Год Ворона

Когда к нам подкатывает "таблетка" - санитарный УАЗ-469, чуть ли не малярной кисточкой выкрашенный в серый цвет с кривоватыми красными крестами на битых бортах, мы уже минут двадцать валяемся на траве, подставив морды вечернему солнцу. Благо, оно уже передумало дурковать. Рядом темнеет внушительная яма, а выброшенная на кучу земля начинает подсыхать...

Пока мы зеваем и протираем глаза, из "таблетки" выбираются Пат и Паташон - щупленький водила и отожраный на спирте и витаминках санитар. Не обращая на нас ни малейшего внимания, они распахивают задние двери и выволакивают, уронив на примятую траву, три длинных пакета из толстого прозрачного полиэтилена.

- Кто тут главный хер в мире животных? - закончив выгрузку, решает нас заметить санитар.

- Ну? - отвечаю я, подойдя поближе.

- В получении распишись, - он протягивает раскрытый журнал, на сгибе которого лежит шариковая ручка с обгрызенным колпачком.

- Незабудко, Сербин, Вакула, - зачем-то читаю я вслух, перед тем как поставить свою закорючку. Фамилии ни о чем не говорят, а рассматривать лица покойников в поисках собутыльников или давних знакомых как-то не хочется.

Санитар забирает у меня журнал, сует подмышку. Труповозка, попердывая движком, укатывает в большой мир. А мы остаемся здесь...

- Ну что, орлы сизеносые! - стараясь придать голосу хоть немного жизнерадостности, обращаюсь к похоронной команде, - кладем на дно, пять минут лопатами помашем, и, как говорится на заслуженный отдых...

Орлы, отобразив на испитых харях сложную гамму чувств, подходят к телу, что оказалось ближе всего к могиле. Когда мы беремся за края пакета, над нами взлетает туча мух. И когда только слететься успели?

Тянем-потянем ...

- Стойте, стойте! Ну пожалуйста! - раздается со стороны центральной аллеи тонкий испуганный голосок.

Алкаши как по команде разжимают руки. Пакет падает их стороной на землю, а я ощутимо клюю носом, лишь потом догадавшись выпустить свой край. Совсем ты, Витек, мозги пропил, хуже черепахи соображаешь...

По дорожке, цепляясь за сорняки, протянувшие стебли, будто растяжки, бежит зареванная девчонка. Подскочив к пакетам, она заглядывает в едва различимые лица, скрытые мутным полиэтиленом и, отшатнувшись в сторону, начинает реветь навзрыд...

- Э, ты чего? - касаюсь ее плеча.

- Папа... - с трудом выдавливает она, сквозь душащие слезы, - Вчера в кафе с друзьями ушел... Не вернулся! Я и искала, звонила... Никто ничего, ни видел, не знает... А сегодня... - она шмыгнула носом, - А сегодня мне в милиции сказали, что его утром подобрали... и в район отвезли... Я, я.. в морг позвонила, там говорят - приезжайте, забирайте... Я туда, а они его увезли уже... А вы, вы, его уже чуть не похоронили...

Девчонка снова плачет...

Землекопы-шабашники стоят, ожидая команды вышестоящего руководства. То есть меня.

Ситуация, блин, хуже не придумаешь. Получается, вот это захлебывающееся слезами дите - дочь покойного армейца. И чего же ты, на полчаса позже не пришла-то, ебаный ты нахуй?! Если сейчас родственники и знакомые начнут подтягиваться, мы и до утра не разебемся! А за трупы я уже расписался... Не закопаем всех троих сегодня - крайним буду я. Нет, самого не закопают, загребутся пыль глотать. Но по головке Любовь Ивановна, которая Люся, точно не погладит за это.

Старательно корчу самое скорбно-сочувствующее лицо, на какое способен, и развожу руками:

- Ну а мы что сделать можем? Ты нас тоже пойми. Наше дело маленькое. Сказали - хороните, мы и хороним. Тут оставим - так по ушам получим, что мало не покажется.

Нет, как-то плохо получается... Не те слова, неправильные...

- Давай так, - пробую по-иному. Девчушка уже не плачет, а лишь смотрит на меня огромными глазами, - Ты сейчас реветь прекращаешь, бежишь к взрослым и им говоришь, чтобы они шли к мэру и получали разрешение на... - на всякий случай, сглатываю "эксгумацию", - на перезахоронение.

Девчонка замирает в нерешительности. Пользуясь моментом, киваю алкашам. Те понятливо ухватывают ближайший пакет.

- Не надо! - плакса подпрыгивает и визжит таким ультразвуком, что мои работнички испуганно отдергивают руки, будто их ощутимо долбануло током.

- Ну что еще? - меня вся эта ситуация начинает раздражать все сильнее и сильнее, - Я же тебе русским языком все объяснил. Мамку зови, или кого из родичей.

- Мама умерла, - ветеранская дочка поджимает губы и шмыгает носом, впрочем, судя по всему, реветь она больше не собирается. - И родных у меня тут нет никого. А из знакомых папиных никто трубку не брал.

- Ну а этот, совет ветеранов Вооруженных сил, или как их там? Они чего?

Девочка вновь поднимает на меня заплаканные глаза. Я понимаю, что ляпнул несусветную дурость. В этом городе властям и на живых глубоко плевать, а уж ветераны...

- Вы его что, вот так вот, вместе с этими? - Она внимательно смотрит на пакеты, переводит взгляд на яму. Знаю я такой взгляд, когда цепляются за мелкие детали, чтобы на большее не смотреть и не думать о нем. Сам... впрочем, чего уж там сейчас вспоминать.

- Есть другие варианты? - деловито спрашиваю я.

Дочка покойника морщит лоб, и, набравшись решимости, просит:

- Пожалуйста, похороните папу в отдельной могиле!

Занятнее всего то, что просьба звучит приказом. Вот же блин, радость какая! Это еще пару часов минимум корячится. Оглядываюсь на свою верную алкопехоту. На их лицах читаю свои же мысли. Мужики энтузиазмом не горят от слова "да ну нахер!". Однако, в просьбе можно нашшупать и наш интерес...

- Тут, солнышко ты наше, ненаглядное, какая ситуация. Мы за работу аванс уже получили. За что получили - уже сделали. Так что, как сама понимаешь, без доплаты сверхурочных ну никак!

Вроде и не хочу, а слова заученные сами собой выходят, словно я всю жизнь бригадой могильщиков заправлял, и тон соответствующий. Язык помимо сознания работает. Сперва девочка не соображает, чего я от нее хочу, и смотрит круглыми глазами. Затем, осознав, обречено кивает, и достает из кармашка по-модному рваных джинс тощий кошелек.

- У меня только сорок гривен. Хватит?

Взгляд девчонки вновь наполняется слезами. А я прикидываю. Сороковник - это две поллитровых казенки с закусью. Или два литра самогона. Вместе с тем, что ждет в кабинете у Люси и "коктейлем Молотова", что обещал принести Петро, встреченный в "Ласточке", поминки выйдут приличные. Я степенно киваю, принимаю из дрожащей руки сложенные в несколько раз мятые купюры. Осталось самое сложное - решить вопрос с "хороняками" из похоронной команды. Каламбур вышел забавный. "Хороняки" на местном суржике - хронические алкоголики.

Но тут прилетела птица обломинго.

- Не, Вить, мы так не договаривались... - занудил первый, - Сил нету никаких. Мы ж с утра ни ели, не пили. Мы яму забросаем, ты нам выдай пузырь, да мы пойдем.

- Руки до мяса стер! - вторил ему боевой товарищ, - спина не разгибается...

Я пытаюсь задействовать самый убойный аргумент, предложив полтора пузыря.

Лень оказывается у алкашей сильнее пьяной жажды, и они упорно стоят на своем, будто партизаны.

Деньги у девчонки я уже взял, и отказываться от обещания не собираюсь. Значит, придется собственноручно отвечать за поспешность... Да и ветеранскую дочку жалко. Не шалашовка ведь, дочь военного, как-никак.

- Ты, короче, погуляй часок, - твердо говорю я снова накуксившейся девчонке, - а лучше сопли подбери и сходи к Явдохе. Знаешь, где живет?

Девочка молча кивает.

Отсчитываю ей двадцатку засаленными и помятыми купюрами.

- Придешь, скажешь, Витя с базара прислал. Попросишь литр, дашь денег. Не забудь - Явдоха, Витя, литр. Обратно пойдешь, захвати стаканчиков разовых, и бутылку газировки купи какой-нибудь. Только не "Живчика"! - уточняю на всякий случай, - пока будешь ходить, как раз закончу. Тут отца и помянем.

Девочка, сделав над собой видимое усилие, подбирает сопли и убегает.