Страница 19 из 21
То ли от несбывшихся надежд, то ли от напряженной работы в дни всесоюзных похорон, когда просиживали за полночь, отслеживая телетайпные ленты, читая в две-три «свежих головы», готовя соответствующие моменту собственные материалы, наступила апатия.
Неделю неприкаянно бродили по редакции (за исключением Кости Гаузова – в спортивном календаре страны и края все шло без сбоев), заходя в кабинеты друг к другу, болтая ни о чем, но думая об одном и том же и все еще надеясь на чудо обновления…
Даже Кантаров никого не подгонял и сам заводил праздные разговоры, просиживая в кабинете Березина, который в эти дни в полной мере ощутил статус пусть и маленького, но все-таки партийного секретаря. Пару раз Кантаров заводил разговор и с Жовнером, не скрывая своего отношения к происшедшему и высказывая крамольные мысли о существующем строе, но Сашка, ссылаясь на то, что далек от всякой политики, от них уходил – между ними уже выросла стена, которую он не хотел преодолевать…
…Наконец-то выкроили время, чтобы посидеть вдвоем с Красавиным. Закрылись в его кабинете, когда в редакции оставались лишь Кантаров и редактор, распечатали бутылку коньяка, нарезали колбасы и сыра и не столько пили, сколько говорили о том, что произошло в стране, стараясь угадать, что будет. А когда отзвучали в коридоре шаги редактора, а затем ушел и Кантаров, дернувший пару раз дверь кабинета, заговорили громче и откровеннее, понимая, что сторожу-пенсионеру, закрывшему входную дверь и устроившемуся в кабинете редактора перед телевизором, не до них.
Иногда только Красавин, если Сашка давал волю эмоциям, облекая их в гневные, обличающие партийных деятелей слова, или когда он сам изрекал нечто подобное, воздевал палец к потолку и напоминал, что у стен, тем более редакционных, тоже есть уши…
Но коньяк понемногу делал свое дело, и скоро они уже говорили, не таясь, обо всем, что думали.
– Американский фермер сеять на поле выходит с карманным компьютером… Посадит, тут же пощелкает, урожай посчитает… До уборки уже знает, сколько соберет, сколько прибыли получит, куда потратит…
Мы отстали лет на двадцать, если не больше, – размахивал недоеденным бутербродом Красавин. – Мы катастрофически отстали от Америки, от других капиталистических стран, от всего мира, понимаешь?.. Но наши старцы там, – он махал рукой вверх и в сторону предполагаемого севера, где находились столица, Кремль, ЦК, – ничего не способны понять. Им пора на погост, они уже не могут думать о будущем… – наконец откусывал бутерброд, жевал с печально-провидческим выражением лица. – Мы придумываем ипатовский метод, потому что у нас нет той техники, которая есть у капиталистов. А урожаи все равно намного меньше, чем у них… И у нашего крестьянина нет заинтересованности, которая есть у американского фермера…
– Откуда ты про технику знаешь? – необязательно поинтересовался Жовнер, с трудом представляющий и заботы американского фермера, и ипатовский метод – изобретение местных руководителей, отмеченных за это орденами и медалями, о котором так много писал тот же Березин, подумав, что надо бы разобраться, за что награды раздают…
– Неважно, – отмахнулся тот. – Важно, что это понимают уже и в партии… – он подался вперед и, понизив голос, продолжил: – Капитализм, развитой социализм… Все это условности – мир движется к единому универсальному экономическому укладу…
– Теория конвергенции… – догадливо подсказал Сашка. – Я читал критику…
– Критика – ерунда… Зачем ее читать… Соединение лучшего из двух систем… Это закономерный процесс развития цивилизации…
И победят те общественные отношения, которые будут привлекательнее не в будущем, а в настоящем…
– Спорить не стану… – неуверенно согласился Жовнер. – Хотя верится в это с трудом. К тому же для нашей страны главная проблема в том, что сегодня нами правит серость… Все умные люди обсуждают свои идеи на кухнях или уехали за границу…
– Ну, это ты уж слишком упрощаешь, – неожиданно не согласился Красавин. – Среди тех, кто там… – он опять ткнул рукой вверх, – есть умные и понимающие… И в крайкоме есть… А кто уехал? Слабаки или откровенные враги…
– А Солженицын, – не согласился Сашка, совсем недавно перечитывавший «Один день Ивана Денисовича».
Красавин задумался.
– Хорошо, не спорю… Но он один.
– Зиновьев, – вспомнил Жовнер. – А еще Бродского выслали… А до этого Вадимова, Кузнецова, Некрасова…
– Не слыхал, – недовольно произнес Красавин, – какие-нибудь злопыхатели…
– Бродский – поэт. За тунеядство судили, а потом выслали… Александр Зиновьев – философ… Его за то, что за границей книга вышла. «Зияющие высоты» называется. Про то, что коммунизм – утопия… Вадимов, Кузнецов и Некрасов – писатели…
– Я не согласен насчет коммунизма, – поводил вправо-влево пальцем Красавин, решив не уточнять, что те написали. – Коммунизм – это не утопия, это идеал общества. Просто, как любой идеал, его извратили… А Солженицын против культа Сталина, потому что пострадал… Но, согласись, Хрущев его в свое время хорошо поддержал?.. В «Новом мире» опубликовали… А ты знаешь, что Солженицын родом из-под Георгиевска? А в Черкесске в газете тоже диссидент работал, Максимов. Не слышал?
– О Максимове?.. Слышал. За границей живет, на «голосах» выступает… Но я не знал, что он раньше здесь жил, – искренне удивился Жовнер, не в силах до конца поверить, что известный диссидент мог когда-то жить в маленьком южном городке.
– К тому же в областной партийной газете работал… А что касается этого старца генсека, то он ненадолго, это очевидно, год-два, и будет новый генсек, а перемены все равно неизбежны. Это уже многие понимают…
…Обсудив общегосударственные проблемы и придя к единому мнению, что есть резон набраться терпения в ожидании лучших времен, перешли на редакционные дела, довольно быстро согласившись друг с другом, что требования ответственного секретаря не только не улучшают газету, но, наоборот, делают ее все более неинтересной, не молодежной, приближая к партийной. Отношение же к сотрудникам просто хамское, за что, по-хорошему, морду бы надо набить…
– В крайкоме комсомола о газете тоже сложилось мнение, что она перестает отражать жизнь молодежи, – сказал Красавин. – Но у Кантарова рука в крайкоме партии, там кое-кому нынешняя газета нравится. Да и Заворот его поддерживает.
– Мы-то ладно, выстоим, – оптимистично произнес Жовнер. – А вот пацанов он затюкал. Мой Смолин настроился увольняться…
– А я своих в обиду не даю.
– У тебя они повзрослее, сами огрызаются…
– Но тоже когда-то были как твой… – Красавин посерьезнел, окинул Сашку оценивающим взглядом. – Нам в редколлегии надо большинство иметь. Гаузов ни рыба ни мясо, но примкнет, когда увидит силу. Я с Березиным беседы веду, он пока колеблется. Еще бы штатного шахматиста перетянуть на нашу сторону…
Сашка не сразу понял, кого он имеет в виду. После мучительных размышлений (все-таки крепок коньяк) догадался.
– Кузьменко?
– Ну да, он… Тогда нас большинство будет. А их всего трое, семейка и редактор. Но Заворот, как только почует, куда ветер подул, примкнет к большинству. А если наверху порекомендуют, тем более… Так что убедим остальных, останутся Кантаров да Селиверстова…
– А рука в крайкоме партии? – выразил сомнение Жовнер.
– Я с Белоглазовым разговаривал, там тоже не всем нравится газета… А рука не всесильная…
– Не люблю я интриги, – поморщился Сашка.
– Привыкай. Это тебе не сибирские просторы, где на комсомольских стройках места всем карьеристам хватает… Без интриг в наших теплых густонаселенных краях никак нельзя. Тем более в творческом коллективе. Тут же каждый мнит себя если не гением, то бесспорным талантом. А если до власти дорвется, никого не слышит и не видит…
– Что с Сергеем произошло? – с сожалением спросил Жовнер. – Мы же хотели вместе…
– Даже маленькая власть – большое искушение, – перебил его Красавин. – Так ты готов драться?
– За правое дело? – усмехнулся Сашка. И уже серьезно добавил: – Готов.