Страница 6 из 14
– Он убьёт меня, – с язвительной усмешкой сказала женщина. – Пропойца! Черное пятно позора! Лучше б твоя кожа превратилась в мешок, наполненный костями, чем на мизинце моего сына сломался ноготь!
– Я муж тебе или кто? – закричал Доного.
– Ты гяур, а не муж. Я сама зарежу тебя, как жертвенного барана, и буду смазывать твоим салом сапоги своему сыну, – пригрозила взбешенная жена.
Доного, сощурив глаза, посмотрел на супругу, которая была на голову выше его и сильнее физически. Решив, что сейчас с нею шутки плохи, он спросил:
– Где мой сын?
– Ты не достоин называться его отцом, – грубо ответила женщина.
– Это я не достоин? Родной отец? Кто же тогда достоин? Да он весь в меня. Клянусь Аллахом, из него получится прекрасный акробат, если он научился танцевать лезгинку на канате.
– Хватит с нас одного шута, дьявол бы тебя удавил…
Не обращая внимания на слова жены, Доного продолжал:
– Мой Шамиль – лучший бегун и пловец. Его как непревзойдённого джигита знают все койсубулинцы. Никто в Гимрах так ловко не владеет кинжалом и не стреляет так метко в цель.
В дверях показалась Патимат. Услышав слова отца, она сказала:
– Ты не любишь Шамиля.
– Нет, я люблю его больше вас всех.
– Если бы любил, не напился бы, а ещё клятву давал ему, что пить не будешь.
– Давал, давал, но пришлось нарушить.
– А он из-за тебя бросился с…
– Да он лучший прыгун в селении, – не дав договорить дочери, продолжал Доного.
– Уйди, не разговаривай с ним! – крикнула Баху.
Когда девочка вышла, Баху схватила валявшийся у порога рваный чарык и запустила им в голову мужа.
– Блудница! – заревел Доного. Он попытался было встать на ноги, но, покачнувшись, снова упал на тулуп. – Ах ты, змея, я вырву твой ядовитый язык! – Ползая на четвереньках, он стал шарить вокруг себя. Наконец нащупал кинжал. Взявшись за рукоять, хотел было оголить лезвие.
Баху, подойдя к нему, вырвала оружие. Доного бросился на женгу. Женщина опрокинула его навзничь.
– Ах ты, кобыла!
– Вот тебе и кобыла, одним взмахом хвоста сбросила такого вонючего седока, как ты, – язвительно процедила Баху.
Хлопнув дверью, она вышла из комнаты…
Проснулся Доного поздно. Приподняв голову, оглядел комнату. Возле окна сидела дочь. Раскачивая глиняную миску из стороны в сторону, она сбивала масло.
– Патимат, почему не разбудила к утренней молитве? – спросил он.
– Мама не велела будить, сказала: «Пусть Аллах пошлёт ему непробудный сон!»
Доного пробормотал что-то невнятное, почесал затылок и вновь опустился на подушку. Глядя на бревенчатый пожелтевший потолок, он стал вспоминать всё, что произошло с ним вчера. Через некоторое время он вновь приподнялся, сел, опять обратился к дочери:
– Где моя одежда?
– Какая одежда? Ты вернулся из Шуры в чужой вшивой рвани. Мы выбросили всё во двор.
– Шамиля нет дома?
Патимат не ответила.
Доного, строго посмотрев на дочь, повторил вопрос.
– Нет его, он из-за тебя прыгнул с балкона, сломал руку.
Глава семьи побагровел, виновато мигая, переспросил:
– Сломал руку?
– Да, сломал. Ещё хотел броситься в пропасть, но, к счастью, Магомед с тётушкой Меседу удержали. Брат сказал маме, что больше никогда не вернётся в наш дом. – Видя растерянность отца, Патимат помолчала немного и добавила: – Из-за тебя, потому что вчера над тобой смеялся весь аул, даже дети. Неужели ты ничего не помнишь?
Доного молча встал, зашёл в кунацкую. Там на деревянных гвоздях, вбитых в стену, висела праздничная одежда. Приодевшись, он направился к двери и столкнулся лицом к лицу с Магомедом.
– Асалам алейкум, Доного!
– Ваалейкум салам! Заходи, сын мой.
– Как здоровье, самочувствие? – спросил гость.
– Здоровье неплохое – Бог милует. Самочувствие неважное. Какие новости у тебя, Магомед?
– Нет особых. Собираешься уходить?
– На мельницу хотел пойти – к тестю.
– Не ходи, я только что оттуда.
– Что случилось, как он там?
– О случившемся тебе, наверное, известно, чувствует он себя плохо, жар был, и бредил ночью, к утру пришёл в сознание.
– Вот дурак, неужели из-за того, что я выпил, надо убивать себя… – В голосе Доного чувствовались тревога и волнение.
– Твой сын не дурак. Он молод и горяч, – возразил Магомед.
– Пойдём со мной, я объясню сыну, как всё получилось.
– Нет, не пойду, и тебе советую повременить.
– Как так, сын он мне или нет?
– Сын-то сын, но видеть тебя он не хочет. Пирбудаг послал меня предупредить, чтобы ты не приходил. Шамиль сказал, что, если ты придёшь туда, он встанет с постели и уйдёт навсегда в чужую сторону.
– Да, он это может сделать, – с грустью согласился Доного, сел, поджал под себя ноги, печально склонил голову, задумался.
– Валлах, я не хотел нарушать клятву, – глянув на Магомеда, начал рассказывать Доного. – Целый год не пил, а тут, по-видимому, шайтан попутал. Сам знаешь, живём доходами от виноделия. Урожай винограда был хороший, много надавил, крепкое вино получилось. Потеплело, решил вывезти в Шуру продать. Там базары хорошие, солдат много, особенно старых отставников, здорово пьют. Приехал, поставил свои кувшины в винном ряду, осмотрелся вокруг, вижу: Мусалав чиркеевский недалеко от меня стоит, тоже торгует. Старый кунак мой, подошёл, поздоровались. Оказывается, он раньше меня приехал, продал своё, стал рядом, помог опорожнить мои кувшины. Мусалав немного говорит по-русски. Стал он кричать на весь базар, расхваливая мой чахир[29]. Почти всё распродали.
Хорошая выручка, хорошее настроение. Собрался было я домой, а Мусалав говорит: «Оставь несколько мерок, зайдём в шашлычную, выпьем, закусим». Хорошо. Вылил я остаток в маленький кувшин, ишаков оставили на привязи. Харчевня на углу – напротив овощных рядов, хозяин-перс вкусные шашлыки готовит, на весь базар запах разносится. – Рассказчик проглотил слюну. – Зашли, сели. Поставил я кувшин на стол, налил кружку Мусалаву, свою пустую отодвинул. Кунак говорит:
– Ты что же себе не наливаешь?
– Не пью, – отвечаю.
– С каких это пор?
– С прошлого года.
– Ты мужчина или нет? – спрашивает Мусалав.
– Мужчина, но пить не буду, клятву дал сыну, нельзя нарушать, Аллахом и Кораном поклялся.
– Сыну, а я думал – мулле, кадию или джамаату[30], – рассмеялся кунак и добавил. – Строгий у тебя сын, рано начал управлять тобой.
– Он у меня учёный, – говорю, – шариат соблюдает, воспитал в себе крепкие мужские качества.
Кунак мой улыбнулся, ничего не сказал, поднял кружку, выпил.
Захмелев, налил вторую и мою наполнил.
– Пей, – настаивает.
– Не буду.
– Пей, сын не узнает.
– Не могу, поклялся, боюсь Аллаха.
– Чепуха, – говорит, – клятву можно нарушить, искупить грех надо, я научу.
– Как? – спрашиваю.
– Очень просто: выйди на улицу, у дверей нищие стоят, сними всё с себя, раздай им.
– И голым остаться? – спрашиваю.
– Зачем, надень их рвань, они обменяются с большой радостью. За такую милостыню Бог все грехи простит.
Я подумал и решил сделать так, как сказал Мусалав. К тому же пить хотелось, сам знаешь, шашлык остренький, с лучком, перчиком, с водой не идёт.
Вышел, подозвал нескольких старцев. Кому – шапку, кому – черкеску, рубаху, брюки, сапоги. Они в свою очередь набросали мне кучу барахла. Принарядился я таким образом, что даже хозяин-перс заморгал и попятился от меня, а Мусалав смеется, руки потирает. Поднял я кружку, словно струя райского источника, потекло вино по сухой глотке, никогда оно не казалось мне таким вкусным. Ну, думаю, напьюсь в последний раз. Пили-ели, ели-пили, осушили кувшин. Баклажку полную оставили на похмелье, сели на ослов, выехали. Ехали не спеша, с остановками, в пути допили остаток. Мусалав не поехал домой, решил навестить своего родственника в Гимрах. Вот так, в хорошем настроении и приехал я домой.
29
Чахир – вино.
30
Джамаат – сельская община.