записках первооткрывателя Московии для французов, офицера и авантюриста Ж. Маржерета, мемуарах и дневниках литераторов второго ряда – Реньяра, Да Нёвилля, Данжо.
Мансуи констатирует, что никакого сколько-нибудь отчетливого образа России в литературном сознании Франции XVII в. еще не сложилось. «Когда какой-нибудь автор решался говорить о Московии, то чаще всего лишь случайно и почти всегда поверхностно», – заключает Мансуи[42].
38
Цит. по: Поляков О. Ю., Полякова О. А. Указ. соч. – С. 159.
39
Миры образов – Образ мира… – С. 13.
40
Цит. по: Поляков О. Ю., Полякова О. А. Указ. соч. – С. 152–153.
41
Lariviere Ch. de. La France et la Russie au XVIII-e siecle. Etudes d’histoire et de litterature franco-russe. – Paris, 1909. – P. 12.
42
Mansuy A. Le monde slave et les classiques fran9ais aux XVI–XVII siecles. – Paris, 1912. -P. 475.