Святая юность

То пчела прожужжит над ухом, повьется над чашечкой цветка и повиснет на ней, клоня ее книзу тяжестью своего мохнатого тельца.

Там, вдали, словно подвешенный к небу на длинной нитке, трепещет крылышками на одном месте жаворонок и проливает над лугом серебро своей мирной песни. Порой проплывет благовест от Москвы и растает в воздухе… Хорошо… хорошо…

Следит Елевферий за силком, гадает, какой из вьющихся неподалеку перепелов попадется первым. От раннего вставания и быстрой ходьбы за несколько верст, от утомленного внимания мальчик и не заметил, как задремал.

Дремлет он – и вдруг вздрогнул. Ясно прозвучал ему громкий голос:

– Алексий, что всуе трудишься? Тебе предстоит ловить человеков.

Он задрожал, оглянулся вокруг себя. Луг, как гладкая скатерть, виден во все стороны: нет ни души, а голос был, был несомненно. Он поднялся на колени и стал пристально оглядываться кругом, не откроет ли, кто говорил с ним… Никого, никого.

А слова звучат неотступно, как бы просверливая мозг: «Алексий, что всуе трудишься? Тебе предстоит ловить человеков».

Он поднялся на ноги, оглянулся вокруг. С грустью он чувствовал, что пришел конец его беззаботной жизни, что с ним случилось что-то громадное, что он стал другой.

Не беззаботным мальчиком, вставшим пораньше, чтобы позабавиться на светлом лугу любимой забавой, возвращался теперь в Москву, в родительский дом отрок, которому прозвучал Божественный призыв.

Вся жизнь теперь изменилась.

Крестный сын наследника московского престола, князя Иоанна Данииловича, сын знатного боярина, занимавшего видное место при московском дворе, Елевферий должен был занять в Москве столь же видное положение. Жизнь его сложилась бы, как жизнь царедворца; к тому дело и шло, а теперь все изменилось.

Божественный призыв звучал в его душе. Первый в играх, он теперь уклонялся от них. Его видели постоянно задумчивым и молчаливым, и все то, что в нем происходило, он таил в себе, никому не открываясь.

Родители изумлялись сосредоточенному выражению его лица, слезам, которые показывались на его глазах, когда он сравнивал, как много сделал для людей Христос, восшедший за них на крест, и как мало люди воздают Христу.

Родители старались разузнать у слуг, что́ случилось с их мальчиком. Слуги не умели им ничего ответить: они знали только, что Елевферий уходил в пустынные места.

Еде-нибудь в лесу, в далеком поле, как-то ближе чувствовал Елевферий Бога. И он, когда мог, уходил молиться среди природы. Дома же он сидел больше над книгой. Родители решились поговорить с ним о его задумчивости, о том посте, который он на себя налагает. Они уговаривали его жить, как живут другие дети, как жил еще недавно и он сам.

– Не печальтесь обо мне, – ответил им Елевферий. – Сами наслаждайтесь Божиими дарами, а надо мной сбудется Божия воля.

И все молчаливей становился мальчик, и все больше искал уединения. Ему было пятнадцать лет, когда он решил окончательно оставить отца и мать и сделаться иноком.

В возрасте двадцати лет он был пострижен в Московском Богоявленском монастыре близ Кремля и в постриге получил имя Алексий, которым был назван в таинственном видении. Можно думать, что постриг в Москве был единственной уступкой, которую он сделал родителям: отпускать его в дальние монастыри было бы им слишком тяжело.

Всю жизнь свою святитель Алексий провел в Москве, был отличаем святителями московскими, и сам был митрополитом. За малолетнего великого князя Димитрия Иоанновича митрополит Алексий управлял государственными делами. Он берег Россию и своими заботами скопил ту русскую силу, с которой вскоре по кончине его князь Димитрий Иоаннович Донской вступил в бой с татарами и одолел их.

Не сбылись мечты юного отрока Елевферия. Не пришлось ему рубиться в жаркой сече с татарами. Но иным путем он послужил своей родине и был одним из тех чудных кузнецов, которые сковали победоносный меч и дали его в руки русскому народу, чтобы добыть утраченную им ранее свободу.

Равноапостольный Кирилл, просветитель славянских стран

Хороша привольная, веселая, шумная, многолюдная Солунь, ныне Салоники, один из главнейших торговых городов Балканского полуострова. Окружено любовью родителей детство будущих просветителей славян – Кирилла, в миру Константина, и Мефодия.

Константину семь лет, и его начинают учить. В это время снится ему чудный сон.

Он видит, что какой-то воевода собрал лучших невест города и говорит юноше: «Выбирай одну из них, чтоб она была тебе помощницей в жизни». И он стал выбирать. Среди них на первом месте спокойно стояла одна. Не описать словами ее красоты, тишина дышала вокруг нее, ее взор смотрел глубоко в душу, и становилось светло и отрадно под этим взором. Бесценные сокровища, украшавшие ее, меркли в сиянии ее лица. Он подошел к ней и услышал: «София».

«София» по-гречески значит премудрость.

Когда Константин приступил к книжному учению, то его память и понимание оказались выше, чем у всех его сверстников. Быстрота его понятия была необыкновенна.

Вот он изучает Писание, и легко дается ему премудрость, и из всех учителей церковных больше всего он чтит творения святителя Григория Богослова. Его детское сердце бьется великим восторгом. Однажды, чтобы излить возбужденное в его душе словами великого учителя Церкви восторженное волнение, он на стене чертит крест, а под крестом свою детскую молитву: «Святителю Божий Григорий Богослов, ты телом был человек, а жизнью Ангел: устами, как серафим, ты славил Бога; твое учение просветило вселенную. Молю тебя – прими меня. С верой и любовью прихожу я к тебе. Будь учителем мне».

Вначале Константин позволял себе забавы, свойственные его возрасту и его высокому роду.

Однажды он был в поле на охоте. Ястреб сидел на его руке. По усмотрению Божию, внезапно поднялся вихрь и унес птицу. Отрок огорчался, что потерял любимого ястреба. Его уныние было так велико, что он два дня не принимал пищи. Но в это самое время случился с ним спасительный перелом: он понял тут, как опасно и вредно для души привязываться к вещам житейским.

С тех пор он отказался от скоропреходящих утех, которые вместо радости причиняют печаль. В нем разом пала привязанность ко всему житейскому – он отдался исключительно одному учению и почти не выходил из дому, читал одни священные книги…

Все больше и больше преуспевает отрок в разуме, до Царьграда доходит слух о его способностях, и берут его ко двору, в товарищи к его сверстнику, царю Михаилу. Знаки внимания, которых так жадно добиваются люди, – придворные отличия одно за другим сыплются на царского товарища, но только одна мудрость занимает его душу.

И вот, озабоченный его мирской участью, чтоб закрепить его блестящую будущность, воспитатель царя и Константина предлагает ему в жены знатную девушку, богатейшую наследницу. Но не к миру влечет Константина, и он тайно бежит и постригается в монастыре.

Проходит несколько месяцев первых монашеских подвигов, и его нашли и против его воли возвратили в Царьград. Он принял сан иерея. Много ученых трудов, состязания о вере, и ради них далекие поездки, и снова тихая, пустынная жизнь, молитвы, чтение. А душа жаждет великого дела, которое заняло бы все ее силы.

В далекую пустыню, где Константин жил с братом своим Мефодием, приходит зов из Царьграда, от патриарха и царя, и вот начало новой жизни.

Горячие молитвы об успехе и благословении Божием на проповедь Евангелия среди славянских народов, изучение славянских наречий. Вот великое чудо, которое подкрепляет веру Константина, когда он приступал к трудам своим: тело священномученика Климента, папы Римского, много столетий почивавшее на дне морском, явлено верующим: ночью над тем местом моря, где лежали мощи, сияет светлый столб, и святые мощи показываются на поверхности…

Начинается проповедь. Толпы народа и отдельные лица, ему внимающие, и выражение на этих лицах новых мыслей, пробуждаемых его словами, и радостные для проповедника обращения. Торжество крещения, незабвенные, дорогие, благодатные картины. Вот тот неизъяснимо радостный день, когда братья составили славянскую азбуку, начертали с помощью ее первые написанные на славянском языке священные слова: «В начале бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово».