Страница 1 из 3
Владимир Тучков
Русский эндшпиль
Памяти советской интеллигенции
Значит, жизнь победила смерть неизвестным для меня способом.
Сd6 – c5
Белые: Крf2, Лa1, f1, Сd6, Кg5, пп. a2, b2, c3, g2, h2 (10)
Черные: Крg8, Лc8, e8, Сg6, Кe2, пп. A7, b7, f7, h4, h7 (10)
Штормило. Сильно штормило. Так, что крик чаек в ушах тысячами сверл буравил мозг.
Превозмогая гравитационную бурю, он дотянулся взглядом до девятой снизу кнопки, зафиксировал его на ней, включив экстренный гироскоп, поднял трехпудовую руку и со второго раза ткнул пальцем в кнопку седьмого этажа.
Чайки слегка отпрянули, освободив необходимое место для шума лифтового мотора…
На лаокоонскую борьбу с гадским выводком магнит ных линий, разжиревших на человечине, ушло столько сил, что выбрался из провала сознания уже с другой стороны двери.
Сориентировался по эху и включил свет.
В кнопку Power процессорного блока попал сразу.
Чтобы не рисковать при переходе из одного относительно устойчивого положения в другое, отшвырнул стул ногой и надежно уперся руками по обе стороны от похожей на вафлю клавиатуры.
Выгнал чаек к чертовой матери! Всех. И чутко вслушивался, как винт шуршит головкой, прыгающей с трека на трек.
Наконец-то на мониторе всплыло голубое небо с нежными облаками, которые сейчас были скорее всего блевотиной от сливочного мороженого.
Раз и навсегда запрограммированный диспетчер задач открыл Microsoft Word и загрузил файл «Дьявол».
Занес над съежившейся от страха клавиатурой, словно карающую десницу, указательный палец правой руки. И молча, чтобы клавиши не разбежались в ужасе от произносимых вслух имен, которые были даны им при рождении, настучал:
сдохни, дьявол!
И рухнул, обессилев.
23. …Кe2 – d4
Сознание вернулось резко, словно «Нате!». Прямо над собой обнаружил сиденье стула – его нижнюю, обратную, сторону, которая для людей заурядных всегда невидима. И четыре ножки, вбитые по краям, словно четыре времени года, четыре стороны света, четыре стадии алкоголизма, четыре угла гроба.
Попытался выползти из-под стула. Вправо. Однако справа была неподатливая стена.
Пополз влево. Но эту попытку неожиданно пресекла сила гравитации.
Перевалился на спину и понял, что стул, как и он, находится в лежачем положении.
Монитор безропотно держал на своем люминофоре вчерашнюю надпись:
мжохгй% дьчвлжа»
Из чего было ясно, что клавиши все же смалодушничали. Ну, или палец дрогнул. Что, в сущности, было без разницы. Он-то прекрасно знал, что означают эти пятнадцать значков, разделенных пробелом. Поэтому исправлять не стал. Там, выше, если потыкать в клавишу Page Up, такого рода мутаций было немало. И они не только не разрушали смысл текста, но, напротив, – усиливали его: дьявол силен, хитер и изворотлив в стремлении скрыть свою истинную сущность…
Постанывая, прошел в кухню и долго пил из-под крана.
Пил бы и еще, но взял себя в руки: слишком много нельзя, а то опухнешь, словно медвежонок Винни. Вино тоже нельзя. Потому что дорого. А если по карману, то токсично.
Надо было торопиться, поскольку минут через двадцать начнет колотить. И тогда уже придется действовать на пределе физических возможностей. А предел у него был уже невелик.
Подошел к компьютеру и открыл файл Money. Прочел в нижней строке: «В шкафу, на третьей полке». Написал: «В кухонном столе, красная банка». Файл закрыл и выключил компьютер.
Достал из гардероба пачку бумажек. Положил в карман сторублевку. Остальные спрятал в красную пластмассовую банку, которая стояла в кухонном столе.
Такая процедура была необходима не только для того, чтобы не потратить все до последнего гроша, но гарантировала от передозировки. Деньги не должны лежать в постоянном месте: потому что, помня это место, будешь добавлять и добавлять автоматически, уже в беспамятстве, пока копыта не отбросишь.
А так была гарантия. Твердая. Потому что вначале надо попасть мышиной стрелкой в крохотную иконку FAR-менеджера, щелкнуть мышиной кнопкой и потом долго искать по ветвящемуся католожному дереву нужный файл. В сильно пьяном виде это было неосуществимо.
Одеваться не надо было. Осмотрел себя в зеркало и удовлетворенно отметил: «Бывало и гораздо хуже».
Ушел. Чтобы в пятнадцати метрах от подъезда влить в себя противопожарную бутылку «Бадаевского». И в семидесяти метрах – купить бутылку «Истока». Не до шика. Но и дешевле нельзя, поскольку раз конституция гарантирует ему жизнь, то не стоит бессмысленно ею рисковать.
А потом он вернется домой. Превозмогая, выпьет первую рюмку. Тут же вторую. И сварит макароны, в которые нальет постного масла и в меру отпущенной на этот момент координации настругает кусочков сыра. Съест почти с аппетитом в промежутке между еще двумя рюмками. И ляжет спать, удовлетворенно почувствовав, что там, над головой, раскрылся парашют.
Сегодня он писать уже не будет.
Завтра.
Или послезавтра. Когда скорость падения снизится до безопасной величины.
24. c3: d4…
Он был не настолько глуп, чтобы искать оправдания своей неудавшейся жизни во внешних обстоятельствах. Нет, во всем виноват был он сам. И никто больше.
Просто уродился с таким характером, который не в состоянии мириться с гнусностью окружающего мира.
Правда, до некоторых пор все шло как у всех. Был близорук и туп душой. Оттого и выстраивал… Пытался выстроить свою жизнь по образу и подобию миллионов жизней, обреченных в лучшем случае стать перегноем для последующих миллионов миллионов. В худшем… О, он теперь прекрасно знает, что такое худший случай. Собственно, все туда и катится.
Да, у него была семья. И работа. И стремления. И ощущение будущего. И знание того, что и как надо делать в той или иной ситуации, чтобы стабилизировать курс и тангаж.
Он долго был журналистом. Не без даровитости. Во всяком случае, всегда точно угадывал интонации, которые провоцируют интерес читающей массы среднего пошиба. И в то же время вызывают одобрение начальства. Как того, которое призвано блюсти интересы хозяев, так и самих хозяев, невидимых, необнаружимых, но пристально следящих за процессом и в нужный момент отдающих приказ сбрасывать за борт балласт.
Нет, балластом он никогда не был.
Политический обозреватель.
Не сразу, конечно. Вначале, в самом конце семидесятых, то есть на излете эпохи, даже, пожалуй, эры, – принесподай в размере двадцати строк. Компенсация унизительной сложнодчиненности в сложившейся за десятилетия иерархии – в Домжуре на Гоголевском: закрытые просмотры идеологически сомнительных фильмов, телки из «Комсомолки», «Труда», «Культуры», чешское пиво, водочка-селедочка по очень щадящим ценам.
Потом, года с восемьдесят седьмого, ниспровергатель и разоблачитель, мечущий полосные громы и молнии под восторженный ропот аудитории. То есть, как в то время писал один поэт, сейчас изрядно забытый:
Стремительно набирал рейтинг. Который в 91-м успеш но сконвертировал в место почти на самом верху, где обитают оракулы, пастыри и поводыри. Не те, конечно, которые с веселым посвистом и гиканьем расселись на трех главных ветвях власти: исполнительной, законодательной и судебной. Нет, он знал свой шесток – ветвь информационную. Хоть плодов на ней и поменьше, но и падать не так уж и высоко.