Страница 12 из 14
– Что-то бесстрастное, – осторожно ответил он, – теплое равнодушие.
К Анне понятия «теплое» и «равнодушие» не были применимы никогда. У нее был взрывной, до абсолютного холода, темперамент. Однако знакомый, возможно, имел в виду быт. Но и здесь не было равнодушия. Что Анна ненавидела, так это быт.
При словах о теле и одежде глаза Анны потемнели. Комиссаржевский подбородок напрягся, изменив иконописную линию нижней губы.
– Значит, тебе нужно много денег, чтобы накупить себе много тел.
– Да, и еще нужна такая работа, чтобы приносила много денег.
Анна прекрасно поняла, что шучу. Но шутить с Анной было чревато. Даже представить не могла, что меня ожидает.
– Знаешь, Иля, у Эйнштейна есть однокашница. Соня. Мы называем ее Соня Мармеладова. Она иногда приезжает, привозит еду и деньги. Так вот, она работает в одной фирме. А там нужны секретарши. Тебе с твоими ботинками нужно идти в секретарши. Вон какой на тебе свитер.
Свитер был элементарный. Хлопковый. Палевого цвета. Богемный, как мне тогда казалось. Возможно, так и было, иначе Анна не увидела бы в нем красной тряпки.
– Вот Сонин телефон. – Анна дала его несколько свысока. Для нее работа в конторе была чем-то унизительным. Продажным. Нерелигиозным. – Позвони ей. Хочешь, прямо сейчас. У них еще рабочий день.
Надо было слышать, каким нежным и презрительным голосом было сказано это «у них», и видеть, как приподнялся на крыле носа профиль.
Есть телефон, но вопрос – откуда удобнее позвонить и нужно ли именно сегодня. Вариантов не было: нужно ехать ночевать к родителям. Телефон в дедовой квартире был отключен за неуплату, то есть – за мои разговоры с Ваней, Никитой и родителями. Домой не хотелось. Но мотив смягчающий: ищу приличную работу. Пока обдумывала вариант, жидкий чай был выпит, а из своей кладовки с компьютером выполз Эйнштейн. До темноты гуляли в парке с собакой. В десять вошла в вестибюль метро. Отец был рад встрече, мать заохала, стала расспрашивать про деда и разогрела ужин. Молилась под одеялом, почти стыдливо, намеренно не вылезая, чтобы не впасть в молитвослов. Вспомнила, что в дедовой квартире, на диване в кухне лежат недавно изданные «Иноческие уставы», вздохнула, увидев себя к подвигам неспособной, и заснула.
Проснулась по-деловому рано, в восемь. В девять набрала написанный аристократическим почерком номер. Соня ответила крупными бусами обтекаемого голоса с отличной дикцией. Услышав, что, как и от кого, взяла паузу, велела ждать. Потом, вероятно, спросив начальство, пригласила на переговоры, назвав день и час. Но ведь на переговоры нужно что-то приличное надеть.
Офисной одежды у меня и не предвиделось. Гардероб, конечно, был подобран вещь к вещи, но к офису этот стиль никак не относился. А нужен был именно офис. Вот задача, достойная амбиций: выбрать из гардероба, составленного из вещей определенного стиля, подходящую одежду в стиле противоположном. Тогда носили объемную и не очень толстую синтетику с довольно мелким принтом: белые букетики по черному или темно-синему полю. Из цветов преобладали красный и утомительно бирюзовый. Формы одежды показывали свои мягкие и весьма привлекательные углы, но они на меня не действовали. Блузы были пастельных цветов с грубым ришелье либо с кружевным бельем под блузой, чтобы белье было видно.
Ни офисной синтетики, ни летней вискозы у меня не было. Хотелось надеть джинсы из секонд-хенда с хлопковым свитером и заставить увидеть в них неуважение ко всей системе, крохотной деталью которой является компания, куда хочу устроиться. Но пока это слишком резкий жест. Надо все же попробовать себя в качестве ресепшн, хотя бы недолго. Теперь это народная работа. «Там, где мой народ, к несчастью, был».
Пара черных юбок, оставшихся после выпуска из учебного заведения, выглядели совсем по-детски. Рубашечки, две клетчатые подростковые, с мужской планкой, хорошо смотрелись на Арбате, но в офисе их не поняли бы. Выбрала серый костюм, вроде школьного, сшитый некогда мамой, и в нем приехала в офис. Костюм представлял собою каменно-серого цвета, без оттенка в бежевый или в черный, двойку из жилета и юбки. По ткани было видно, что это дорогая, цельно-натуральная шерсть, хотя и не новая. Следы времени и стирки были минимальными. Жилет был сшит как кардиган без рукавов, немного свободный, без причуд в области талии на спинке, посажен на лиловый, с огурцами, скользящий хлопковый сатиновый подклад, как и юбка. Что было важно – спинка была не из гладкой ткани под атлас, что стало чрезвычайно популярно тогда, а из основного материала. Самодельная вещь казалась добротной и говорила о том, что у носительницы намерения серьезные. Юбка была покроя колокол, с минимальным количество вытачек и деталей, с молнией на спинке. Молния на левом бедре есть показатель натуры богемной и неуравновешенной. Подол прикрывал колени и был тоненько отстрочен, отчего край смотрелся особенно опрятно. Если присмотреться, на бедрах и по бокам жилета виднелись катышки шерсти, мышиного цвета крупинки времени, следы на лице любимой вещи. В целом образ был детский – маленькая леди идет на работу к маме. Но костюм был очень хорош, и вариантов не было. Надела вниз какой-то белый, детского размера, трикотаж и поехала в офис. Вовремя. И очень хотелось спать.
Офис компании располагался на втором этаже, на первом было умиравшее совучреждение, уже проросшее метастазами новых. Войдя, почувствовала, что мне еще предстоит рассмотреть вблизи этот ужас, и мысленно закрыла глаза ладонью. Почти опаздывала, а ужас рассеиваться и не думал.
Ресепшн находился в небольшом помещении, холле, расположенном между трех директорских кабинетов и переговорной. Окна на улицу не было, по краям длинного высокого стола, который должен изображать кафедру, стояли два вентилятора. Под бортиком кафедры виднелись две новенькие телефонные станции, блоки листков для записей, два журнала, местные проспекты и трюфельная конфета. Все вместе выглядело хаотично и очаровательно.
Соня оказалась не очень высокой, но очень фигуристой и на иголочно-тонких каблуках темно-красных туфель блондинкой в красном. Первое впечатление не было обманчивым, но, чтобы описать ту гамму чувств и эмоций, которую испытала тогда, увидев Соню, потребовались годы. А тогда невесть почему вникала в каждый ее жест, звук ее голоса и малейший поворот головы. Вот аккуратно расчесанные ресницы под новым «Ревлоном» (вероятно, все же не влагостойким) поднялись, знаменуя окончание короткой беседы с мальтийским банкиром.
– Плиз, холд зе лайн.
Соня казалась воплощением доброжелательности и человечности. Простой, почти животной, в которой так важны мелкие приятные впечатления: улыбка в восемь утра чуть подкрашенным лицом, полировка ногтей и цветочный запах лака, размер экс-эс как трепетный противовес внушительной мебели.
Карнавальная, офисная человечность! Небольшое мягкое сочувствие, необходимое как вода в зной, беспомощное и бесполезное, но чрезвычайно действенное, возможно тем и ценное. Наблюдая, как Соня разговаривает с клиентами и работниками офиса, созерцала саму человечность, воплощенную в небольшом и не убиваемом ничем женском существе. Человека нет, его может не быть. Вместо него действует биологически точная офисная копия человека. Но без человечности никакой офис не простоит и недели. На запах человечности прибегут люди, офис снова наполнится до краев, а затем компания откроет филиалы. Человеческое отношение превратит биофункции в людей. Как удивительно это видеть.
Как это не походило на те учреждения, где мне довелось работать на практике. Там были люди, но не было человечности. Была система и были личные отношения, которыми люди стремились за пределы системы. Всем людям, каждому человеку нужна человечность! Глядя на то, как Соня несет матовый белый подносик с матовыми белыми чашками, вспомнила, что сказал в пивной печали один старший коллега, когда ему сделали выговор по работе – позднесоветский наивный выговор, когда слова «советская власть» значили нечто совсем другое, чем во время его молодости.