Страница 13 из 21
Он поднялся на ступеньку – и автобус тронулся.
Первый отрезок пути был самый короткий. Через пару часов они уже были на железнодорожном вокзале в Невинномысске, успев как раз к приходу своего поезда, где пацаны заняли полностью плацкартный вагон, а они с Дзуговым – купе в соседнем.
Когда наконец поезд тронулся, а юнармейцы были распределены по местам, лучше познакомились с Дзуговым, которого Сашка увидел впервые. Слава оказался начитанным и остроумным собеседником, с юмором относящимся к самым серьезным ситуациям, отчего с ним было легко и просто. Будущие солдаты были на удивление активными, любопытными и шумными. Проводница из вагона, где те ехали, пожилая, худая и раздражительная, периодически приглашала их навести порядок, и этот день, а затем и ночь пролетели незаметно, а в середине следующего дня они уже выходили на перрон вокзала в столице Армении.
Еще через пару часов, в течение которых они созерцали проносящиеся мимо шумные улицы каменного Еревана, безлесые окрестности, выжженные солнцем склоны с отарами овец или террасами виноградников, белопенную речку, долину с островками небольших поселений, автобус подвез их к зеленым воротам с большой красной звездой посередине, и гостеприимно-говорливый, круглолицый и черноголовый Арик, секретарь местного райкома комсомола, представил их с Дзуговым офицерам заставы. Затем с щедростью хозяина оставил в подарок двадцатилитровый баллон с «самым лучшим в мире коньяком, комсомольско-молодежная бригада постаралась» и укатил на автобусе обратно, пообещав непременно еще наведаться и выполнить любые пожелания дорогих гостей и старых знакомых – пограничников.
Правда, гостями, и довольно хлопотными, они были в первую очередь для пограничников, несмотря на то, что их ждали. Начальник заставы, молодой и стройный капитан – белорус, родом из Витебска, представил остальных офицеров, которые явно были не против нарушения привычного распорядка, и первым делом приказал разместить в казарме ребят, выдать им солдатское обмундирование, чтобы не демаскировать заставу, отчего те пришли в шумный и неуправляемый восторг, иссякший лишь к полуночи, когда Сашка со Славой (тоже обряженные в форму и даже с лейтенантскими погонами на плечах, соответствующими званиям, полученным на военных кафедрах) сидели в домике, выполнявшем на заставе функции гостиницы, в компании офицеров за действительно изумительно ароматным и бодрящим коньяком и аппетитно пахнущим дымом виноградной лозы шашлыком…
То ли сугубо мужская искренне-благожелательная компания, то ли прекрасный коньяк, какого Сашке пить не приходилось (не обманул Арик!), то ли офицерская форма, которую он, не любя армию, любил за то, что вынуждала подтянуться, то ли их с начальником заставы родство (на одной реке выросли) – а скорее, все в совокупности – напомнило Сашке его короткую службу и первую встречу с пограничниками, о которой он не преминул рассказать.
Будучи сугубо штатским человеком, Сашка тем не менее ощущал себя в офицерской форме привычно и легко. На учебных сборах после института (без пяти минут инженеры, они еще числились курсантами) капитан Лазуткин, четыре раза принимавший участие в параде на Красной площади и гордившийся этим, словно свершенным подвигом, несмотря на ежедневное потребление ста, а то и больше, «наркомовских» граммов, маршировавший так, что никто не мог в этом факте его биографии усомниться, не раз выводил Сашку перед строем сокурсников, используя в качестве наглядного пособия – как на настоящем офицере должна сидеть форма.
От тех двух жарких месяцев, проведенных в остро пахнущем хвоей сосновом бору на юге Иркутской области, у него остались неплохие воспоминания, хотя, собственно, вручение офицерских погон он почти не запомнил. Может быть, оттого, что слишком азартно они обмыли получение лейтенантских звездочек.
В памяти остались курсантские самоволки в недалекий городок за сигаретами и прочими цивильными радостями, воровство огурцов на колхозном поле, долгие уроки Лазуткина на плацу, не вызывающие радости, изнурительные марш-броски с полной выкладкой в июльский полдень…
Уже офицером запаса он спокойно прожил год, хотя и был готов идти служить в ту же Монголию, откуда – в его бытность студентом – приезжали по-гусарски настроенные офицеры-срочники из предыдущего выпуска. Но такой потребности уже не было. Его безжалостно призвали на военные сборы, когда Сашка уже не хотел этого – спустя всего три месяца после свадьбы, и сорок дней, пронизанных тоской по молодой жене и бессмысленностью всего окружающего, он прожил в забайкальских степях на границе с Китаем.
Сборы, на которые их, офицеров запаса, забрали в течение вечера, ничего не объясняя и оставляя в неведении родных, были приурочены к большим всеармейским учениям. Неделю их продержали на пограничной заставе, где распределили по ротам и взводам (Сашка был назначен командиром второго взвода второй роты саперного батальона), рассказывая о международном положении и попутно знакомя с бытом пограничников. Быт этот был более похож на рутинную работу: солдаты днем и ночью уходили и приходили, отсыпались, получали наряды на хозработы от скучающих офицеров, что их нисколько не огорчало, и даже наоборот, позволяло отдохнуть от многочасовых маршрутов в полном обмундировании и с боевым комплектом под палящим солнцем.
Появление гражданских (с их точки зрения) несколько оживило службу, разнообразив ее последними новостями из многоцветного мира, в котором жили, не скучая, их родные и любимые, разговорами воспоминаниями и мечтами по дембелю, кому близкому, а кому еще ой какому далекому, и возможностью не экономить на сигаретах.
Спустя неделю в одну из ночей призванных офицеров заставили принимать и везти в голую степь пьяных до невменяемости «партизан», разновозрастных солдат-запасников. И в этой знойной степи под громкий стрекот потревоженных цикад с больными с похмелья солдатушками они разворачивали палаточный городок, в котором еще неделю изнывали от жары, прячась под пологами задранных палаток и спешно собираясь по взводам, когда меж сопками взвихривался жгут пыли, предвещающий прибытие вечно спешащего майора – комбата, чтобы хмуро выслушать традиционную накачку за сбившийся строй палаток, неряшливых солдат, собственное настроение – одним словом, за все, что бросалось в глаза, после чего неизменно следовал приказ усиленно заниматься политической подготовкой и ждать.
Жара сменилась неожиданным похолоданием и дождями, солдаты начали чихать и кашлять, молодые – бегать на неблизкую ферму за самогоном, те, кто отслужил свое пару десятков лет назад, жаловаться на ревматизм, радикулит и прочие хвори – хорошо, что им привезли шинели, которые на пару дней продлили иллюзию сухой и теплой жизни. А еще три дня, пока шел дождь и шинели вобрали столько влаги, сколько могли, солдатики прели в палатках, чтобы при возврате первых солнечных дней занять все подсохшие проплешины шинелями, выпаривая впитавшуюся в них холодную влагу…
Запомнилась эта служба еще и маленьким приключением, о котором, собственно, он и рассказал. Сашкин замполит, младший лейтенант Валера, маленький, жилистый тридцатипятилетний шахтер из недалекого поселка, уговорил его на выходной день смотаться к нему в гости. На попутках они добрались до небольшого, но неожиданно аккуратного и совсем не черного шахтерского поселка. Только устроились за хозяйским столом, как заглянул сосед, высокий (на пару голов выше Сашки), худой и нервный Серега, недавно вернувшийся из мест действительно не столь отдаленных (лагерей в этих местах было предостаточно), где отмолотил «семерик» за давнюю поножовщину на танцплощадке. Ошалевший от свободы, уже изрядно отметивший ее, Серега собирался гулять и дальше и по-соседски поделился этим желанием. Радушный Валера, тоже после пары рюмок ощутивший вкус свободы, его поддержал, отправив недовольную жену к теще.
Они засиделись до утра, отчего на рассвете все трое воспринимали окружающий мир весело и азартно и на Валерином трехколесном мотоцикле поехали на другой конец поселка, куда Сереге надо было позарез явиться к «пахану», доставить нечто пересланное с ним из мест, в которых тот провел без малого «четвертак»…