Убийство к ужину

— Что? Да. Нет. А супруг Аннегрет как раз у меня. Мы тут с… — не будет же он называть этого фигляра по имени! — с ее мужем как раз кулинарим.

Лангхаммер, четко определив, о ком идет речь, подскочил к Клуфтингеру и заорал:

— Привет моей голубке!

И трижды так смачно причмокнул в воздух, что у комиссара в ушах зазвенело. Со стороны опять же выглядело так, будто он страстно приложился к щеке Клуфтингера. Клуфтингер, содрогнувшись, переложил трубку к другому уху. А доктор, ничтоже сумняшеся, подскочил с другой стороны и завопил:

— Э-эй! Слышите меня? Алё-алё! Позовите Аннегрет к телефону и поговорим вчетвером!

Шорохи и скрипы. Шуршание и невнятный шелест. Внезапно из этой какофонии вырвался голос Аннегрет, отнюдь не обремененный заботой:

— Как вы там? Не набили шишки друг другу?

— О чем ты, моя голубка? — заорал Лангхаммер в телефон так, что у Клуфтингера опять зазвенело в ушах.

— Знаешь, — неожиданно перейдя на ты, возмутился Клуфтингер, обращаясь к гостю, — мои барабанные перепонки мне еще пригодятся. И вообще, сдай назад!

Еще через парочку неуклюжих комплиментов и дурацких шлепков, изображающих поцелуи доктора, от жен удалось отвязаться без потерь. «А бабочки-то остались довольны», — самонадеянно констатировал Лангхаммер.

Это был конец вечера, и Лангхаммер предложил свою помощь в уборке. Клуфтингер возмутился: в соответствии с этикетом разве можно допустить, чтобы гость мыл посуду? Нет, он этого не допустит! Сделает сам и немедленно. На «немедленно» он положил особый акцент, не ожидая эффекта.

И каково же оказалось его удивление, когда Лангхаммер действительно откланялся и поплелся восвояси. Правда, перед этим не преминул заручиться обещанием о следующей встрече. А что же делать? Чтобы выставить парня из своего дома, Клуфтингер готов был продать собственную бабушку (хоть та, впрочем, давно умерла).

И тем не менее в последнем удовольствии он не смог себе отказать:

— Приходи, зажарим голубков. С приправами и под майонезом, а?

— Заметано, пупсик.

Клуфтингер лишился дара речи.

На протяжении всего вечера Клуфтингер был занят мыслями не только о том, как бы побыстрее избавиться от гостя, но и о слежке, установленной в окрестностях Вильдпольдсрида. Как руководитель операции, он, естественно, надеялся на скорейший результат, но, с другой стороны, был бы немного разочарован, если бы решающие события развернулись в его отсутствие. Собственно, поэтому он строго-настрого наказал Штроблю и Хефеле, принявшим ночную смену, немедленно звонить ему, если начнет происходить что-нибудь интересное.

Он посмотрел на часы: четверть двенадцатого. А наблюдатели еще не отзвонились. Он набрал номер мобильника Штробля.

Три гудка, пять… никто не ответил. Клуфтингер отключился, сверил каждую цифру в адресной книге и набрал повторно. На сей раз звонок прошел после второго гудка.

Сначала послышалось покашливание, да такое громкое, что ему пришлось отстранить телефон на расстояние вытянутой руки, потом раздался осипший голос:

— Да?

Голоса Клуфтингер не узнал, поэтому спросил:

— Алло! Кто это?

— А это кто? — прозвучало в ответ.

Теперь Клуфтингер понял, кто на связи. От гнева лицо его побагровело.

— Что значит кто? Комиссара не узнаешь, Штробль?

Снова покашливание.

— А что случилось?

— Спишь на посту?

— Я… нет. Нет, конечно. Как ты мог подумать?

Клуфтингер взбесился. Чего он не выносил, так это бессовестной лжи.

— Не ври мне! — прошипел он, поскольку задохнулся от такой наглости. А дальше его понесло: — Значит, мне померещилось? Думай, что говоришь! Как у тебя хватает нахальства, дьявол со всеми чертями в придачу?!

С каждым словом голос комиссара набирал высоту и силу. Случился один из тех редких приступов ярости, остановить который не было никакой возможности. Штробль попытался что-то вякнуть, но Клуфтингер даже слушать не стал.

— Может быть, вы решили, будто дело уже раскрыто и можно почивать на лаврах? Каждая минута может стать решающей! А может, уже все произошло, пока вы там дрыхли?!

Штробль уже и не пытался оправдаться, предоставив обрушившемуся на него потоку иссякнуть самому по себе. Все знали, как опасно становиться на пути комиссара, когда его несло на всех парах. А может быть, Штробль молчал, поскольку осознавал свою вину. Последним, что он услышал от начальника, был приказ:

— И с этого момента я жду от вас отчета каждый час! Вот так, господа. Спокойной ночи!

Клуфтингер швырнул трубку на базу, будто этот жест мог добавить веса его словам.

Остыл он довольно быстро. А успокоившись, сообразил, что погорячился, отдавая такой приказ. Если подчиненные поймут его буквально, ночка ему предстоит та еще! Рука сама потянулась к телефону, чтобы отменить неразумное распоряжение, но, с другой стороны, сделав это, он собьет весь эффект от своей пылкой речи. Остается только надеяться на благоразумие коллег.

Он взял трубку и отправился в спальню.

Ровно в ноль девятнадцать из сна его вырвал первый звонок. Теперь Клуфтингеру пришлось откашляться, прежде чем ответить. Но своего недовольства он не выдал. С невозмутимым спокойствием реагировал он и на следующие шесть докладов за эту ночь.

Наутро Клуфтингер радовался, разрешив обоим полицейским, дежурившим ночью, появиться на службе после обеда. Так он выиграл время, чтобы прийти в себя и восстановить силы после беспокойной ночки. Ни Штробль, ни Хефеле не должны заметить, что от вчерашнего всплеска ярости больше всех пострадал он сам. Лучше вообще не затрагивать эту тему.

Рабочий день комиссар провел в рутинных заботах и в напряженном ожидании развития событий на наблюдаемом объекте. Ему подготовили полный отчет о владельцах интересующей его фермы, но он ничего не прояснил. Хутор уже много лет стоял заброшенным. Бывший владелец хозяйствовал на нем в течение семидесяти восьми лет, используя лишь в личных целях — ни поставками, ни розничной продажей не занимался. После его смерти никто из наследников там не объявился, чтобы заниматься хозяйством. По крайней мере этот отчет утвердил Клуфтингера в подозрении, что на этом дворе дело нечисто и, возможно, он является ключом к разгадке обоих убийств. Каким образом ферма, много лет стоявшая без хозяина, не обветшала и не развалилась, а находилась во вполне приличном состоянии?

Информация о расходах Андреаса Лутценберга за последние недели тоже ничего не дала: в промежутке между смертью Вахтера и своей собственной он пользовался кредитной картой в ближайших окрестностях горной хижины и тратился исключительно на продовольствие. Некоторые продукты из его запасов так и лежали нетронутыми.

Около половины четвертого, несмотря на спокойное течение рабочего дня, Клуфтингер начал нервничать. Дело в том, что сегодняшнее ночное дежурство он взял на себя.

Какое-то время он подумывал прихватить с собой Майера, но отказался от этого намерения. А Майеру он дал указание ночью быть наготове и держать телефон под рукой. Такое решение показалось Клуфтингеру куда более приемлемым, чем сидеть с ним в машине целую ночь. От одного воспоминания о «пыточной машинке» Майера его бросало в дрожь. Поэтому на слежку он отправится один.

С работы он ушел пораньше, чтобы дома «придавить» пару часиков и к ночи оказаться бодрым и работоспособным.

Однако перевозбуждение не давало уснуть. Мысли крутились вокруг предстоящего. Уже много лет он не принимал участия в слежке. Эти обязанности он с удовольствием перекладывал на подчиненных, считая их для себя пустой тратой времени. Его сильной стороной являлся анализ. Он умел, как никто, сравнивать, соединять, делать ценные выводы — в общем, «копать», как говаривал его первый шеф.

На сей раз все было иначе: уже давно у него не было такого запутанного дела, которое захватило его с потрохами. Такого «громкого» и «темного». А то, что оно разыгрывалось в родных краях, только подогревало его профессиональные амбиции. Исходя из всех этих соображений он и решил самолично принять участие в слежке, хотя прекрасно знал — и не только по событиям вчерашней ночи, — что дело это не сахар. А посему стоит хорошенько подготовиться.