Час Ангела

- Вот и хорошо, вставай. Сейчас дам умыться, - мачеха поставила на табурет белый эмалированный тазик, взяла большой кувшин с тёплой водой, - ну, что же ты? Давай солью.

Мачеха никогда не отличалась добротой, и Кире это показалось странным. Ещё одна странность? Она подставила ладони лодочкой под струю воды, а Вера Ивановна осторожно лила её тонкой струйкой из кувшина.

-А где Ирочка и Аннушка? - Кира намылила лицо земляничным ярко-розовым мылом, - они тоже курс гимназии закончили?

-Это ты о ком же? Подруги твои? - не поняла Вера Ивановна.

-И подруги тоже, конечно. Ирочка и Аннушка - ваши дочери, мои сводные сёстры. Что это вы, Вера Ивановна, своих дочерей забыли? - она промыла глаза и покосилась на мачеху. Та, раскрыв рот, смотрела на Киру.

-Что-то не пойму я тебя, Кирушка, - жалобно сказала Вера Ивановна, - какие дочери? Сроду никаких детей не было. Я ж девица!

Кира так и шлёпнулась на кровать.

-Как не было? Вы, наверное, забыли: Аннушка и Ирочка - ваши девочки, - понимая, что говорит несуразность, попыталась втолковать ей Кира, - мы всегда летом вместе играли, к старой крепости бегали. А когда вы за папеньку замуж вышли...

-Господь с тобой! - Вера Ивановна быстро-быстро несколько раз перекрестилась, - да что ж это такое! Я за твоего папеньку замуж вышла?! Что ты такое говоришь? Да я всегда экономкой у Стоцких служила - и вдруг замуж! Надо же сказать такое!

Кира поняла: дело не шуточное. Явно что-то перепуталось у бедной женщины в голове. А вдруг (опять противные мурашки побежали по позвоночнику) это совсем не у Веры Ивановны в голове всё перепуталось? Кира не хотела сейчас об этом думать. Но пришлось: надо же разобраться в этой путанице. Она решила досчитать про себя до двадцати и начать сначала.

-Вера Ивановна, - рассудительно и вроде бы даже спокойно начала она, - расскажите, как мы тут жили. Вы не пугайтесь и не сердитесь. Это у меня что-то с головой после болезни.

Мачеха (или не мачеха?) кивнула:

-Расскажу, всё расскажу. Только сейчас пойдём вниз. Сегодня Полина приезжает, хочу кухарку на базар послать: пусть прикупит чего к обеду.

-Кто приезжает? Тётя Полина? - поразилась Кира, - разве она жива? Она же умерла в конце одиннадцатого года...

-Да что же это делается-то! - запричитала Вера Ивановна, - это как же ты так болела? То-то ты всё бредила во сне да кричала... И вот, пожалуйста...

-Вы хотите сказать, что тётя Полина жива и здорова? - и больно дёрнула себя за волосы: она, конечно, спит и, может, проснётся от боли? Ничего не изменилось. Вера Ивановна со страдальческим выражением смотрела на Киру:

-Конечно, жива. Сейчас приедет, тогда с нею и поговоришь.

У Киры голова кругом пошла. Они спустились по скрипучей лестнице в столовую, где уже был накрыт к полуденному чаю стол. Знакомый чайный сервиз в красных розах, серебряная (мамина) сахарница - всё родное, давно привычное. Она пила чай и размышляла. Вернее, пыталась размышлять, только плохо это у неё получалось. Мало того, что на дворе тринадцатый год, а Вера Ивановна не мачеха ей, так ещё и Полина жива-живёхонька. Что же это за болезнь такая, от которой вся жизнь сном кажется?

Полина Ивановна, цветущая, в модном дорожном туалете и шляпке с пером, отпустив извозчика и поручив кухарке перетаскивать сумки и баулы, быстренько засеменила по кирпичной дорожке к дому. Идти обычным шагом у неё не получалось: не давала длинная узкая юбка в серо-бордовую клетку. Но Полина не жаловалась - мода есть мода. Вера Ивановна выбежала навстречу:

-Полинушка, здравствуй, милая! Наконец-то приехала! Я уж совсем тут сбилась... Не знаю, что и делать. Но теперь я спокойна, ты всё разберёшь...

-Здравствуй, Верочка, - дамы обнялись, - бедняжка Сонечка опять приболела. Как смогла оставить её, так сразу и поехала. Как не поехать после такой-то телеграммы, что ты дала? Как Кирочка? Лучше?

-Да вроде, лучше, - махнула рукой Вера Ивановна, - только... Вот поговоришь с нею и сама поймёшь. Она, кажется, умом тронулась, - шёпотом добавила она.

Полина вскинула в удивлении брови, покачала головой:

-Ну и ну...

Кира тоже вышла навстречу тётке. Странно было видеть эту элегантную молодую женщину после известных событий, да ещё Софья Григорьевна с её откровениями. Тогда на "Титанике", за несколько часов до катастрофы, она сделала чудовищное признание, от которого у Киры мороз по коже пошёл: Полина пыталась отравить племянницу и только случайность её уберегла. Случайность в лице Софьи Григорьевны Преображенской. Это она в тот злополучный час поменяла местами чашки, и Полина по ошибке выпила не свой кофе, а тот, что предназначался Кире. Бледная, с испариной на лбу, Софья Григорьевна рассказывала, как после внезапной кончины Полины на огромном двойном портрете в гостиной их квартиры на Каменноостровском проспекте прямо на нотах проявилась надпись. Эта надпись преследовала бедную женщину, и виделась ей везде. Софье Григорьевне казалось, что и все окружающие читают страшное слово - "убийца".

Получается, ничего этого не было? Ну не приснилось же ей?! Вот ключевое слово - "приснилось". Неужели её больной мозг играет с нею в такие злые игры? От побежавших по спине колючих мурашек, её передёрнуло.

-Кирочка, детка! - Полина Ивановна живенько подсеменила к племяннице, - вижу, вижу, что здорова. Ну слава Богу! Слава Богу!

Она чмокнула воздух где-то возле Кириного уха:

-Пошли в дом. Верушка, сил нет, чаю хочу. И скажи, чтобы ванну приготовили. Эти наши дороги - просто ужас! Не провожай меня, Кирочка, не трудись. В своём доме я дорогу знаю, - и тётя уплыла по лестнице в комнату, где раньше была спальня родителей.

Кира с недоумением посмотрела ей вслед. Как она сказала? "В своём доме я дорогу знаю"? С чего бы это фамильному гнезду Стоцких принадлежать Полине Баумгартен-Хитровой? Вот ещё новость. Или очередной вопрос, на который нужен ответ.

В кабинете Сергея Петровича ничто не изменилось. Кира прикрыла дверь. Да, всё на месте, и всё так, как они со Штефаном оставили, уезжая отсюда в марте 1912 года. Даже маменькин сундук громоздился на том месте, где раньше стояло разбитое Верой Ивановной зеркало. Кира тронула крышку - закрыто. Конечно, сундук же с секретом. И этот секрет всегда у неё на руке - маменькино кольцо. Сундук признал хозяйку, и с мелодичным позвякиванием крышка откинулась. Кира заглянула внутрь: пусто. Странно, она хорошо помнила, как аккуратно укладывала в его пахнущее пряным деревом нутро маменькины платья и шали после того, как горничная Катюша все проветрила. А теперь здесь пусто. И в тайничке под дном сундука тоже ничего не было.

На письменном столе, отвалив набок крышечку-шлем, сохли чернила, бронзовая собачка по-прежнему охраняла ключи от стола. Но и в столе не осталось никаких бумаг. Всё чисто и пусто. Кирин взгляд зацепился за серебряные часики у неё на руке - подарок родителей. Такие же часы, только мужские, были у Штефана. В тридцатых годах он их отдал своему приёмному сыну Серёже. Часы - это доказательство, что всё было: и Штефан, и Шурка, и Серёжа. Разве может так мучительно ныть сердце, тоскуя о потерявшейся дочери, если это было сновидением? Вдруг Киру охватил ужас: маменькина шкатулка! Где этот объёмистый резной ящичек, за который теперь отвечает она, Кира?

-Вера Ивановна, - Кира влетела в столовую, где уже на столе поставили самовар и два блюда с малюсенькими пирожками с капустой и с яблочным повидлом. - Вера Ивановна, где мой саквояж?

От неожиданности экономка так вздрогнула, что чашки, которые она подавала, чуть не слетели с блюдец:

-Ну нельзя же так! Что ты носишься, как оглашенная?! - рассердилась она. - Какой саквояж тебе сейчас нужен? На что он тебе?

-Так вы его разобрали? Что там было?

-Что было? - наморщила нос Вера Ивановна, - бельишко твоё немудрёное, платье красивое для выпуска - всё вроде...

-А маменькин сундучок? Он где? - разволновалась Кира.