Страница 9 из 12
Больница, к счастью, находилась совсем неподалеку от дома, на троллейбусе всего пара остановок. Но ночью троллейбусы не ходят. А пешком туда - минут 20. Но все это ерунда, если бы не ужасный мороз, градусов под 20, не меньше. Да и мой бронхит все еще давал о себе знать. Через пару сотен шагов я остановился, тяжело дыша. Внутри что-то больно покалывало. Немного переведя дух я побежал дальше.
Через полчаса я был возле больницы. Старое здание встретило меня темными мрачными окнами. Только яркая луна светила в ту ночь, как - будто своим светом пытаясь помочь мне в моем рискованном предприятии. Цепляясь пальцами в старых шерстяных варежках за решетку забора, рискуя каждую секунду напороться на острые шпили ограды, я перелез на другую сторону и оказался на территории больницы. И тут только я понял, что допустил ошибку. Как я мог необдуманно решиться на такой поступок, если все двери в больницу были заперты. Что же делать? Однако, какая-то непонятная надежда все еще теплилась внутри меня. Я обошел здание сбоку и уперся в нужную мне старую пристройку. Да, тут был вход, но дверь была заперта, а на двери висел огромный амбарный замок. Что делать? В отчаянии я начал осматривать окна. К счастью, рама одного и окон совсем рассохлась на стыке оконных створок - это было видно даже невооруженным глазом. Сняв варежки, я уцепился стынущими на морозе пальцами за косяк окна и потянул на себя. Окно с треском распахнулось. Натянув варежки, я уцепился за подоконник и влез на подоконник, а с подоконника спрыгнул на пол.
Гул от моих шагов эхом отозвался в пустом коридоре пристройки. Внутри меня все замерло. Мне показалось, что сейчас, из-за угла выйдет сторож с фонарем и обнаружит меня. Но никто мне навстречу не вышел и я потихоньку успокоился. Поплотнее прикрыв за собой окно, я зажег фонарь и на цыпочках побрел по коридору вперед, туда, где по моим расчетам, должна располагаться лестница.
Эту жуткую ночь я не забуду никогда. Скрип старых пыльных половиц мне казался просто оглушающим, а своды темного, пустого коридора казались мне зловещими великанами, спящими в тревожной ночной тишине. Стены коридора были все в трещинах, местами краска на стенах облупилась, обнажая серую штукатурку. Справа и слева располагались больничные палаты, в некоторых из них стояли старые железные кровати. Мысли о том, что здесь могут водиться самые настоящие приведения из старых сказок Уальда и Гофмана заставляли мое сердце сильнее биться от ужаса. Но я не должен был сдаваться. И хотя я понимал, что, возможно, совершаю глупость, я не должен был... Не мг повернуть назад... Ради Павлика.
Поразительно, но, несмотря на то, что пристройка давно не функционировала, отопление в ней было включено, пусть и не на полную мощность. Тем не менее, в пальто было очень жарко. Я снял пальто, и шапку и варежки запихнул в карман. Стало полегче...
Добравшись по лестнице я начал подниматься на пятый этаж. Мои расчеты должны быть верны. Если моя палата в основном здании находилась на пятом этаже, то и окно в пристройке, где я видел тень, тоже должно было находиться на пятом этаже. Вот и пятый этаж. Выключив на всякий случай фонарь я аккуратно, на цыпочках пошел по коридору. Вот первая палата, третья, пятая... Окна во всех этиъ палатах выходят на сторону основного здания. Все палаты были пусты, даже кроватей в них уже не было, вероятно, их все перенесли на первый этаж или отнесли на склад. Где-то тут, в одном из этих окон я видел его... Где-то здесь, я не мог ошибаться.
Вот и последняя палата. Осторожно подойдя на цыпочках ко входу я заглянул внутрь. Перед моими глаза открылась удивительная и странная картина, казалось, вырезанная из какого-то фильма или книжки.
Палата ничем не отличалась от остальных. В углу стояло несколько старых тумб. Окно было ярко освещено лунным светом. А на подоконнике сидел, поджав ноги к подбородку, уронив голову на колени... Павлик. Мой Павлик. Он был все в той же своей белой больничной пижаме. Но не это потрясло меня больше. А то, что его тело буквально сотрясалось от плача, от тихого, но проникающего болью в самое сердце плача. И скорее почувствовав его слезы, нежели услышав их, я понял, что больше сил идти нет. Ноги подкашивались и больше не держали. А на глаза, ни с того, ни с сего вдруг навернулись слезы.
-- Пав... лик. Ты здесь, - услышал я как - будто со стороны свой голос, не желая верить своим же словам.
Павлик поднял голову и обернулся ко мне. Я не видел его глаз, но я знал, я почувствовал, что он испытывает. Наверное, то же, что испытывал я - радость, удивление и какое-то непонятное облегчение на душе, как - будто огромный камень сняли с моих плеч. А что будет дальше, мне было все равно. Ведь со мной рядом мой Павлик, Пашка, мой самый... лучший... друг.
-- Лешкааа, - с плачем бросился ко мне Павлик и, подбежав ко мне, обнял меня обеими руками и прижался ко мне, как маленький малыш.
И у меня из глаз снова полились слезы. Господи. Он весь дрожит... И он... Он рядом... Он настоящий... Настоящий...
-- Ты... правда? Ты... пришел? Ты пришел ко мне?
-- Конечно, ведь я... Я же обещал... Обещал, что приду, - ответил я, чувствуя, что слезы мешают говорить, а слова застревают на губах
-- Я знал. Я знал и не верил. Но я знал... Я знал, что ты настоящий. Настоящий друг.
-- Я же говорил тебе, помнишь? Много раз? Ты же помнишь?
-- Помню... Я помню, - шептал Павлик, смотря на меня своими огромными глазами, в которых отражались отблески лунного сияния.
*******
Мы сидели рядом на подоконнике и держались за руки. Руки у Павлика были такими же теплыми, как тогда. А у меня... Да, наверное, как "ледышки".
-- Ага, как ледышки, - угадал мои мысли Павлик и улыбнулся.
Я улыбнулся в ответ. Господи... Как много я хотел сказать ему, как много спросить. Но слова сами застревали у меня в горле. И оттого мне было так больно, что снова хотелось плакать.
-- Это случилось в августе. Меня по назначению врачу положили сюда на обследование. А мальчишки в палате... Словом, среди них было пара моих одноклассников. Они меня дразнить начали и унижать при всех. Говорили, что трус, что даже сдачи дать не могу, что "маменькин сынок". А ведь я и правда не могу. Я не могу дать сдачи в школе никому... Ведь... Это, больно, когда бьют тебя, даже если ты самый злой хулиган... Сначала другие ребята их не слушали, а потом и они меня начали звать трусом. А я не трус. Знаешь, когда после первого класса я в деревне отдыхал, мой котенок Тобик в пруд упал, а я за ним бросился, прямо в одежде. Потом меня ругали так, даже всыпали ремня... Я не трус, понимаешь?
-- Я знаю, что ты не трус, - ответил я и улыбнулся.
-- Потом один, Петька Чернявский и говорит, мол, хочешь доказать, что не трус? А я и говорю, что да, хочу. А он мне, мол, вылези на карниз снаружи и тогда все увидят, что ты не трус. Я спросил еще, правда, что тогда они не будут обзывать меня трусом? Они сказали, что да. И я открыл окно и вылез на карниз.
-- Страшно было?
-- Неа, даже интересно. Я стою на карнизе, держусь на подоконник и вниз смотрю. А там.... А там... Понимаешь, - Павлик повернулся ко мне и я увидел в глазах его слезы, - понимаешь, там мама шла на дежурство... красивая такая, в светло-голубом платье. И она увидела меня. И я... Я испугался, понимаешь. Нет, не за себя, а за нее, что она увидела. И потом... Все перевернулось у меня в голове. А потом... ничего не помню... Помню, что очнулся здесь, на чердаке. Вниз в палату спустился по лестнице - кругом никого, тишина. И только больно внутри. Так, знаешь, сильно больно, вот тут. До слез...
С этими словами Павлик положил руку на сердце.
-- А дальше... Самое страшное... Я кричать стал, плакать даже, но меня не слышал никто. А потом... Я дверь нашел, ну ту, что в основной корпус ведет. Там людей столько, а на меня ноль внимания. Понимаешь, никто меня не видит даже. Я в палаты заходить стал. Там ребята сидели, я их даже потрогать мог, а они... Как - будто меня и нет совсем. А я ведь. Я ведь есть, я живой, понимаешь? - вдруг крикнул Павлик...