Страница 12 из 14
– Женщина, сядьте! Что вы себе позволяете? А с виду такая интеллигентная дама!
Евгения Соломоновна с удивлением обнаружила, что находится в концертном зале. Ее ноги подкосились, и она опустилась в мягкое, обитое бархатом кресло.
– Что за бред? – с ужасом прошептала она.
Это действительно был концертный зал, правда, она не могла понять, какой именно, но рядом сидели люди с серьезными лицами и с нескрываемым интересом смотрели вперед, где находилась сцена с закрытым занавесом.
Все это еще больше напугало Евгению Соломоновну.
В зале стояла гробовая тишина. Евгения Соломоновна почувствовала, что ее пальцы впились во что-то мягкое и вязкое. Оказалось, что она держит в руках свежий сдобный батон.
– Бред. Что ж это такое? – снова повторила она, разглядывая батон.
В надежде, что сейчас она соберется с мыслями и поймет наконец, что же происходит, Евгения Соломоновна закрыла глаза.
Она попыталась вспомнить, что с ней случилось, до того, как она попала в этот зал. В памяти всплыла картинка: крыльцо булочной, ее ученица Анжела, перебегающая дорогу, несущийся на желтый свет грузовик… Страшная тоска вдруг сжала сердце, и Евгения Соломоновна заплакала. Чья-то холодная рука погладила ее по колену. Евгения Соломоновна открыла глаза и увидела пожилого мужчину, сидящего в соседнем кресле. Старик достал из кармана носовой платок и протянул его Евгении Соломоновне:
– Как я вас понимаю. Настоящее искусство стоит настоящих слез!
Евгения Соломоновна взяла платок и вытерла слезы. Старик повернул голову к сцене и стал вдохновенно смотреть на закрытый занавес.
– Все ясно, – подумала Евгения Соломоновна, – я сошла с ума. Надо взять себя в руки, как-нибудь добраться домой и все рассказать Игорю. Видно, у меня шок, и оттого у меня частичная потеря памяти. Слава Богу, что я полностью отдаю себе отчет в происходящем. А может, мне только кажется, что я отдаю себе отчет? Непонятно, как я оказалась в этом зале, да и люди здесь ведут себя очень странно…
И почему так долго не открывают занавес?
Ее охватила паника, но Евгения Соломоновна мысленно приказала себе: «Спокойно! Нужно дождаться конца этого кошмара и выйти на улицу».
Она немного успокоилась и так же, как и все, стала смотреть на сцену. Ей казалось, что время сделалось тягучим, как расплавленная смола, и каждая секунда растянулась в долгие часы.
Новый знакомый наклонился к ней и шепнул:
– Великолепно! Не правда ли? – его лицо выражало полный восторг.
Евгения Соломоновна кивнула в ответ.
Зрители как-то разом восхищенно вздохнули, затем вскочили со своих мест и неистово зааплодировали. Старуха, которая так больно ущипнула Евгению Соломоновну, стала истерично выкрикивать:
– Браво! Браво!
Евгения Соломоновна тоже встала. Она смущенно опустила голову, так как аплодировать не могла – в руках у нее был батон.
Наконец зрители медленно, единым потоком потянулись к выходу. Евгения Соломоновна оказалась в этом потоке. Сзади, шаркая ногами, шел ее недавний сосед.
– Простите, – сказал он извиняющимся тоном, – у вас мой платочек.
В руках у Евгении Соломоновны был только помятый батон.
– Ой! – сказала она. – Я его, видно, где-то обронила.
– Ничего, – успокоил ее старик. – Он, наверно, упал там, возле кресел. Мы его отыщем, когда вернемся на второе отделение.
– А что, еще будет второе отделение? – ужаснулась Евгения Соломоновна.
– Конечно! Говорят, будет нечто необычное, феерическое! Да вы ведь сами должны знать!
– Нет. Я об этом ничего не знаю. Я здесь случайно.
– Вижу. Прямо из булочной. Так сказать, с пылу, с жару, со своим батоном! Старик засмеялся и лукаво подмигнул.
Евгения Соломоновна улыбнулась в ответ:
– Так получилось.
– Ну, ничего страшного. Освоитесь. Я ведь тоже сюда, помнится, прямо из ресторана, с собственного юбилея – с ножом, с вилкой, с костью в горле… Да-с, неловко себя чувствовал, кашлял все время, понимаете ли, а потом – ничего-с, освоился, искусство полюбил-с…
– А раньше что? Не любили?
– Раньше? А мне его нельзя было любить, я ведь, знаете ли, критиком музыкальным был, мне искусство критиковать нужно было, а не любить… Понимаете ли…
– Теперь на пенсии? – спросила Евгения Соломоновна без особого интереса, пытаясь из вежливости поддержать разговор.
У старика вытянулось лицо.
– М-м-м… что-то вроде этого… хм… да… так вы еще совсем не в курсе… – и он опять лукаво подмигнул.
«Сумасшедший», – подумала Евгения Соломоновна и отвернулась от старика.
Толпа зрителей медленно продвигалась к узкому дверному проему.
«Господи, – думала Евгения Соломоновна, – почему же так медленно? Скорей бы выбраться из этой мышеловки».
– Вы, наверно, замыслили сбежать отсюда? – опять подал голос старик.
– Почему вы так решили? – раздраженно спросила Евгения Соломоновна
– А как же иначе? Все этого хотят, но далеко не у всех это получается.
– А как же любовь к искусству? Что? Не такая уж любовь? Или не такое уж искусство?
– Нет, любовь и искусство – вопросы, по большей части, философские. Здесь вопрос в другом.
– В чем же?
– Это вопрос жизни и смерти.
Евгения Соломоновна хмыкнула:
– О-о-о! Так глобально!
– Да! Увы, неизбежно приходит время, когда приходится решать глобальные проблемы…
– И что? Получается?
– Что получается?
– Решать глобальные проблемы?
– Пока нет. Но это ведь не от нас зависит.
– А от кого зависит?
Старик пожал плечами.
– Может, от них, – он показал пальцем вниз, – а может, от них, – и он поднял палец вверх. – Кто их разберет?
«Совсем сбрендил старик», – подумала Евгения Соломоновна.
Тем временем она оказалась у выхода. У самой двери была настоящая давка. Люди, пришедшие на встречу с высоким искусством, вели себя откровенно по-хамски.
Слева и справа Евгению Соломоновну начали толкать и сдавливать, и старичок, утративший всю свою вежливость, с возгласом «йех!» острым старческим плечом впился Евгении Соломоновне в спину, напирая на нее, как на запертую дверь.
Поняв, что нужно сопротивляться, иначе раздавят, как таракана, Евгения Соломоновна активно заработала локтями и, наступая на чьи-то ботинки и края вечерних нарядов, со всей энергией нестарой и выносливой женщины ринулась к выходу. После долгих минут суровой борьбы она оказалась в шаге от заветной цели. И когда ее глаза, как ей казалось, уже видели дневной свет в открытом проеме двери, она почувствовала, что кто-то пытается отобрать у нее батон. Сама, не зная почему, Евгения Соломоновна, не желая расставаться со своим так еще недавно раздражавшим ее батоном, судорожно вцепилась в него. Но претендент на чужое добро оказался наглым и проворным. Он с силой дернул батон, и в руках у Евгении Соломоновны осталась только хрустящая горбушка.
– Черт! – громко с досадой сказала Евгения Соломоновна, и народ, только что нещадно теснивший ее, расступился. Воспользовавшись неожиданной свободой, Евгения Соломоновна выскользнула в узкую дверь.
Выход оказался с небольшим порожком, о который Евгения Соломоновна споткнулась, так что в итоге она не вышла из зала, а вывалилась из него, едва удержавшись на ногах. Из темноты концертного зала она попала в фойе, ярко освещенное лампами дневного света. Фойе было абсолютно пустым.
– Интересно, а куда же все подевались?
Евгения Соломонова сделала несколько шагов по сверкающему, почти зеркальному полу. Казалось бы, по такому полу нужно ходить крайне осторожно, чтобы не поскользнуться и не упасть, но нет! На самом деле, оказалось, что подошвы туфель прилипают, как будто на этот пол разлили очень сладкий чай.
«Дурь какая-то», – подумала Евгения Соломоновна, с интересом рассматривая пол. Она потопталась на месте, с трудом отрывая прилипающие подошвы. Но тут ее внимание привлекли картины в металлических рамах, развешанные на стенах. Евгения Соломоновна не была ни знатоком, ни тонким ценителем живописи. Ее познания в этой области были позорно малы, хотя она положительно относилась к репродукциям работ известных художников.