Странствующий рыцарь (ЛП)

Мощная кордегардия, охранявшая южный подход к твердыне, была обращена к Шалонскому лесу, и именно с этого направления к замку подъехали Калар и Бертелис. Ратники снимали шапки и железные шлемы при виде молодых рыцарей, проскакавших мимо и не замечавших простолюдинов. Крестьяне, тащившие на сгорбленных спинах в замок продовольствие и другие грузы, уступали дорогу и почтительно кланялись. За крестьянами бежали тощие облезлые собаки, принюхиваясь к запаху мяса, куски которого крестьяне доставляли на замковые поварни.

Братья проехали по толстому деревянному подъемному мосту, перекинутому через глубокий ров. На дне рва зеленело тинистое болото застойной воды, заросшее тростником. Десять лет назад Калар и Бертелис играли там, ловили головастиков и лягушек, устраивали засады, пугая крестьян, проходивших по мосту.

Проскакав под огромной опускной решеткой, они въехали в ворота, и оказались в темном коридоре, ведущем через кордегардию. Машикули и бойницы для лучников, словно злые глаза, смотрели на них.

Кордегардия, вероятно, была самым укрепленным пунктом всей крепости, и одновременно она служила казармой для тех крестьян, которые удостоились чести быть принятыми в ратники лорда Гарамона.

Снова выехав на свет в дальнем конце коридора, рыцари направили своих коней по грязному крепостному двору к конюшням. Двор замка был полон народу. Сотни крестьян толклись здесь с приведенной скотиной и повозками, нагруженными плодами только что собранного урожая. Воздух был наполнен их хриплыми криками и ревом, мычанием и блеянием животных. Повсюду стояло зловоние простонародья и скота.

Крестьяне, измазанные в грязи или в чем похуже, уводили своих ослов и быков с дороги рыцарей. Чумазые ребятишки со смехом гонялись сквозь толпу за поросятами, а за ними бегал краснолицый крестьянин, громко ругаясь. Увидев рыцарей, он стал громко извиняться и кланяться, после чего возобновил погоню.

— Не выношу эти толпы, — процедил Бертелис, его благородное лицо искривилось в гримасе отвращения от шума и зловония немытых крестьян, суетившихся вокруг. — Прочь с дороги, мужичьё! — нетерпеливо крикнул он.

Рыцари подъехали к конюшням, и молодые конюхи подбежали к ним, чтобы принять поводья. Эти парни были из крестьян, но их лица были чище, чем у тех, что снаружи, а их спины были прямыми; для ухода за лошадьми Гарамона выбирали лучших. Рыцари отдали копья ожидавшим слугам и слезли с коней. Прежде чем кони, облаченные в броню, были уведены, Калар снял латную перчатку с правой руки и, обойдя Гренголэ, провел рукой по правой задней ноге скакуна. Конь послушно поднял свою мощную ногу, и Калар указал на его копыто.

— Пусть придет кузнец и посмотрит эту подкову, — велел рыцарь, отойдя от коня. Один из конюхов кивнул и послал подручного мальчишку передать поручение кузнецу.

Повернувшись, Калар увидел, что Бертелис улыбается.

— Что? — спросил он.

Бертелис покачал головой.

— Ты сам лезешь пачкать руки. А они на что? — он кивнул в сторону конюхов.

Калар хлопнул брата по плечу.

— Рыцарь Бретонии должен знать, как позаботиться о своем коне, — сказал он.

— Да знаю я, как позаботиться о коне: надо приказать крестьянам, — заявил Бертелис.

Лицо Калара снова стало серьезным, когда он вышел из конюшни и обратил взор на высокие стены восьмиугольной главной башни замка, где жила семья лорда.

— Пойдем. Надо узнать, как здоровье отца.

* * *

Лорд Лютьер Гарамон, кастелян Бастони, тяжело закашлялся.

Жидкость заклокотала в его груди, все его тело затряслось от сильного кашля, лицо исказилось от боли. Служанка поднесла к его губам шелковый платок, и на платке остались пятна крови.

— Ты должен лежать в постели, — мягко упрекнула его леди Кэлисс, положив руку на плечо мужа. — Спускаясь сюда, ты зря тратишь силы.

Лютьер отодвинул блюда с завтраком, не доев его. Ожидавшие слуги немедленно унесли блюда.

— Я лорд Гарамон. Я не буду лежать в постели днем, чтобы слуги кормили меня с ложки, — мрачно произнес он.

Его супруга сидела молча, положив свои тонкие руки на колени, но лорд Лютьер чувствовал на себе ее взгляд.

В трапезную вошла молодая красивая служанка, неся кубок на серебряном подносе. От кубка шел пар, и Лютьер поморщился, когда едкий тяжелый запах содержимого кубка достиг его носа.

Молча служанка поставила поднос с кубком на стол.

— Спасибо, Аннабель, — сказала леди Кэлисс, и девушка, сделав реверанс, вышла из трапезной.

Леди Кэлисс некоторое время молча смотрела на Лютьера, ее лицо было бледным и безупречно прекрасным. Несмотря на свои годы, она оставалась красивой женщиной.

— Выпей свое лекарство, — сказала она наконец.

Лютьер вздохнул, с отвращением глядя на кубок, полный зловонного варева. Под суровым внимательным взглядом жены, он поднял кубок, глядя в булькающий отвар трав, коры деревьев и одна Владычица знает чего еще. Леди Кэлисс подняла одну идеально выщипанную бровь, и Лютьер вздохнул. Поднеся кубок к губам, он отхлебнул глоток отвратительного лекарства.

Сделав усилие, лорд Гарамон проглотил лекарство, его глаза заслезились.

— Она хорошая служанка, — сказала леди Кэлисс, поднявшись со своего обитого плюшем кресла.

— Да, она оказалась хорошим подарком, — кивнул Лютьер.

Аннабель поступила к ним на службу прошлым летом, ее подарил своему сюзерену один из вассалов Гарамона, пожилой лорд Карлемон.

— Если ты не хочешь отдыхать, хотя бы пообещай мне, что не будешь доводить себя до изнеможения, — потребовала леди Кэлисс.

— Для тебя все что угодно, любовь моя, — ответил Лютьер, закрыв глаза от удовольствия, когда жена начала трепать его волосы.

— Спасибо, — сказала она, поцеловав его впалую щеку.

С кубком в руке Лютьер встал из-за стола и подошел к окну.

Последние шесть месяцев сильно изменили кастеляна. Хотя он все еще был высок и широкоплеч, болезнь отняла у него его могучие мышцы. Его когда-то широкая грудь превратилась в клетку из ребер, его руки и ноги, когда-то столь сильные от многих лет верховой езды, тренировок с оружием и войны, теперь исхудали и высохли.

Но особенно разительно изменилось лицо кастеляна. Словно за эти полгода он постарел на двадцать лет. Еще прошлым летом его лицо было здоровым и красивым, и, хотя он был уже старше средних лет, но по-прежнему излучал ауру силы, мужества и власти. Теперь его лицо стало бледным и истощенным, глаза горели лихорадочным огнем. В его светлых волосах появилась седина, как и в длинных усах, свисавших с худых щек. Щеки впали, скулы резко выступили, а глаза глубоко ввалились в глазницы.

Он знал, как он выглядел, но по-прежнему упорно отказывался смириться со своей болезнью. Чтобы не огорчать жену, он терпел осмотры и кровопускания, которые устраивал заикающийся лекарь, из всех средств предпочитавший пиявок, после того, как пухлая жрица Шаллии не смогла определить причину болезни. Лекарь посоветовался с замковым аптекарем, и вместе они придумали это скверно пахнущее лекарство, которое Лютьер должен был пить дважды в день — утром и вечером. И все же его здоровье продолжало ухудшаться, к большому горю семьи и его верных рыцарей.

Лютьер выглянул из высокого арочного окна, выходившего на север, радуясь ощущению тепла, когда лучи солнца коснулись его морщинистой кожи. На секунду он снова ощутил себя прежним, но внезапно резкий кашель вырвался из легких, и Лютьер схватился за грудь, его лицо исказилось от мучительной боли. Прохладные руки его жены забрали у него кубок, иначе Лютьер пролил бы его. Леди Кэлисс посмотрела на него, ее глаза были полны тревоги.

— Я в порядке, — прохрипел лорд Гарамон, слабо улыбнувшись.

Двери в трапезную распахнулись и, обернувшись, Лютьер увидел, что входят его сыновья. Первым шел высокий улыбающийся Бертелис.

— Завтрак! — потребовал молодой светловолосый рыцарь, и слуги засуетились.

Леди Кэлисс подошла к Бертелису, шлейф ее длинного платья волочился по полу.