Саперы

Интервью и лит. обработка: А. Ивашин

Задунаев Павел Николаевич

Вообще я не добровольно пошел, а по «призову». Воевал в 40-м миндивизионе, минометчиком. Но до того еще сначала здесь учился. Недели с две мы изучали миномет. Потом попал под Смоленск, а со Смоленска к городу Белый – там мне сразу же пришлось командовать взводом. В первом же бою нашего лейтенанта сняли – фьють, и причем насмерть. Народ у нас разный был, и все с нового набора, только один я с 1923-го. Нас вечером подвезли, и в бой мы попали прямо с колес. Они (немцы) нас еще по дороге начали угощать. Вот мы давай из вагонов-то выпрыгивать: «Еб твою мать! Помирать – так в поле». А лето, август месяц 1942 года…

Задунаев Павел Николаевич в наши дни

Второй день бой только-только, – а я даже не видал, как лейтенанта-то убило – и уже никого из командиров нет. Раньше хоть парторги были, а тут – никого. Все рты раззявили. Кому-то ведь надо командовать. Был у нас один с Курска, 1912 года рождения, кричит мне:

– Давай ты! Как твоя фамиль-то?

– Фамилия моя Задунаев.

– Вот, Задунаев, давай командуй взводом.

– Так ты старше меня. Ты и командуй!

– Нет, я не буду…

Это дело мы «оформили». И все вроде бы пошло быстро и хорошо, и только одного ранило у меня во взводе в том бою, как вдруг приходит приказ – «Перейти в оборону». А кто тот приказ отдал, не знаю до сих пор. Сколько тогда захватили «жорива», о-о-о! Все немецкое, – мы ж их гнали в одних трусах. Хлеб мягкий, с датой от 1935 года, кирпичики такие маленькие; галеты от 1934 года, им даже ничего не сделалось; консервы, масло сливочное – все под винтом, как и мины у них. Отличные мины у немцев, не то что наша деревяшка – ящик в семь килограммов.

Тут же, неподалеку, где немцы сидели, на мине подорвался наш танк. И танкист давай крутить. Я подошел, говорю: «Парень, так ты чего крутишь-то? Ты найдешь себе сейчас тут проблем». А ему хоть бы что. Я плюнул – задавит еще нафиг. Они ж пьяные, – вина и «жорива-то», хоть залейся. Как я сказал, так и вышло. Проход они, понимаешь, пытались сделать. Спросили бы у меня, я ж знал про него – там флажок стоял…

До сих пор не знаю, где мы тогда окопались. Какое-то село сожженное, возле леса. За ним дорога и церковь. А дальше этот треклятый большак Смоленск – Белый. Ну, встали мы в оборону. Тихо, спокойно, никого нет. Но к вечеру появился «кукурузник», начал кружить. Потом давай нас шерстить – «Э-э, ты что это по нам-то? Других нет?». Ладно, еще ракеты-то имелись немецкие. Один из наших ракету дал, тот улетел. Потом, значится, их танк из-за леса вышел, давай нас тут утюжить, но ничего…

К вечеру кричат: «Начальник, солдаты пришли!» А у меня даже и звания-то никакого не было. Какой к черту начальник.

– Какие еще солдаты, откуда?

– Из лесу.

– Сейчас иду!

Смотрю – двадцать три человека, все молодые ребята. Одеты в нашу русскую форму.

– А где оружие-то ваше?

– Все покидали, командир. Мы из плена, с окружения.

– Зачем оружие-то покидали, ребят? Куда я теперь вас дену? У нас у самих-то тяжело с этим делом. Сдавать вас надо.

– Не сдавай, командир!

– Какой командир, я сам-то только взятый.

– Так ты и командуй.

Так заставили меня командовать.

– Вы, поди, жрать хотите?

– Да.

– Паша, иди, накорми их. Только не сильно налегайте, ребята. Давно не ели?

– Четвертые сутки.

– Так вы откуда вышли-то?

– Не знаем, мы все лесом шли.

– Сейчас накормят вас. В этой траншее будете вместе с нами. Сегодня вас тут никто не тронет.

Семь суток мы стояли в обороне, ели горячую пищу, и никого из начальства не было ко мне…

На восьмые сутки вечером пришли нас менять – мужики с бородищами и с охотничьими ружьями, наши русские дядьки. По каким сусекам собирали их?

Говорю им:

– И что вы тут собираетесь делать?

Они говорят:

– Да ничего не будем. Сюда после вас никто не придет теперь.

С бородой не с бородой – сменили нас. Мы все собрались и пошли. С километр шлепали, вышли на полянку. Тут, значит, привал. Кто-то из ребят говорит:

– Сейчас кухня придет.

– Да ты-то откуда знаешь, что кухня придет? Мы уже семь суток на немецком обеспечении живем. А тут…

Потом пошел дождь, да такой, что ужас. Мы с другом по стаканчику коньячка выпили, консервами с маслицем закусили. Хорошо, что у немцев две палатки взяли – вот так в них и заночевали.

Утром пришел какой-то лейтенант:

– Кто командовал?

– Я командовал.

– Сколько вас?

– Не знаю сколько. Все мои. Одного только потерял.

– Я теперь буду командиром.

– Пожалуйста. Я ни от кого не принимал, поэтому и передавать не буду.

Ну, заночевали другой раз. Утром пошли на Белый. Там влево да три километра лесом. Обходили с тылу, потому как по дороге было нельзя, перекосят всех. В лесу дорогу как делали – с обеих сторон хлестали лес, мостили полотно через болото. Так же и в Калининской, и в Ленинградской области делали, чтобы проехать куда-то или подвести снаряды – делался деревянный накат в три бревна и скреплялось все это дело скобами. И тут уж смотри не разевай рот, водитель, – машина только-только идет. И если сорвалась она с настила, то уж обязательно опрокинется вниз. Считай, ее надо поднимать, опять ставить на настил. Там были стре́лки, конечно, но редко. Абы как ездили. Так же жили, так же и воевали…

Вот поперли мы снова на тот Белый. Дали нам в поддержку два танка КВ. Когда мы подошли, они уж нас дожидались. С соседней стороны не знаю, кто шел. У меня эти танки двинули, по паре снарядов саданули, и в кусты. Мы до половины города дошли, и что… ни гранат, ни… ничего нет. У меня же тогда была десятизарядная СВД, с коробкой…

Капризная?

Да не, не капризная, она ржавая. Открутишь, а там… Вот с каким оружием воевали.

Немцы в Белом упорно сопротивлялись?

А немцев я там ни одного не видал. В том районе города никого не было. Вот мы до половины города дошли, я ребятам говорю:

– Вы тут пока посидите, а я к танку сбегаю.

К танку прибежал, а они мне:

– А ты что за хрен?

У меня ж документов нет.

– Так кто-кто, с пехоты, мать ети…

– Не имею права тебе подчиниться. И к тому же у меня всего лишь четыре снаряда. Это железный НЗ. Я не могу их выпустить без приказа генерала. Понял?!

А какой из меня генерал. Ну и тут он (враг), конечно, нам… Только я прибежал – опять зашевелились, началась их артподготовка. Вышибли нас оттуда немцы к х… И вот в городе при отступлении осколком садануло меня. Все рассадило – дырка 12 на 8. Разорвало так, что «шульники» раскрылись напополам к е… матери. Спасибо, две девушки, молодые-маленькие, вытащили меня. Потом какое-то время один я шел. Потом сидел под елкой. Ребята меня там перевязывали. Смотрим – мимо нас 24-й год идет на подмогу. (Призывники 1924 года рождения. – Прим. С.С.) Говорю им: «Идите, ребята, сейчас вас тоже перемесят». Так и вышло. А среди них один парень-то был знакомый, из той же деревни, где я жил. Гляжу – он тоже меня узнал. Его оттуда из-под Белого прямиком сразу домой привезли – покалеченным. А я под той елкой сидел до восьми часов, пока не приехала бричка. Втроем втащили меня на нее. Та бричка через бревна скачет. Как раненому ехать? Говорю им:

– Вы хоть бы чем-нибудь мягоньким мне постлали.

– Да как мы тебе постелим? Видишь, все в воде, как ты на мокрое ляжешь?

Вывезли оттуда. А вдоль дороги уже столько нашего пораненного брата лежит. Железкой нас той же дорогой повезли назад. Сгрузили прямо в лес. Всех кучей свалили, и мы лежали до темноты. В потемках подогнали другие вагоны, нас в них туда затолкали-покидали и повезли в Старую Торопу. Только приехали, только всех выгрузили из вагона – налетели немцы и снова давай утюжить, добавлять нам. Друг был, из другого взвода – Володька. Говорю ему: «Ну, все Володя, тут уже нам точно капут». Полезли мы с ним под колеса поезда. Кое-как он меня затащил, – а он был в руку ранен, – и сам тут же прилег. Где-то часов в одиннадцать пришли нас собирать. Кто жив – того на носилки и куда-то в сосняк. Потом уже совсем стемнело. Слышно, как кто-то говорит: