Час Ангела

-Не пойму что-то я ваших, сударь, вопросов.

-Сейчас объясню. Но прежде ответьте: выкидываете черновики или бережно собираете их?

-Кто ж черновики собирает? Они потому и зовутся черновиками, что их набело переписать надобно и за ненужностью в печи сжечь.

-То, что я сейчас скажу, возможно, покажется вам богохульством. Но не спешите отрицать. А что если Господь создал не один мир? Если он сотворил своё чудо, да что-то Ему не понравилось? А попросту черновик получился. И решил Он всё переделать?

- "Кого миловать, помилую; кого жалеть, пожалею"

-Вот-вот! А куда деть тех, кого Он уже оживил своим Божественным дыханием?

Отец Иаков с жалостью смотрел на несчастного, окончательно запутавшегося в своих вопросах и предположениях. Ему было жаль его, он вызывал сочувствие, потому что (отец Иаков ясно видел это) прошёл он через множество мук и страданий. Сергей замолчал, мгновение не сводил неподвижного взгляда с хорошенького мальчика на фотографии.

-Да, трудно поверить в то, о чём я говорю. Я и сам... Но вот, смотрите, - он достал деньги Вацлава и протянул их священнику. Тот взял, повертел и недоумённо взглянул, - вы на год выпуска посмотрите.

Отец Иаков всмотрелся, ахнул, ещё раз посмотрел и с презрением отбросил бумажки от себя:

-Вы фальшивомонетчик?!

-Ну что вы, батюшка! Какой фальшивомонетчик станет рисовать деньги выпуска ещё несуществующего года? Это настоящие деньги. Вот смотрите: эта бумажка выпущена в 1911 году. В будущем сентябре некто Богров сделает своё чёрное дело: убьёт Столыпина...

-Что вы! Господь с вами! - священник перекрестился.

-А вот эта денежка с Екатериной Второй - сторублевая бумажка - появилась позже, уже в 1914 году. Это год начала Мировой войны, долгой и тяжёлой. Потом будет революция и гражданская война. Многие погибнут, - тут его голос дрогнул, но он взял себя в руки, - всё это Ольга Яковлевна пережила вместе с мужем и сыном. Смотрите, вот фотография 1917 года. Узнаёте дочь?

Старик дрожащей рукой взял снимок. Олечка в шапочке, тесно облегающей голову, кокетливо склонилась к плечу исхудавшего Палена, восьмилетний Серёжа скорчил гримаску в объектив. На обороте Андрей Монастырский написал: "Застывшее во времени мгновение. Петроград, 1917 год"

-Петроград? - поднял глаза на Сергея отец Иаков.

-Это Петербург, потом, как война началась, его переименовали в Петроград - так ближе к русскому языку. Но это ещё не всё. Смотрите, - он протянул следующий снимок. С него, обнявшись, смеялись Олечка и её взрослый сын. На обороте рукою Андрея было: "С днём рождения! Ленинград, 1930 год".

-Ленинград?

-После смерти Ленина Петроград стал носить его имя, - не вдаваясь в подробности, объяснил Сергей. - Жизнь была отвратительна и интересна до невозможности. Церкви закрывались, священников... Ладно, не будем об этом. Просто поверьте мне. Она ушла в мир радостный и счастливый.

-Она погибла? - глухо проговорил отец Иаков.

-Да нет же! Я же вам говорю, она ушла, как если бы через порог перешагнула, туда. Там светло, радостно и там человек, которого она любит. Смотрите, - он достал снимок, который стащил из Кириного альбома. Отец Иаков осторожно взял снимок: его дочь - истинная правда! - была безмерно, безгранично счастлива. Это читалось в блеске ярких глаз, в уверенной улыбке, она прямо-таки купалась в нежном взгляде красавца, стоящего рядом. Отец Иаков перевернул снимок, на обратной стороне никаких надписей не было.

-Хорошо, допустим, я вам поверю, но откуда вы всё это знаете: 1917, 1930 - это же невозможно?!

-Невозможно, - согласился Сергей, вздыхая и доставая ещё один снимок, - полароидный, - это 1975 год. Узнаёте кого-нибудь?

Этот снимок две недели назад сделала Вика - соседка Киры по коммуналке. Получилась удачная фотография: обнимающий Киру и Шурочку смеющийся Серёжа - все трое у подъезда дома на Кировском проспекте, а за ними припаркованные жёлтые "жигули".

-Странная какая! - отец Иаков поковырял ногтем полароид, повертел его так и сяк, поднёс ближе к глазам, - узнаю ли я кого? Ну да, вот Шурочка. Постойте, Шурочка - девочка?! Зачем это?

-Шурочка моя сводная сестра. Мы с ней подумали и решили, что в костюме мальчика ей будет удобнее "путешествовать". На снимке её мать - Кира. И...

-И, погодите-ка, этот мужчина - ваш родственник? Нет, - он всмотрелся, - этого не может быть, но... я бы сказал, что это вы. И на тех снимках - там тоже вы? Ничего не понимаю... - он перебирал фотографии дрожащей рукой и чуть слышно бормотал: - вот она с внуком Серёженькой, а тут он уже подрос... Но родился-то он в прошлом году! А на снимке ему лет восемь... Я же вижу, это тот же ребёнок - это Серёженька. И всё это вы?!

-Вы не ошиблись. Это я. Когда мы с Шуркой попали сюда, со мною стали происходить изменения. Мы здесь всего несколько дней, и вы можете видеть разницу. Видите ли, я родился в марте 1909 года, и, боюсь, в один прекрасный момент...

-Это либо ложь, либо розыгрыш. Только зачем? Зачем вы хотите, чтобы мы поверили, будто младенец на руках у нашей дочери и вы - одно лицо? Вы хотите, чтобы мы поверили, будто вы наш внук?! Всё, что вы рассказали, невозможно. Господа литераторы сочиняют разные богомерзкие глупости. Однажды Олечка, из шалости, подсунула нам с Глашенькой сочинение господина Уэллса. Чтение его не доставило нам удовольствия. Но вы... вам-то зачем, вам зачем глумиться над стариками?!

-Всё, довольно, - Сергей решительно собрал фотографии. Он всего лишь хотел увидеть и успокоить одиноких стариков. А вышло всё наоборот, он только внёс смятение в их жизнь. Ему тяжело далось напускное хладнокровие, - будем считать, что свою миссию я выполнил: теперь вы знаете, что с вашей дочерью всё хорошо, она жива и здорова...

-Серёжа, там такие котятки! Смотри! - Шурочка с котёнком на руках влетела гостиную, - и ещё пчёлы! Жужжат! Я ничуточки не испугалась...

Она замолчала, почувствовав напряжение между взрослыми, и вопросительно посмотрела на Сергея. Тот нахмурился:

-Шурочка, мы сейчас уходим. Красивый котёнок, - он погладил полосатую спинку, - но ты снеси его маме-кошке, ведь он ещё совсем маленький. И сразу возвращайся. Думаю, мы ещё успеем на поезд.

Девочка кивнула и вышла.

-Вам, сударь, совсем незачем уходить. Вы согласились быть нашими гостями, рассказали о дочери, - старик сглотнул, - прошу покорно, не меняйте своего решения. Боюсь, жене я не смогу придумать правдивых объяснений, а лгать не приучен. Здоровье её оставляет желать лучшего, волнения ей противопоказаны. Потому ещё раз прошу, останьтесь.

-Хорошо, - вздохнул он, - ради покоя матушки Глафиры, мы останемся.

-Я иду в церковь, - старик изо всех сил старался быть любезным, - не хотите ли осмотреть храм?

Он не сказал: "Не хотите ли помолиться", но Сергей его понял и согласился.

Шурка давно уже спала. Она наелась мёда так, как никогда ещё не наедалась. Матушка Глафира испекла оладьи, и Шурка ела их, поливая мёдом и любуясь тягучей тонкой золотой ниточкой, стекающей с ложки. Потом она попробовала макать в мёд кусочки яблока - это ей тоже понравилось. Предложенное матушкой Глафирой молоко с мёдом она уже выпила чисто из вежливости, не желая обижать гостеприимную хозяйку.

А Сергею не спалось. Он провёл в церкви около часа. Не стал ходить и разглядывать убранство относительно новой церквушки. Построенная во второй половине 19 века, она была что называется "типовой" для своего времени. Приземистая, с золочёными крестами и звонницей, она скромно несла своё пятиглавие. Внутри пахло воском, ладаном и ещё чем-то обязательным для храма, но названия этому специфическому аромату Сергей не знал. Он прошёл в правый придел, там было сумрачно, и стояла скамья. Он присел на неё и задумался. Отец Иаков - дедушка - не поверил его рассказу. Ничего удивительного. Он и сам с трудом верил в то, что с ними произошло. Он почувствовал себя уставшим и совершенно разбитым. Меньше всего ему хотелось видеть холодный взгляд деда, отчуждённость и непонимание. Но, видимо, с этим придётся смириться. Он тяжело вздохнул. Повернул голову и встретился с ласковым, кротким взглядом прозрачных карих глаз Богородицы. "Помоги, Матушка!" - сорвалось у него, защипало глаза. Он часто заморгал, прогоняя набежавшие слёзы, и вздрогнул от звука благовестного колокола, зовущего к началу службы.