Красный гаолян

Ураганный огонь бушевал прямо перед носом у отца, пули как саранча властвовали над гаоляновым полем. Успевшие выбежать падали вместе с гаоляновыми стеблями. Казалось, половина неба окрасилась в красный цвет от брызнувшей крови. Отец разинул рот и плюхнулся на землю. Он видел только кровь и чувствовал только запах крови.

Японцы вошли в деревню.

Вымоченное в человеческой крови солнце зашло за гору. Из зарослей гаоляна вынырнула кроваво-красная полная луна.

Отец услышал, как дедушка зовёт его приглушённым голосом:

— Доугуань!

ЧАСТЬ IV ПОХОРОНЫ В ГАОЛЯНЕ

1

В жестоком четвёртом лунном месяце лягушки, совокуплявшиеся в реке Мошуйхэ при свете мерцающих звёзд, отложили горки прозрачных икринок, яростные солнечные лучи нагрели воду до температуры только что выжатого бобового масла, и вылупились целые толпы головастиков, которые плавали в медленной речной воде словно кляксы чёрной туши. На удобренном собачьими экскрементами берегу начала бешено расти трава, а среди ряски распускались почти пурпурные цветы паслёна. Это была прекрасная пора для птиц. Тёмно-жёлтые в белую крапинку жаворонки парили в облаках, исполняя пронзительные трели. Блестящие ласточки то и дело касались зеркальной водной глади коричневатыми грудками, и по воде скользили их тёмные хвосты, похожие на ножницы. Чернозём дунбэйского Гаоми неуклюже поворачивался где-то внизу, под птичьими крыльями. Обжигающий юго-западный ветер летел над землёй, обрушивая клубы пыли на шоссе Цзяопин.

Настала прекрасная пора и для моей бабушки, поскольку дедушка, который вступил в «Железное братство» и постепенно вытеснил Чёрное Око с главенствующих позиций, решил устроить для бабушки, погибшей почти два года назад, пышные похороны. Это обещание дедушка дал перед могилой бабушки. Новость о предстоящей церемонии ещё месяц назад разнеслась по всему дунбэйскому Гаоми. Похороны назначили на восьмое число четвёртого лунного месяца, и утром седьмого числа в нашу деревню начали стекаться жители отдалённых деревень: мужчины подгоняли ослов и волов, запряжённых в телеги, на которых ехали женщины и дети. Мелкие торговцы тоже надеялись обогатиться. На деревенских улицах и в тени деревьев на околицах обустроили свои печи продавцы горячего хлеба, расставили сковороды продавцы лепёшек с кунжутом, а продавцы лянфэня[92] натянули белые навесы от солнца. Деревню наводнили толпы людей всех возрастов и обоих полов.

Весной одна тысяча девятьсот сорок первого года между отрядом гоминьдановцев под командованием Лэна и коммунистической Цзяогаоской частью постоянно возникали трения, они несли огромные потери, учитывая, что вдобавок «Железное братство» под руководством дедушки похищало их бойцов с целью выкупа, а японцы и марионеточные войска организовывали зачистки и карательные рейды. По слухам, отряд командира Лэна спасся бегством в Чанъи,[93] чтобы отдохнуть и набраться сил, а Цзяогаоская часть зализывала раны в болотах близ Пинду. «Железное братство» под совместным руководством моего дедушки и его былого соперника в любовных делах за год с небольшим превратилось в вооружённое формирование, имевшее в своём распоряжении более двухсот винтовок и около шестидесяти крепких скакунов, но почти не привлекало к себе внимания японцев и марионеточных войск, поскольку деятельность братства была окутана завесой тайны и отдавала религиозными предрассудками.

В одна тысяча девятьсот сорок первом году в национальном масштабе страна переживала период неслыханной жестокости, ведя войну с японскими захватчиками, но жители дунбэйского Гаоми, напротив, радовались короткому промежутку мира и спокойствия. Выжившие посеяли новый гаолян на гниющих останках прошлогоднего. Вскоре после посевной полил умеренный дождик, тучная почва пропиталась влагой, пригрело яркое солнце, температура почвы неуклонно росла, и чуть ли не за одну ночь проклюнулись ростки гаоляна, и на их ярко-красных верхушках повисли капельки чистой росы. До первого прореживания ещё оставалось немного времени, и день бабушкиных похорон выпал на период, когда крестьяне отдыхали от сельскохозяйственных работ.

Вечером седьмого числа на руинах, что остались после большого пожара, охватившего деревню пятнадцатого числа восьмого лунного месяца одна тысяча девятьсот тридцать девятого года, собрались толпы людей. На улицах, где клубилась пыль, поставили несколько десятков распряжённых телег с деревянными колёсами, а к деревьям привязали ослов и быков. Заходящее солнце освещало гладкие шкуры, заново обросшие после весенней линьки, окрашивало в кроваво-красный цвет ещё не полностью распустившиеся листья на деревьях, а их тени ложились на спины животных, напоминая оттиски старинных монет.

Когда солнце село за гору, по дороге с западной околицы приехал на муле лекарь. Из его чёрных ноздрей торчали кустики жёстких волос, похожие на ласточкины перья, голову и лоб закрывала неуместная в это время года драная фетровая шляпа, глаза мрачно смотрели из-под насупленных бровей. Въехав в деревню, лекарь соскочил с костлявого мула и с самодовольным видом двинулся в центр, размахивая блестящим медным колокольчиком. Мула он вёл за поводья из зелёной пеньковой верёвки. Был этот мул уже совсем дряхлый, шерсть у него до конца не полиняла — в некоторых местах отросла новая, блестящая, но кое-где тёмным пятном выделялась старая, отчего казалось, что у животного парша. Время от времени он подбирал нижнюю губу, которая свисала, открывая фиолетовые десна, а глазные впадины мула были такими глубокими, что в них вполне поместилось бы по куриному яйцу.

Лекарь и его тощий мул с помпой прошли по деревне, и вслед им с любопытством поглядывали собравшиеся на похороны крестьяне. Они с мулом действовали до странности слаженно, да и мелодичный звон блестящего медного колокольчика казался загадочным. Ноги сами шли за ним, поднимая облака пыли, которая летела вперёд и оседала на потном лице лекаря и спине мула, издававшей кислый запах. Лекарь постоянно моргал и шевелил ноздрями, из-за чего чёрные кустики странным образом подёргивались, и тут мул несколько раз выпустил газы. Люди оторопели, потом громко рассмеялись и разбрелись в поисках ночлега.

Когда над деревьями повис молодой месяц, деревню заполнили мрачные тени. Порывы холодного ветра долетали из полей, с реки Мошуйхэ доносилось кваканье лягушек. Прибывали всё новые и новые желающие поучаствовать в похоронах — в деревне уже не осталось места, поэтому они устроились на ночлег прямо в гаоляновом поле. После этих похорон от самой нашей деревни и до берега реки были вытоптаны несколько тысяч му тёплой и мягкой земли, гаоляновые ростки вмяли прямо в грязь, по которой текли ручейки зелёного сока. Земля оправилась лишь к пятому лунному месяцу, когда снова зарядили дожди. Уцелевшие ростки гаоляна упорно пробивались острыми, словно лезвие ножа, верхушками сквозь плотный ковёр сорняков. От стеблей и листьев гаоляна и сорной травы падала тень, в которой прятались латунные гильзы, усыпанные пятнышками патины.

Лекарь проехался на муле по тёмным закоулкам, звеня в колокольчик, то и дело нарочито громко чихая. Он добрался до конца центральной грунтовой дороги и снова обошёл вокруг шатра из циновок, который временно возвели люди из дедушкиного «Железного братства». Шатёр угнетал своими размахами, таких высоких сооружений в нашей деревни отродясь не бывало. Гроб с телом бабушки поставили посередине, а через щели между циновками пробивались лучики света от горящих свечей. У входа стояли два члена братства с маузерами, болтавшимися на поясах. Четверть головы они выбрили, обнажив блестящую кожу. Такую причёску носили все члены братства, чтобы люди пугались одного лишь их вида. Больше двухсот бойцов расселились в маленьких шалашах, расставленных вокруг шатра с телом покойницы, около шестидесяти могучих строевых коней привязали к ивовым стволам и выставили перед ними длинные кормушки. Животные раздували ноздри, фыркали, били копытами и размахивали хвостами, отгоняя мух и комаров, слетевшихся на запах. Конюхи наполнили кормушки, и под ивами поплыл запах слегка подсушенного на огне гаоляна.

92

Тёмная лапша из бобовой пасты.

93

Городской уезд городского округа Вэйфан провинции Шаньдун.