Страница 6 из 23
Бабушка была суровой, но чрезвычайно привлекательной. Заходя к ней, дедушка всегда спрашивал: «А почему бы нам снова не пожениться?» Но бабушка не позволяла людям вертеться без дела вокруг нее. Этим она отличалась от других женщин. Она не боялась рисковать, и этому я научилась от нее.
Бабушка объяснила мне, если человек делает что-то неправильно, то не важно, какое положение он занимает, надо сказать ему об этом. Помню, как однажды мы ехали через Мекнес в переполненном автобусе, и многие молодые люди сидели, тогда как нам приходилось стоять. «Кто из вас встанет и освободит место для пожилой женщины и ребенка?» – спросила бабушка. Никто не обратил внимания, и бабушка начала злиться. «Вы сыновья греха! – завопила она. – Вам должно быть стыдно! В Германии все давно бы встали и уступили место старой женщине и ребенку!» Водитель автобуса смеялся и советовал ей не обращать внимания, но в конце концов одному из мужчин стало так стыдно, что он уступил бабушке место.
В то время политическая ситуация в Марокко была нестабильной. У любого, кто критиковал полицию или правительство, могли начаться проблемы. Но мою бабушку это не заботило. Однажды полицейский, увидев, как она выходит из банка, попросил у нее «пожертвование». Бабушка спросила, какую благотворительную организацию сейчас поддерживает полиция. Когда коп дал понять, что деньги предназначаются для него, бабушка начала стыдить его. Как ему не стыдно не просто брать взятки, но еще и обирать бедную старую женщину, которая должна кормить свою внучку? «Почему ты не попросишь о частном пожертвовании этих мужчин в галстуках? – спросила она. – Потому что ты не осмеливаешься. Вместо этого ты берешь деньги у самых слабых». Полисмен пытался заставить ее замолчать, но бабушка кричала все громче, так что все люди вокруг нас слышали, что она говорит. И это сработало: в итоге он ушел, так ничего и не получив.
Я никогда не забуду, как бабушка заступалась за меня. Она не умела читать, но знала наизусть почти весь Коран. Когда мне было почти четыре года, бабушка решила, что мне пора научиться читать святую книгу, и несколько раз в неделю по утрам отправляла меня в школу по изучению Корана. Вместе с другими детьми мы, сидя на полу, читали и заучивали наизусть суры, а по пятницам я рассказывала бабушке все, что выучила. Наш учитель, которого называли фких, читал строки вслух, а мы повторяли за ним, следя по тексту. Учитель был суровым молодым человеком, и когда ученик делал что-нибудь, что ему не нравилось, бил ребенка по рукам железной линейкой.
Бабушка очень защищала меня. Она серьезно воспринимала ответственность, которую возложили на нее мои родители, доверив ей грудного ребенка. Когда я начала ходить в школу изучения Корана, она поговорила с учителем Зи Абдуллой. «Не смей даже пальцем тронуть эту девочку! – сказала она. – Никогда ее не бей!» Но однажды Зи Абдулла поймал меня на том, что я болтаю с другим ребенком, и линейка пошла в ход. Он сказал мне вытянуть руки ладонями вверх и ударил по ним линейкой. Потом велел перевернуть ладони, и железо обрушилось прямо на костяшки пальцев. Я завопила от боли, расплакалась, выбежала из класса и бросилась по улице к дому бабушки.
Плача, я рассказала ей, что Зи Абдулла побил меня. Увидев следы на моих руках, бабушка пришла в ярость. Она схватила меня и потащила обратно в школу. Мы ворвались в классную комнату, бабушка сорвала с ноги кожаную сандалию и начала при всех лупить Зи Абдуллу, крича, что никому не позволит тронуть свою внучку. «Зачем ты ее бил?! – вопила она. Я все еще плакала, но остальные дети смеялись, глядя, как Зи Абдулла ежится и пытается уклониться от ее ударов.
Бабушка так воодушевляла меня, что я переняла ее страсть к спорам и горячо спорила с ней. Однажды, когда у нас в гостях был друг отца по имени Махмуд, она приготовила для меня одно из обычных для меня блюд: двух- или трехдневный хлеб, размоченный в теплом молоке с медом и корицей.
– Я не хочу это снова есть, – сказала я. – Я это и так ем через день.
– Ты будешь есть то, что я даю, – ответила бабушка.
– Так почему ты всегда даешь мне этот хлеб с молоком? Родители присылают достаточно денег, чтобы мы могли позволить себе другую еду.
– Ты должна возблагодарить Аллаха за то, что у тебя есть хоть какая-то еда, маленький дьяволенок, – сказала она. – Вокруг так много бедных людей, которые были бы рады любой пище.
Бабушка и Махмуд были потрясены силой и точностью моих аргументов, если учесть, что мне было всего четыре года. Махмуд разразился смехом, услышав мой ответ:
– Ну, бабушка, если ты так переживаешь о бедных людях, у которых нет еды, почему тебе не пригласить их к нам и не отдать им это?
Бабушка очень ценила чистоту. У нас был душ, под которым мы мылись каждый день, но дважды в неделю она тащила меня в хаммам. Я ненавидела эти бани, где было темно и жарко, пахло мылом на оливковом масле, раздавались громкие голоса голых женщин, которые для меня звучали так, как будто они вопят. Работающие там женщины мыли меня горячей водой и мылом, чуть заживо не обдирая кожу. Бабушка говорила мне закрыть глаза и стоять тихо, но ощущалось это как пытка.
Летом в Мекнесе было очень жарко. В воздухе пахло пустыней. Когда шел дождь – а это случалось нечасто, – все открывали двери, чтобы капли летели в дома. Я танцевала под дождем, а бабушка кричала, чтобы я шла домой, пока не простудилась. «Но если дождик меня вымоет, то нам на этой неделе не надо будет идти в хаммам», – отвечала я ей.
Мама с папой понимали, что бабушка была бы счастлива, если бы меня оставили в Марокко, но через три года все-таки решили забрать меня в Германию. Для бабушки, которая надеялась, что я останусь с ней, это стало ударом.
Когда она говорила с моими родителями, я впервые увидела ее плачущей. Но она тоже понимала, что для меня пришло время снова жить вместе со своими родителями и сестрами.
Через три месяца отец приехал, чтобы забрать меня в Германию. Я до сих пор помню, как обнимала бабушку и дедушку, и все мы плакали. Они просили не забывать меня о том, откуда я. «Я поучусь там в школе и вернусь к вам, – говорила я им. – Обещаю, я никогда не забуду, кто мы такие. Никогда».
Вернувшись во Франкфурт, я познакомилась со своими сестрами. Стоял декабрь, и я впервые в жизни увидела снег. Я узнала, что самая старшая сестра, Фатима, которой было девять лет, страдала от поражения мозга из-за осложнений во время родов. Ей нужно было много дополнительной заботы, и она ходила в специальное учебное заведение. Ханнан была всего на год младше Фатимы, и мы быстро подружились.
Я очень скучала по бабушке и дедушке, и мне потребовалось время, чтобы привыкнуть к родителям. Мама говорила по-арабски, но я с трудом понимала ее, когда она говорила не на дариже (марокканском диалекте), который мама знала, но говорила на нем с забавным акцентом. А еще был странный язык, на котором говорили все вокруг. Я ни слова не понимала по-немецки.
Однажды вечером я увидела, как Фатима и Ханнан чистят по одному своему ботинку и ставят их за порог нашей спальни. Они сказали мне, что я должна сделать то же самое, потому что придет «Николас». Я понятия не имела, о чем они говорят, и спросила, не друг ли это наших родителей. Я не знала, что в Германии в начале декабря, за несколько недель до Рождества, отмечают День святого Николаса. Девочки сказали мне, что Николас принесет шоколад, и если ботинок будет хорошо начищен, конфет будет больше.
Я тоже начала чистить свои ботинки, решив, что, если я начищу оба, Николас положит конфеты в каждый из них. Когда родители отправили нас спать, я все думала о Николасе, который придет с шоколадом. Я услышала какой-то шум, а потом – как родители гасят свет.
Я выбралась из постели, осторожно открыла дверь и посмотрела на свои ботинки. Один был пустым, а другой – полон шоколада и печенья. Я не могла поверить своим глазам: незнакомец в один вечер принес столько шоколада, сколько я не съела за почти три года в Марокко. В темноте я ела шоколад и печенье, пока ботинок почти не опустел. Тогда я подумала о своих сестрах. Я решила, что будет несправедливо, если они увидят, что их ботинки полны, а мой пуст, и они будут плохо обо мне думать. Поэтому я взяла шоколадки и печенье из каждого ботинка и переложила в свой.