Страница 5 из 14
– Что плохого в том, что я выпью? Все пьют для увеселения души.
– Это обманчивое увеселение. Душу, если тяжело, надо облегчать молитвой.
– Молитва не всегда помогает, наоборот, пробуждает грусть и печаль, – возразил отец.
– Она не помогает тем, кто не твёрд в вере, – возразил я.
– Сын мой, ты заморочил себе голову бесконечной учёбой и чтением книг. В юношеские годы уподобился старому мулле. Зачем так рано отрекаться от земных благ? Для чтения Корана, долгого поста и длинных молитв есть старость.
Видя, что спору не будет конца, я взял Коран, возложил на него руку и сказал:
– Поскольку я не в силах применить меры насилия по отношению к тебе, применю их по отношению к себе. Клянусь Святым писанием, что если еще раз увижу тебя нетрезвым, покончу с собой.
– Вот видишь, – говорит отец, – с книгами не расстаёшься, а не знаешь, что самоубийство – тяжкий грех, даже хоронить таких запрещается на общем кладбище, тогда как о пьяницах этого не сказано в Коране.
– Мне всё равно, где меня похоронят. Я верю в справедливость только Божьего суда. Когда мы предстанем перед его величием, он скажет, кто из нас более грешен.
Отец знал, что я своеволен и дважды слово не даю. И перестал пить. Шамиль протянул палец в сторону площади и застыл с вытянутой рукой. Глаза его округлились. Он побледнел. «Доного! Доного! Да это же Доного!» – слышались возгласы с соседних балконов.
– Гей, абдал[28] Доного! – подхватили ребятишки, взвизгивая и присвистывая вслед идущим в обнимку пьяным кунакам.
Имени второго горца никто не произносил. По-видимому, он был не из Гимр.
– Неужели это мой отец? – прикрыв ладонью глаза, Шамиль сделал шаг назад.
– Да, это Доного, – прошептал смущённый Магомед. И вдруг он увидел, как товарищ, рванувшись вперёд, прыгнул с крыши.
Магомед, растерянно всплеснув руками, чуть было не последовал за ним. У самого края балкона он отшатнулся, бросился к лестнице, слетел вниз и кинулся к Шамилю, того уже успели поднять с земли подоспевшие соседи. Губы его были синими. Блуждающим взглядом обвёл он людей и остановился на Магомеде, тот воскликнул:
– Ты сошёл с ума!
К месту происшествия, оставив пьяных, бежали люди. Отстранив их, Шамиль метнулся к обрыву, где бурлила неугомонная река. Магомед – за ним. С трудом обогнав друга, он преградил тропу:
– Остановись!
Шамиль хотел обойти его. Тогда возмущённый Магомед, резко повернувшись, схватил его за руку. Шамиль вскрикнул, остановился. Лицо исказилось от боли. Только теперь заметил Магомед, что правая рука друга, за которую он схватился, как-то неестественно свисала. Она была переломлена в плече.
– Отпусти, – тихо сказал Шамиль, корчась от боли.
Магомед разжал цепкие пальцы. Шамиль подложил ладонь левой руки под локоть сломанной. Обернувшись, увидел людей. Впереди всех – тётушка Меседу. Она, сильно прихрамывая, сбегала как-то неловко, боком по крутой тропинке, но так быстро, казалось, что лучшие бегуны не обогнали бы её. Подбежав к Шамилю, Меседу взвыла в отчаянии:
– Сын брата, ради Аллаха молю, не отнимай свет у моих глаз, не лишай меня радости видеть тебя. Нет у меня больше никого на свете. Клянусь небесами, я последую за тобой! – Она решительным движением указала в сторону пропасти.
Шамиль повернул обратно. Сопровождаемый тётушкой и другом, он шёл в аул, затем свернул к ущелью. Там виднелась небольшая сакля рядом с водяной мельницей, где жил дед Шамиля по матери Пирбудаг. Он был известен не только как мельник и пчеловод, но слыл умелым костоправом.
Солнце садилось, когда они подошли к одинокому домику с плоской крышей. Хозяин-старик возился возле ульев, жена его Хадижат готовила ужин. Услышав голоса, Пирбудаг устало разогнул спину, приложил ладонь козырьком ко лбу.
– Мир тебе, отец! – приветствовал его Магомед.
– Добро пожаловать, с приездом, сын мой! Да будет посылать нам Аллах и впредь радости встреч! – Пирбудаг пожал руку гостя, затем стал расспрашивать о новостях в чужом краю.
– Особых нет, вот… – Магомед хотел сказать, чтобы дед помог внуку.
Но старушка Хадижат опередила его:
– Шамиль, что случилось? На тебе лица нет.
– Сломал руку, – ответила за него Меседу.
– О, Аллах! – сплеснув руками, воскликнула Хадижат. – Да как же это случилось?
– Наверное, опять на скачках слетел с коня? – сказал Пирбудаг.
Все молчали. Старик засуетился.
– Заходите в дом, – сказал он с беспокойством. – Теперь помогите снять рубашку с него.
Меседу с Магомедом стали осторожно стягивать рукава. Старик сначала осмотрел, затем ощупал руку у места перелома.
– Счастье твоё, что кожа не прорвалась, – сказал он, покачивая головой.
Хадижат, верная помощница костоправа, проворно готовила месиво из муки и меда. Тут же в медном тазу над пылающим очагом она расплавила кусок воска и поднесла таз мужу.
Пирбудаг стал осторожно смазывать воском руку между плечевым и локтевым суставами. Когда остывающий воск превратился в мягкую муфту, Пирбудаг обернул слоем теста с мёдом место перелома. Вместо повязки поверх теста наложил кусок невыделанной кожи, которую туго обвязал веревкой.
– Ну вот, и слава Аллаху, – облегчённо вздохнул старик, принимаясь за мытьё рук.
Шамиль сидел спиной к стене, прикрыв глаза. Рядом опустился Магомед. Меседу суетилась в комнате, помогая старушке. Вымыв руки, дед тоже присел, спросил у Шамиля:
– Как же это ты не удержался в седле? – Старый костоправ не мог предположить иное. Почти все переломы, с которыми ему приходилось иметь дело, были следствием падения с коней, разгорячённых в бою или во время состязаний.
Шамиль промолчал. Тогда хозяин, оставив внука в покое, вновь обратился к гостю:
– Что слышно в Кюринском вилаете? Народ примирился со ставленниками царя?
Не успел Магомед ответить, как с улицы донеслись крики.
Хадижат с Меседу вышли из комнаты.
– Что за крик? – встревожился Пирбудаг, поднимаясь с ковра. Он хотел было выйти из сакли, но дверь распахнулась, и он увидел свою дочь Баху с распущенными волосами. Конец её платка волочился по земле, в глазах застыл испуг. Через плечо отца Баху увидела Шамиля и сразу сникла, опустившись у порога.
– О владыка, я думала, с ним случилось страшное, – прошептала она.
Шамиль поднялся, подошёл к ней.
– Ну что ты, мама?
Баху подняла на сына глаза.
– Не дай Аллах мне пережить тебя! – воскликнула она.
У дверей толпились женщины-родственницы. Сестрёнка Патимат, впорхнув в саклю, кинулась к брату. Оглядев его с ног до головы, она остановила взгляд на перевязанной руке. Комната наполнялась близкими, прибежавшие из аула женщины постепенно удалились, оставив одних мужчин, которые повели с Магомедом и Пирбудагом отвлечённый разговор.
Хадижат продолжала готовить ужин. Баху с дочерью тоже вернулись в аул.
Доного, раскинув руки, спал на овчинном тулупе, издавая богатырский храп. Баху, вбежав в саклю, со злостью толкнула его ногой в бок. Не открывая глаз, он перевернулся вниз лицом и продолжал храпеть. В комнате было темно. Женщина зажгла лампу и вновь, подойдя к мужу, поддала ему в бедро острым носком башмака, но уже более чувствительно. Доного встрепенулся, сел и, часто моргая покрасневшими глазами, стал озираться.
– Пьяный осёл, спишь преспокойно, чтоб тебя шайтаны на том свете в кипящем чане утопили!
– Ты что, с ума спятила? На мужа! – стал возмущаться Доного.
– Ах ты проклятый пьянчуга, глаза таращишь, чтоб они у тебя повылазили, бесстыжий бродяга!
– Замолчи! – грозно пробасил Доного.
– Ты ещё заставляешь меня молчать! Старый ишак, лучше бы ты не вернулся домой. Мне было бы легче, если бы поднесли папаху, наполненную твоими глупыми мозгами. Пусть бы лучше вражеские пули изрешетили грудь твою, когда ты возвращался из Шуры.
– Эй, глупая женщина, чего раскаркалась, как ворона? Замолчи, или я убью тебя!
28
Абдал – умалишённый, глупец.