Змеиный медальон

В чувство его привела боль в предплечье – правую руку с медальоном свело судорогой. Он начал разминать твёрдую, неподатливую мышцу, но у него подкосились ноги, он упал на колени и так, не в силах встать, ползком, двинулся к Блошке, простёртому в поломанных кустах. Маленький охотник слабо стонал, а над ним стрекотал, чирикал, суетился невредимый Чмок.

Глава 5. Сердце земли

Пеклò адски. Жар солнца ощущался как физический гнёт, и лишь оказавшись в тени, можно было если не сбросить его совсем, то хотя бы ослабить. Раскалённый воздух пах сеном и пòтом, руки скользили по косовищу.

А дома май, пришла непрошенная мысль, и до летнего зноя ещё далеко…

Кешка всегда считал, что неплохо обращается с косой. Но одно дело накосить травы для домашнего скота, а другое – изо дня в день, в одном ряду с опытными и сноровистыми парнями, утюжить ниву живым комбайном, пока не онемеют плечи и не зарябит в глазах от волнующегося золотого моря. У здешних кос были слишком короткие ножи, неважно выкованные, слабо заточенные и скверно отбитые, о ручках на косовищах никто и не слыхивал. Кешку подняли на смех, когда промучившись пару дней, он срезал с вербы подходящую ветку, сделал посередине желобок и закрепил на рукояти, стянув концы конопляной верёвкой. Два вечера он убил, регулируя посадку ножа, а худой желчный Тюха, считавшийся мастером по косам, ходил вокруг и грозился "яйца оторвать", если криворукий чуженин испортит добрую вещь.

После всех этих манипуляций дела пошли лучше – Кешка всё ещё был среди отстающих, но уже не самым последним. Он косил чище и быстрее лентяя Валынды и медлительного Прыни, а время от времени опережал и мальчишку Лепеня. Но сегодня, похоже, не его день. Коса налетела на кочку, лезвие погнулось, и Кешка вытянул шею, отыскивая взглядом Велета. Он у косарей вроде бригадира – ни у кого больше нет точильного камня и бруска, чтобы прямить косу. Теперь пока догонишь, пока выправишь нож… Этак и Дий Валында его нынче обойдёт.

Конечно, никто Кешку не погонял, не стоял над ним с плёткой и секундомером. Но обидно, когда тебя за салагу держат. Вон даже девки, что жницы, что вязальщицы снопов, над ним подтрунивают…

Он хлебнул воды из берестяной фляги, и тут далеко впереди Велет, голый по пояс, весь багровый, лоснящийся, обернулся и крикнул:

– Кончай работу!

Дважды просить никого не пришлось. Парни побросали косы и гуськом потянулись к склону ближайшего холма, где тесной стайкой толпились берёзы.

– Я сбегаю окунусь, – сказал Кешка в спины Стичу и Мухе. И не стал оборачиваться на девчоночьи смешки.

Они будут лежать под деревьями, жевать с хрустом яблоки, лук, шамкать чёрствым хлебом, варить кашу, иногда ходить к роднику за водой, пересмеиваться, флиртовать, некоторые разбредутся парами по укромным уголкам. Жара тяжела только в работе. А когда зной спадёт, Велет снова выведёт их в поле, и они будут вкалывать, пока не стемнеет и не явятся первые звёзды.

Роща, в которую направлялся Кешка, была в три раза дальше, но мысль о прохладном тенистом озерце придавала сил. Напиться вволю, нырнуть в глубину, смыть с кожи едкий пот – это же настоящее блаженство…

Разгорячённому телу вода показалась ледяной. Кешка выстирал футболку, когда-то салатовую, а теперь грязно-жёлтушную, и кинул на ветку – сушиться. Выплыл на середину озера, лёг на спину, наслаждаясь прохладой, свежестью и покоем.

Он давно потерял счёт времени, и где-то в череде горячих страдных будней заблудился его день рождения. Досадно, конечно. Но какое имеет значение – в мире с двумя лунами, первобытным устройством жизни и крылатыми монстрами в ночи – сколько ему лет? Он работал наравне со всеми, но слишком часто ощущал себя ребёнком, который многого не понимает, не знает, не умеет и не волен распоряжаться собой.

По правде, все они тут дети малые под Мариным присмотром.

"Я говорила тебе, что предчувствую события. Я знала, что придёт человек с Той Стороны и что он не враг нам, а большего мне видеть не дано, – вот и весь сказ. – Что ты хочешь от простой деревенской ведьмы?"

О стычке с ракеном Мара расспросила подробно. Кешка честно рассказал всё, что помнил, кроме тех нескольких минут глаза в глаза со смертоносной тварью… Он и сам не знал, то ли амулет позволил ему услышать мысли ракена, то ли просто померещилось от ядовитого газа.

Блошка, слава богу, поправлялся. Целыми днями грел пузо на солнышке, тешил девок байками об эпическом сражении с тучей крылатых монстров и, чуть что, задирал рубаху, демонстрируя свежие шрамы.

Мара сказала всем, будто в Кешкином Знаке, именно так – Знаке с большой буквы, заключена особая сила. Помноженная на мужество, в трудный час она дарует своему обладателю защиту от зла.

Про мужество это она, конечно, зря. У Кешки до сих пор руки холодели, когда он вспоминал красноватый огонь в медных зенках ракена. Но Мара знала, что делала. Ей поверили. И эта вера одним махом перенесла Кешку через пропасть, отделявшую иноземца без роду без племени от лесных жителей. Девчонки улыбались ему, парни похлопывали по плечу, и только некоторые, вроде Стича, стреляли украдкой недобрыми ухмылками, будто знали, что на самом деле Кешка не изгнал ракена, а договорился с ним. Ну да, я же друг упырей, злыдней, умертвий и вообще браккарийский шпион…

Чёрт! Кто здесь?

Кешка перевернулся на живот и поплыл по кругу, притворяясь праздным купальщиком, а на самом деле высматривая в прибрежной растительности чужие глаза. Казалось, они следят из-под каждой ветки, смотрят с каждого листочка, и само небо пристально наблюдает за ним с запредельной высоты.

Этот многоокий взгляд ощущался, как скользящее касание, и охватывал разом всё тело – сотня паучков-невидимок плела вокруг паутину, щекоча кожу лёгкими лапками.

Угроза, опасность – ничего такого Кешка не чувствовал, но от внимания незримого соглядатая коробило. Хотелось передёрнуться, сбросить невесомую сеть.

Где ты? Покажись, выдай себя!

Кто бы ни затеял эту игру, он укрылся хорошо – ни одного подозрительного движения в ветвях, ни тени или блика в жадных зрачках.

Кешка выбрался на берег, с трудом натянул липнущие джинсы на мокрое тело, наспех зашнуровал кроссовки. Влажную футболку надевать не стал, скатал в жгут, повесил на шею. Прошёлся, будто от нечего делать, и с места бегом кинулся в обход ивняка. Именно там, в густой, шелестящей завесе было проще всего спрятаться. Раздвинул ветви – никого. Одним злым рывком обломил с дерева сук и двинулся вдоль берега, шаря в зарослях.

В прогал между стволами брызнул солнечный луч. Паучий зуд прекратился – как рукой сняло. Под ногами проглянуло что-то вроде тропинки. Кешка вышел к небу и жёлтому жнивью, огляделся. На склоне соседнего холма под сенью раскидистых крон замерла женская фигурка.

Маниська!

Кешка взбежал по косогору, поигрывая самодельной дубинкой – тонкие ветви дрожали, шелестя листвой. Отхлестать паршивку по мягкому месту!

Взгляд напоролся на поминальный столб в тени берёз… Стуково творение. Маниська обернулась на звук шагов со слабой, по-детски беззащитной улыбкой, на её щеках поблёскивали влажные дорожки, и палка в руках показалась Кешке глупостью.

Сегодня Маниська была другой – мягкой, свежей… Её руки, маленькие, но крепкие, тёмные от солнца и работы, вертели букетик жёлтых цветов. У подножия столба искрила вода в миске, лежали в рядок съестные подношения – кусок хлеба, ломтик репы, гроздь смородины, горсточка орехов… Пиршество для птиц и мелкого зверья.

– Твои?..

Кешка показал глазами на столб. Ответ он знал. Но надо же было что-то сказать. Слова "сочувствую" или "соболезную" не шли с языка.

Маниська кивнула и, наклонившись, прислонила букетик к краю миски. Ветер взметнул её небрежно подвязанные волосы – пушистые, блестящие.

– Мама, отец. Старшие братья. Двое женаты, третий только в возраст вошёл… И сестричка, три двулунья как родилась.