Страница 3 из 88
Ещё раз, уже безнадёжно, уловив, что рыбак поднял голову, я махнула рукой в сторону крепости. И, о чудо, рыбак кивнул головой. Я едва не заплясала, засуетилась, побежала к краю пристани, выходящей на Неву. Рыбак ещё раз махнул рукой, и я, счастливая его пониманием, выскочила на причал, где рыбаки, оторвавшись от созерцания своих поплавков, уже взглянули на меня с любопытством.
— Возьмёт ? — глухо буркнул бровастый.
Я кивнула, радостная, сияющая.
— Ай родные там? — не удержался от вопроса бровастый.
— Да нет, — затараторила я, — там царя Ивана зарезали, хочу поглядеть где...
И осеклась. Бровастый с недоверием и скрытой насмешкой окинул меня взглядом с ног до головы. Ну и идиотка, наверно, подумалось ему.
Пускай себе думает...
Моторка подошла к причалу, но сидела в воде очень низко. «Отлив», — с гордостью подумала я и заплясала на причале, не зная, как теперь быть, как спуститься в лодку. Рыбак затормозил моторку, упёршись одной ногой в сваи причала, подвёл лодку ближе к скользкой деревянной лестнице. Я спустилась по ней, но она, увы, кончалась в двух метрах выше моторки. И кончалась в никуда. Держась за смолёные сваи, я стала на перекрестие брёвен, потом на другое, потом на третье...
— Прыгай, — повелительно сказал рыбак, подняв ко мне своё румяное, яркое лицо.
Не знаю, как я не свалилась, ползая животом по мокрым, смолёным сваям, однако храбро прыгнула и даже удержалась на покатом носу лодки. Подержалась-mo я за причал, а ноги мои понесло прочь от него.
— Держись за стекло, — скомандовал рыбак, и я отважно ухватилась рукой за скользкое стекло и сошла на дно лодки, гордая и высокомерная — не уронила себя в глазах избранного общества.
Рыбаки сверху следили за моим барахтаньем.
Я было присела на скамейку, но рыбак меня согнал:
— Тут я правлю. Стойте и держитесь за стекло.
И забил ветер в лицо, и брызги от реки, и дождь. Стёкла очков моих сразу заслезились, видела я плохо, но храбрилась.
Моторка ревела, волны, с причала такие махонькие, вдруг выросли. Стали угрюмыми и зловещими. Моторка качалась и резала их, распуская позади себя пенный след.
Не прошло и десяти минут, как мы уже подлетели к острову. И снова молодой мой провожатый распластался на носу лодки, ногами упёрся в причал, быстро и ловко перебирая тяжёлыми рыбацкими бахилами. Господи, да он же ноги сломает, вскрикнула я про себя. Но тут нос нашей лодки стукнулся о нос другой, привязанной к причалу, и рыбак сказал мне:
— Переходи на нос.
Он подал мне руку, жёсткую, твёрдую и огромную.
Я встала на покатый нос лодки, качнувшийся под моей тяжестью, и взглянула наверх. Да, тут надо быть обезьяной. Причал висел над моей головой, никаких ступенек. Сваи тоже закреплялись поперечными балками, и можно было вскарабкаться по перекрестиям. Но надо только очень постараться...
Всё-таки вниз легче...
Моторка сзади взревела. К несчастью, я забыла вовремя вынуть из сумки деньги и заторопилась, отрывая руку от скользких смолёных брёвен.
— Подождите, — закричала я, — я заплачу. — И потом, вы меня подождите. Я тут скоро, какой-нибудь час...
Повиснув между небом и водой, животом прижимаясь к смолёным брёвнам, я обернула голову к лодке.
— Да не надо ничего, — засмеялся рыбак, показав крупные белоснежные зубы, — а ждать не могу, некогда мне.
Моторка снова взревела и стрелой унеслась от причала, а я так и осталась висеть на смолёных брёвнах. Когда я с трудом взобралась на причал, цепляясь руками и обдирая крашеные ногти о дощатый настил, рыбак уже причаливал к берегу на той стороне.
Первой моей мыслью, когда я наконец встала на твёрдый настил причала, было: «Как же я выберусь отсюда? Навигация закрыта, пароходы не ходят, ещё немного — и стемнеет, все лодки с Ладоги уйдут домой. И что тогда?» Я махнула рукой — если уж добралась сюда, обратно как-нибудь. А нет, стану Робинзоном на этом необитаемом островке...
Я огляделась.
Дождь всё ещё сеялся незаметно и тихо, туман налипал на очки клочьями, но первый же взгляд придал мне отваги. Вездесущие рыбаки есть и здесь. Ура, робинзонада отменяется!
С того берега крепость казалась низенькой, приземистой, напоминала игрушечную. Теперь передо мной высились колоссальные, десятиметровой высоты, гранитные стены, кое-где разрушенные временем и последней войной, башни грозно хмурились как исполины на страже времени и небольшого острова, укреплённого ещё Петром Великим. Странное дело, повернёшься лицом к северу — ты в двадцатом веке, где носятся катера, лодки, а если встанешь лицом к стенам крепости, — сразу окажешься в восемнадцатом. Так и ждёшь, что сейчас просунутся сквозь узкие бойницы старинные пищали и огненное ядро упадёт к ногам.
Повернись к югу. Ещё чуть вправо — и за лентой Невы откроется вполне современный многоэтажный город, белый, как весь Ленинград, большой город-спутник — Петрокрепость.
И только тут, под стенами крепости, — тишина и пожухлая зелень травы да чернеет широкий проход между стенами.
И вдруг я увидела новую, свежую кладку на одной из башен. И суетились рабочие — крепость восстанавливалась, превращаясь в ту самую, что жила в восемнадцатом веке...
Кстати, нигде не нашла я каких-либо материалов о крепости. Кое-какие брошюрки, где вскользь и о крепости на Орешке, но план крепости мне пришлось нарисовать самой, где какие башни и ворота, каналы и мосты были в крепости тогда, больше двух веков назад...
Уже потом я узнала, что точная высота стен измерялась двенадцатью с половиной мерами, сложенными из дикого камня и кирпича. По ширине стен могла проехать тройка лошадей, запряжённая в карету. Внутри стен располагались казармы. А с самой северной стороны стояла та тюрьма, в которой и нашёл свою гибель молодой белокурый император. Не видевший за всю свою жизнь ни одного часа свободы...
Башни полуразрушены — на них почти нет крыш, но стены живёхоньки. Умели строить наши предки...
Прямо с причала я поднялась по откосу к арке к Государевой башне. Над ней шатровая крыша и шпиль с ключом. Крошечный, три-четыре метра длиной и два шириной мостик через полузасыпанный ров. В восемнадцатом веке он был, наверное, широким и глубоким, потому что заканчивался небольшой гаванью. Мостик покачивался на ржавых цепях. Теперь это просто бутафория, а тогда мост действительно поднимался и опускался на цепях, преграждая доступ в крепость. Должно быть, здорово скрежетал. Во всяком случае, в крепость можно было попасть и выйти из неё только водой. Теперь всё это выглядит нелепо и экзотично, но я сразу же одёргиваю себя — легко судить с высоты почти двух с половиной веков.
Гигантские стены обступают меня со всех сторон — площадь внутри совсем небольшая, её можно быстро обойти. Везде то развалины старых зданий, от которых остались одни фундаменты, как от церкви в середине крепости, — то казематы, сохранившиеся почти полностью. Внутри башни темно и мрачно, и мне становится не по себе.
Все историки в один голос утверждают, что царя Иоанна зарезали в башне Светличной. Я останавливаюсь около неё.
Какая же она по нашим масштабам небольшая, вся крепость. Километра нет в длину, а в ширину и того меньше. Слева от входа через Государеву башню тянется ряд арок, в стене. Это казармы. Тут жили солдаты, что невинно пострадали при бунте Мировича. Именно отсюда, из-под этих арок, вывел их Мирович в последний свой свободный час, поставил перед трупом зарезанного императора. Как можно жить в таких помещениях? Узкие длинные каменные мешки, а назывались пышно — кордегардия[4]. Даже для лошадей вельмож строили лучше — вспомнились боярские конюшни в Петергофе, а теперь там — санаторий.
4
Кордегардия — гауптвахта, караульня.