Спартак(Роман)

Гай улыбнулся, слушая. Он не очень понимал, почему так сильно ненавидит Спартака; но иногда он находил более глубокое удовлетворение в ненависти, чем в любви.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

История, которую Красс, великий генерал, рассказал Гаю Крассу, в связи с визитом в его лагерь Лентула Батиата, который держал гладиаторскую школу в Капуе

I

— Это, сказал тогда Красс, лежа рядом с молодым человеком, — произошло вскоре после того, как мне был отдан приказ — такая честь, которую принимаешь, чтобы побыстрее оказаться в могиле. Рабы разорвали наши легионы в клочья, и как следствие и результат, они правили Италией. А они велели мне спасать. Идите и победите рабов, сказали они. Мои злейшие враги почтили меня. Я расположил лагерь в Цизальпинской Галлии, и отправил послание твоему толстому другу, Лентулу Батиату.

И шел легкий дождь, когда Лентул Батиат прибыл к лагерю Красса. Весь пейзаж был несчастным и пустынным, и он тоже был опустошен, будучи далеко от дома и от жаркого солнца Капуи. У него не было даже носилок, для удобного передвижения; он ехал на тощей желтой лошади, думая: «Когда военные приходят к власти, честные люди вынуждены плясать под их дудку. Твоя жизнь больше не твоя собственная, люди завидуют мне, потому что у меня есть немного денег… Это хорошо, иметь деньги, если ты всадник. Еще лучше, иметь деньги, если ты патриций. Но если ты не один из них, просто честный человек, который нажил свои деньги честно, ты никогда не сможешь покоиться в мире. Если ты не подкупаешь инспектора, ты платишь прихлебателю какого — нибудь мелкого политикана, и если ты избавишься от обоих, еще есть Трибун, зарящийся на твои доходы. И всякий раз, когда ты просыпаешься, ты удивлен, что тебя не зарезали во сне. Теперь проклятый генерал вообще делает мне честь, тащиться через половину Италии — задавать мне вопросы. Если мое имя было бы Красс или Гракх или Силен или Meний, это была бы на самом деле, совсем другая история. Это Римская справедливость и Римское равенство в Римской Республике».

А потом Лентул Батиат развлекался рядом нелестных мыслей по поводу Римской справедливости и определенного Римского генерала. Его размышления были прерваны резким допросом дорожных часовых, расположившихся на подступах к лагерю. Он послушно остановил свою лошадь и сидел на ней под холодным, мелким дождем, а двое солдат подошли и оглядели его. Так как они должны были стоять под дождем в любом случае, ибо было время их стражи, они не торопились облегчить его дискомфорт. Они оглядели его холодно и неприязненно, и спросили, кто он.

— Меня зовут Лентул Батиат.

Потому что они были невежественные крестьяне, они не узнали его имени, и они хотели бы знать, куда это он надумал ехать.

— Эта дорога ведет к лагерю, не так ли?

— Именно так.

— Ну, я еду в лагерь.

— Зачем?

— Для того, чтобы поговорить с командующим.

— Просто так. Что вы продаете?

— Что за грязные ублюдки! — Подумал Батиат, но ответил он, достаточно терпеливо, — Я не собираюсь ничего продавать. Я здесь по приглашению.

— Чьему приглашению?

— Командующего. — Он полез в свой кошелек и достал приказ, посланный ему Крассом.

Они не умели читать, но даже куска бумаги было достаточно, чтобы пропустить его дальше, и ему было разрешено проехать на его желтой кляче по военной дороге к лагерю. Как и многие другие преуспевающие граждане того времени, Батиат оценивал все в денежном выражении, и продолжая размышлять, он не мог не задаться вопросом, во сколько обойдется строительство такой дороги — временной дороги, построенной для удобства лагеря, но все же лучшей дороги, чем он был в состоянии построить, как проезд к его школе в Капуе. На грунт и гравий, были уложены вырезанные плиты из песчаника, дорога к лагерю, прямая как стрела в целую милю длинной.

«Если бы эти проклятые генералы думали побольше о боевых действиях и поменьше о дорогах, мы все были бы в лучшем положении,» подумал он; но в то же время он немного светился гордостью. Надо было признать, что даже в грязной, дождливой, жалкой дыре, подобной этой, Римская цивилизация давала о себе знать. В этом не было сомнений.

Теперь он приближался к лагерю. Как всегда, место временной остановки легионов было похоже на город; куда пришли легионы, пришла цивилизация; и где легионы разбили лагерь, даже на одну только ночь, возникала цивилизация. Здесь была огромная, обнесенная стеной площадь, почти квадратная миля, вычерченная так же точно, как чертежник может вычертить схему на своей чертежной доске. Сначала был ров, двенадцать футов в ширину и двенадцать футов в глубину; за этим рвом возвышался частокол из тяжелых бревен, двенадцать футов высотой. Дорога пересекала ров у ворот, и тяжелые деревянные ворота открылись при его приближении. Протрубил трубач и манипул развернулся в его сторону, когда он проезжал. Это было не в его честь, но дисциплина ради дисциплины. Это было не пустое хвастовство, что никогда ранее в истории мира, не было таких дисциплинированных войск, как легионы. Даже Батиат, со своей огромной любовью к кровопусканиям и боевым действиям — и тем самым присущим ему презрением к профессиональным солдатам — был впечатлен машинной точностью всего, что связано с армией.

Это была не просто дорога или частокол или ров, двух милей в длину, или широкие улицы лагеря-города, или дренажные канавы, или тротуар из песчаника, выложенный по центральной улице, или все множество жизни, движения и порядка этого Римского лагеря в тридцать тысяч человек; а скорее осознание того, что это могущественное порождение разума и усилий человека было обычной ночной работой движущихся легионов. Не зря было сказано, что варваров, видящих как легион располагается на ночлег, легче победить, чем с ходу вступать с ними в сражение.

Когда Батиат спешился, потирая жир там, где он имел слишком долгий и слишком тесный контакт с седлом, молодой офицер подошел и спросил его, кто он и по какому он делу.

— Лентул Батиат из Капуи.

— О, да-да, — молодой человек растягивал слова, молодой парень не более чем двадцати лет, хорошенький, надушенный, выхоленный отпрыск одной из лучших семей. Эти семьи Батиат ненавидел больше всего. — Да, — сказал молодой человек. — Лентул Батиат из Капуи. Он знал; он знал все о Лентуле Батиате из Капуи, и кем он был и что он представлял и почему он был вызван сюда в армию Красса.

— Да, — подумал Батиат, — ты ненавидишь меня, не так ли, ты, маленький сукин сын, и ты стоишь там презирая меня; но вы приходите ко мне, и вы плачетесь, обращаясь ко мне, и вы покупаете у меня, и именно благодаря вам я становлюсь тем, кто я есть; но ты слишком хорош, чтобы приблизиться ко мне, потому что ты можешь оскверниться от моего дыхания, ты, маленький ублюдок! Так он подумал, но только кивнул и ничего не сказал.

— Да, — молодой человек кивнул. — Командующий ожидает тебя. Я это знаю. Он хочет, чтобы ты немедленно пришел к нему. Я провожу тебя.

— Я хочу отдохнуть, съесть что — нибудь.

— Командующий проследит за этим. Он очень вдумчивый человек, — молодой офицер улыбнулся, а затем набросился на одного из солдат, — Возьмите его лошадь, напоите ее, задайте корма и отведите в стойло!

— Я ничего не ел с самого завтрака, — заметил Батиат, — и мне кажется, что если ваш командующий ждал так долго, он может подождать еще некоторое время.

Глаза молодого человека сузились, но он сохранил свой голос приятным и заметил, — Ему об этом доложат.

— Вы сначала накормите лошадь?

Молодой офицер улыбнулся и кивнул. — Идем, — приказал он.

— Я не в вашем проклятом легионе!

— Ты в лагере легиона.

Их взгляды встретились на мгновение а затем Батиат пожал плечами, решив, что не было никакого смысла продолжать спор там, под колючим дождем, обернул вокруг себя мокрый плащ, и последовал за тем, что он охарактеризовал как грязного, маленького, патрицианского сопляка, но про себя думая, что, в конце концов, он видел больше кровопролития за один день, чем этот львенок, у которого материнское молоко не высохло на губах, видел за всю свою необычайную военную карьеру. Думается, что он, могучий, толстый мужчина оставался мелким мясником на скотобойне — его единственным утешением было знание, что он был не совсем уж непричастен к тем силам, которые привели легионы к этому месту.