Час Ангела

-Что ты! Наоборот. Она её везде с собой таскала и подарками завалила. Словно догадывается, что та её внучка. И Шурочка очень к бабушке привязалась. Вот тоже задача: как им объяснить, что у них семилетняя внучка?

-Скажи, Серёжа, как тебе здесь? Комфортно? Если бы была возможность вернуться назад, ты вернулся бы? Я почему спрашиваю: Вацлав здесь не прижился. Тоскует, назад просится. Говорит, там у него автомобиль без гаража ржавеет, да и по Викусе загрустил...

-Вацлав? Тот ещё пройдоха! Не он ли мечтал господином здесь быть? Он ни тут, ни там не нужен.

-Ты слишком категоричен. Он, конечно, дуралей порядочный, но, может, Викуся из него всё-таки слепит человека, особенно после этого приключения? Мне кажется, он сильно изменился.

-Ты ещё пожалей его, - буркнул Сергей, - помнишь ведь, чей он племянник! Яблоко от яблони...

-Они с Гришкой-прохвостом и твоим "волчонком" не кровные родственники. А я бы дала ему шанс, только не знаю, как это сделать. Но ты мне не ответил. Ты-то сам как?

-Если честно: не знаю. Вначале ломал голову, как найти службу - жить-то на что-то надо. Не сторожем же при часах всю жизнь состоять... А месяц назад придумал. Послал в столичную газету записки - нынешнюю орфографию я уже освоил - записки о путешествии по стране. Мне ведь многое в диковинку здесь показалось, и глаз не так как у местных журналистов "замылен". Вот и описал наши с Шуркой странствия. Прислали ответ, что будут частями печатать и хотят ещё что-нибудь получить. Даже гонорар выслали: пять рублей с копейками. Мало, конечно, но это пока начало. Ты спрашиваешь, хотелось бы мне вернуться? А зачем? Там меня никто не ждёт... - голос его стал глуховатым, он покашлял, помолчал, потом пожаловался: - сентиментальным становлюсь - возраст, наверное, сказывается.

Кира смущенно хмыкнула. Смешно было слушать жалобы на возраст от двадцатилетнего здоровяка, она постаралась скрыть улыбку.

-Зря ты смеёшься, - он, конечно, заметил её уловку и смутился ещё больше, - это на вид мне около двадцати, но ты-то знаешь, сколько мне на самом деле. Да, тело здоровое, крепкое, но душа... душа состарилась и болит. Если б не Шурка, сам не знаю, как выжил бы. Нет, скажу тебе больше: назад мне дороги нет. Здесь буду, рядом с вами, если не прогоните, конечно.

-Болтаешь, сам не знаешь что, - рассердилась она, - "прогоните"! Ты о Шурочке подумал? Как она теперь без тебя? О себе я вообще молчу. Надо же придумал: "Прогоните"! Никогда так не говори!

-Ладно, не шуми, - он отвернулся, полный смущения, и сделал вид, что разглядывает узор обоев.

-Знаешь, я часто задаю себе вопрос: почему я. Почему именно мне выпало решать эти дурацкие глобальные проблемы? Ну что я такое? Гений? Эйнштейн в юбке? Не самая умная, не самая опытная - со всех сторон "не самая". С какой стати кто-то решил, что именно я должна сложить эту проклятую головоломку?

- "Пути Господни..."

-Вот-вот: "Пути Господни неисповедимы". Сколько раз я крутила-вертела золотые листочки. Сложу, а на следующий день всё вывернутое: то вдруг Полина - жена папеньки, то Соня - чудовище, то Олечка счастливым браком с Полди живёт...

-Да что ты?!

-Честное слово. Сама видела, как она командует им. И ему нравилось! Только был это не нынешний год, а тринадцатый. И годы мелькали: то тринадцатый, то четырнадцатый, то десятый. С ума сойти можно! Вот ты физику изучал в институте, может, объяснишь мне, куда все эти разные Полины-Сони подевались? Ведь они были! Существовали...

-Ничего я тебе не объясню. И никто не объяснит.

-Да? - ехидно глянула она, - а Гришка-прохвост говорил что-то о шутке Создателя, что это он себе такую игрушку придумал. Чтобы скучно, значит, не было. Только при чём тут я?

-Да, в самом деле, при чём? - проворчал он, - если б речь шла о художественном фильме - американцы любят такие снимать -тогда другое дело. Там всегда какой-нибудь плохо выбритый мужик в драной майке планету спасает. Уж я насмотрелся этого добра! Только ты меньше господина Иванова слушай, ему соврать - раз плюнуть.

-Вот-вот. Какой-нибудь Клинт Иствуд - и я! Ты только послушай: головоломка, от которой зависит жизнь людей...Бред какой-то! Да, ты же ещё не видел её. Сейчас покажу.

Она принесла саквояж и достала шкатулку.

-Вот смотри, - золотой футляр тускло блеснул при свете керосиновой лампы. Кира достала книжечку, - видишь, всё сложилось, кроме последней чистой странички. Если она правильно ляжет, тогда, наверное, тоже станет прозрачной. А может, и нет. Не знаю. Я теперь боюсь её трогать. Вдруг что-то опять перепутается и всё поменяется?

-Как же там чудесно! - он с восторгом смотрел в "оконце", потом вернул головоломку Кире, - но, видимо, тебе придётся ещё покрутить её. Ты же сама видишь, не складываются здесь события.

-Нет-нет, только не это. Серёжа, представь, я соберу её и вдруг Шурочка или Штефан пропадут?

-Ну, как знаешь. Только тяжело тебе придётся. Ведь порядок-то нарушен.

-А вдруг это мне подарок сделали: несколько лишних месяцев подарили?

Кира уложила шкатулку в саквояж.

-Всё, давай спать. Смотри, уже четвёртый час, - Серёжа встал и потянулся, - заснёшь тут, как же! Столько кофе выпили. Давай, иди к Шурке, переодевайся и ложись.

-Да, сейчас. Только вниз на минуту спущусь.

Кира тихонько отправилась вниз, чтобы умыться, да и в туалет давно хотелось. Ей не нужна была свеча, она хорошо ориентировалась в темноте и не натыкалась на мебель. Умывшись и глотнув воды, она прошла в гостиную. Присела на старый диванчик, обтянутый полосатым шёлком. Ей вспомнилось Рождество. Штефан тогда смотрел в её сторону таким жгучим взглядом... Как же они все тогда были несчастны и счастливы одновременно! Кира закрыла глаза и перед её мысленным взором закружилась сверкающая огнями ёлка, зазвучала страстная мелодия Листа, вылетавшая из-под пальцев Эльзы Станиславовны. Далёкий и такой родной голос звал её:

-Кира! Кира!

Она открыла глаза и часто заморгала: Штефан. Он сидел рядом и неуверенно улыбался, глядя ласковыми синими глазами.

-Ты снишься мне, да? - прошептала с сожалением Кира, протянула руку, чтобы коснуться его, - как жаль...

Он поймал её руку, поцеловал и ещё раз виновато улыбнулся:

-Я не снюсь вам, - вздохнул он, - Кира, помогите мне! Там осталась Дашенька. Я должен вернуться!

Она ахнула, ещё не особенно вдумываясь в его слова, кинулась ему на шею, но Штефан разомкнул её руки, отодвинул от себя:

-Вы слышите меня? Там Дашенька одна, я должен немедленно вернуться!

До Киры наконец дошли его слова. Она отпрянула, сердце сжалось от боли.

-Штефан, послушай, вспомни, как ты появился в Ленинграде в 1969 году. Ты оказался в квартире ночью, тебя приняли за воришку, вызвали милицию, - она взяла его за руку - пальцы были холодные, словно с мороза. - Ну пожалуйста, вспомни всё!

Он отстраненно молчал, холодно глядя на неё синими глазами.

-У тебя руки ледяные. Тебе надо согреться. Пойдём на кухню, я чай приготовлю, - он отрицательно помотал головой, - не хочешь? Тогда вспоминай: тебя выпустили из милиции со справкой. Ты шатался по улицам, потому что некуда было идти. Случайно увидел, как подонки напали на девушку, ты вмешался. Была драка, жестокая драка. Потом больница. В больницу тебя отвезла Даша, - он вздрогнул, и Кира обрадовалась - хоть какое-то проявление интереса к её рассказу, - там работал её отец. Он тебя лечил, и он же внушил тебе, что ты не Штефан.

-Это неправда, - он вырвал руку из её горячих пальцев. В чахоточном свете луны было видно, каким отчуждённым стало его лицо, - это неправда.

-Нет, правда! Он, Яков Моисеевич, обожал свою дочь, и, когда он увидел, что Даша влюбилась в тебя - такого несчастного, выпущенного из милиции со справкой вместо паспорта, воришку, - он сделал всё, чтобы изменить твою жизнь. Пойми, он сам мне это рассказал, когда ты исчез из своей студии. Сам! Это гипноз - внушение. Ты не Иво Рюйтель, не художник. Если бы ты был Рюйтелем, пергамент не сработал бы. Ты - Штефан Пален! И поэтому ты здесь.