Страница 6 из 14
Никита пришел к отчему бедному домику, без стука вошел в спаленку, разбудив спящего отца. Встреча была без криков, без слез, словно два человека просто привыкали друг к другу после долгой разлуки. Платоновский диалог предельно лаконичен и прозаичен.
– Ну как там буржуи и кадеты? – спросил отец. – Всех их побили или еще маленько осталось?
– Да нет, почти всех, – сказал сын.
– Значит, целый класс умертвили. Это большая работа была.
– Ну да, они же квелые! – сообщил затем старик. – Чего они могут, только даром жить привыкли.
Думается, зрелый Арабов не остановился бы на этом кратком диалоге, а развил бы его в целую сцену. Сценарист накалил бы скупой эпизод до действительной метафоры времени, что он смело делал потом, например, при экранизации «Доктора Живаго». Пока же молодой кинодраматург, как примерный ученик, пишет точную копию с оригинала.
На следующий день Никита случайно встретился с Любой, дочерью старой учительницы. На вдовой учительнице думал жениться отец Никиты. Он ходил к ней пить чай. Дважды брал сына с собой, так что Никита хорошо запомнил пятнадцатилетнюю девочку, Любу. Она читала про себя книжку. Сцена (как ретроспекция) вошла в сценарий и в фильм.
Авторы экранизации стараются не расплескать текст Платонова. «Никита бережно оглядел Любу, потому что даже в воспоминаниях она для него была драгоценность. Австрийские башмаки ее, зашнурованные бечевой, сильно износились. Поверх платья был надет старый дамский жакет, – наверное, его носила еще мать Любы в свою девичью пору, – а на голове Любы ничего не было, одни простые волосы, свитые пониже шеи в светлую прочную косу» (в фильме – черную).
– Вы меня помните? – спросила Люба.
– Нет, я вас не забыл, – ответил Никита (эту фразу Арабов затем использует в фильме «Орда»).
– Забывать никогда не надо, – улыбнулась Люба.
И фильм переключается на неповторимую историю чистой, странной, молчаливой любви Никиты и Любы. Вязкую, но музыкальную прозу Платонова Сокуров передает вязким же киноязыком – с множеством звуковых пауз, многократным зачернением экрана, с томительным молчанием героев, замедленностью ритма съемки.
Люба жила одна. Мама умерла полгода назад, а младший брат, как мы говорили, ушел с красноармейцами на Юг. Никита стал часто приходить к Любе по вечерам. Днем она училась в уездной академии медицинских наук, а Никита вместе с отцом работал в мастерской крестьянской мебели. Люба жила в нужде и вечном голоде.
Тему голода Сокуров и Арабов – вслед за Платоновым – разрабатывают в фильме с особым тщанием. В дневниковых записях к фильму (1978) Сокуров отмечает: «Ни на минуту не забывать, что физическое ощущение голода накладывает отпечаток на всё: движения, взгляды»[14].
Мне представляется крайне важной для понимания философии фильма очередная встреча Никиты и Любы. В повести «Река Потудань» Никита приносит Любе вареную рыбу и хлеб. Он взял свое второе блюда от обеда в рабочей столовой. Рыба для ранних христиан была религиозным символом (недаром Арабов использовал этот символ в своем позднем фильме «Орда»).
– Я вам покушать принес, вы съешьте, пожалуйста, – говорит Никита в фильме. И протягивает Любе целую горсть черных сухарей.
Арабов вкладывает в сцену религиозный смысл. Для его молодых героев ужин – это евангельская вечеря. Двое одиноких, немало потерявших в жизни людей объединяются за скромной трапезой, они нужны друг другу и нуждаются друг в друге. Голодная Люба грызет сухари не торопясь, без жадности, понимая теперь, что им некуда спешить, что будут они вместе, потому что одни на свете, что надо жить.
Никита разжигает железную печку, красноватый свет сбоку попадает на сидящую на кровати Любу, она жует черный сухарь. Сцена передает особый смысл действия, собственно не действия, а поведения двух тварей, творений Божьих: они молчат, ибо понимают молчаливое повеление не обижать друг друга, объединиться в любви и мире, помочь, обрести надежду, не умирать. Горит щепа в жерле печки, и люди, утолив голод, испытывают благодарность друг к другу, не проклинают белый свет. Они вместе, и с ними кто-то третий, невидимый, добрый, – любовь.
В шестой главе Евангелия от Иоанна апостол свидетельствует: «Иисус же сказал им: «Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда».
Далее любимый ученик Христа говорил об Учителе: «Я есмь хлеб жизни… Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира».
Ну, а рыба появится в эпизоде женитьбы Никиты. В повести Платонова всего строчка: «К вечеру того же дня Никита Фирсов и Любовь Кузнецова записались в уездном Совете на брак». Арабов делает из этого текста целый эпизод, в котором опять-таки старается выразить метафору времени.
За регистрацию брака надо заплатить три рубля. Люба протягивает пять. Усталый сотрудник Совета говорит, что нет сдачи. Молодые в полном недоумении: как так, нет сдачи? Наша пятерка последнее, что у нас есть. Верните деньги! Регистратор (виден в нем бывший военный) терпеливо разъясняет: вот кто-нибудь к вечеру помрет, тогда будет сдача. Страшные слова регистратор произносит спокойно, буднично, до оторопи привычно. Так, через рядовую, казалось бы, сцену Арабов выражает тему голода – массовый мор, с ежедневной гибелью людей свыкаешься. Но штампы о регистрации брака сотрудник поставил: надеюсь на вашу честность, деньги после занесете…
Дома приодетая Люба предложила смущенному Никите: сначала давай покушаем! И поставила на стол тарелку с жареной речной рыбой. Именно рыбой, хотя в повести Платонова на столе вкусная и разнообразная пища (Люба по окончании академии получила усиленное трудовое пособие).
И снова в молчании два счастливых человека разделяют трапезу любви – осторожно, по маленькому кусочку, выбирают мякоть рыбы.
Первую брачную ночь Сокуров показывает без оголтелой киношной эротики. У бедного Никиты ничего не получается. Вспомним один предыдущий эпизод.
– Ты на войне нигде не раненный? – спросил отец.
– Нигде, – ответил Никита.
– Ничего, авось не помрешь.
Весной ущемленный душой Никита ушел в Кантемировку, ничего не сказав жене, тайком.
В дневнике, перед съемками фильма, Сокуров записал: «20-е годы – время внезапно брошенных церквей»[15]. В Белгородской области большевики закрыли все монастыри, разграбили храмы. То же проходило и в соседней Воронежской области. Были вскрыты, осквернены мощи великих святых – Иоасафа Белгородского и Митрофания Воронежского.
Тема гонения на Церковь решена Сокуровым и Арабовым через образ безымянного монаха, безмолвно появляющегося в двух эпизодах фильма. Первый раз мы видим его на берегу безлюдной Потудани. Монах омывает лицо и моет руки. Второй раз видим глазами ушедшего из дома Никиты. Среди выцветших белгородских гор, высушенных степным солнцем, герой видит пещеру, из которой, как Антоний Великий, выходит босой отшельник. Знакомый нам монах. Надо думать, что монах – беглый, а не добровольный затворник. Его монастырь закрыли власти, податься некуда, вот и нашел убежище – пещеру.
Долгий план на экране – монах и Никита, сидя на камнях, трапезничают молча. На тряпице снедь и, конечно, хлеб.
В бойкой, оживленной Кантемировке (Сокуров использует архивные кадры какого-то советского районного городка) Никита пристраивается жить при местном базаре. Наступил нэп. Базарный сторож, бывалый крепкий мужик, пожалел отрешенного от всего реального мира, нищего Никиту и назначил ему чистить публичное отхожее место – за остатки от своих обеда и ужина. Никиту грязная работа вполне устраивала.
На базаре Никита Фирсов прожил долгое время. Сокуров уделяет бегам героя два-три эпизода. Тем, кто не читал повесть Платонова, сложно понять смысл и содержание сокуровских кадров, как всегда, изобразительно тягучих, вязких. В эпизодах нет ни единого слова – угнетающее молчание чуждых друг другу людей.
14
Сокуров А. «Одинокий голос человека»: Дневники 1978 года // Сокуров. СПб.: Сеанс-пресс, 1994. С. 35.
15
Сокуров. С. 35.