Страница 9 из 38
По прозванью Безухий. Два года назад
При налёте марийцев ему отсекли
Ухо с краем плеча в перебранке лихой.
Мясо вновь наросло на плече у него,
А вот уха лишился уже навсегда. –
Наподдай черемисам! Дубину-то дать?
– Я и так, – отвечал, торопясь, Тихомир.
Лишь в ворота он вышел, к нему подбежал
В конопляной рубахе с побитым лицом
Конопатый Демьян:
– Помогай, Тихомир! –
Тихомир поспешил к оголтелой толпе:
– Разойдись! – что есть сил, закричал мужикам.
Где врезался в толпу, там за ним коридор:
Пропускали его, да сходились опять.
И отчаянный кто-то в пылу угостил
Батогом Тихомира по крепкой спине.
– Ах, вы так! – обозлился тут сын кузнеца.
И пошёл Тихомир кулаками махать:
Полетели, как брызги, ножи, батоги,
Повалились на землю кругом мужики,
Кто попал под удал, кто свалился и сам,
Чтоб ему не попало, да тихо отполз.
Побежала толпа по дороге к реке.
Кто быстрее бежал, тот на лодки вскочил,
Отвязал да уплыл. Кто и вплавь, ничего;
Пусть вода-то ещё по весне холодна,
Так хоть челюсть не сломит, не выбьет зубов.
Плюнул тут Тихомир, да назад повернул.
С ним довольные рядом идут мужики:
– Молодец, Тихомир! – Он в ответ:
– Ничего. –
Возле поля у дуба стояли ещё
Мужики. К ним с толпой подошёл Тихомир.
– Вот, поймали двоих, – говорят мужики. –
Этот, вон он, со шрамом-то, крест на щеке…
– Это он по спине-то тебя батогом…
– Пятерых он, собака, порезал у нас:
Вон, Гордея, Данилку…
– Смотри, Тихомир. –
И Данилка показывал рану свою:
Руку правую левой рукой он держал
За запястье, а из-под ладони его
Кровь сочилась на землю. Слегка отпустил
Он ладонь, и глубокая рана тогда
Растворилась, кровавая, кость обнажив.
– И дружок-то не лучше. У-у! Смотрят ещё!.. –
И ногой по щеке, где был шрам крестовой,
Пнул Данилка Бакмата в сердцах. Тот хотел
Приподняться, чтоб как-то ответить ему.
Но Бакмата прижали к земле мужики
Батогами:
– Лежи, черемисская тля!
– Может, тут же, на дубе их вздёрнуть сейчас!
– Вы полегче, ребята! Лежачих-то бить… –
Говорил Тихомир.
– Что нам их, целовать?.. –
Отвечали ему. Возле дуба в траве
Два марийца лежали избитые в кровь.
– Нож-то мы у него отобрали. Гляди. –
Васька-плотник подал Тихомиру клинок.
На клинке по ребру, где был выкован дол,
Шёл премудрый марийский орнамент чудной,
Волки скачут на нём по обоим бокам,
Гонят зайцев они по чащобам глухим;
А на пятке клинка как цветы – письмена;
Рукоять из лосиного рога с концов
Серебром вся покрыта, узорным, резным;
Три заклёпки серебряных в виде сердец;
В виде глаза отверстие для темляка.
– Знатный нож! – восхищённо сказал Тихомир. –
Словно в зеркале, в лезвии солнце, блеснув,
Ослепило глаза Тихомиру на миг.
– Знатный нож! – повторил он.
– Верните мне нож, –
Глядя в землю, спокойно Бакмат попросил.
– Ишь, чего захотел! – засмеялись вокруг.
– Здесь, на дубе, повесить и вся недолга…
– Утопить их, чтоб тихо. Мол, сами они…
Разговоров чтоб не было. А, Тихомир?
– Утопить! – закивали вокруг мужики.
– Отпустить, пусть идут! – вдруг сказал Тихомир.
– Ты чего, Тихомир? – это ж наши враги!
– Это ж он по спине-то тебя батогом!..
У меня его вырвал… А ты – «отпустить»… –
Тихомир хмурым взглядом вокруг посмотрел.
Мужики попритихли. Тогда он сказал:
– Кто же в драке считается? Эх, мужики…
Не война ведь. И так им намяли бока.
Пусть идут. На свой нож. Уходите скорей. –
И Бакмату отдал Тихомир его нож.
Тот поднялся, и другу подняться помог.
Мужики недовольные, молча, стоят,
Смотрят, как их добыча уходит от них.
Тихомир улыбнулся:
– Глядите туда!
Вам самим-то от баб не попало б теперь… –
Мужики обернулись к обители, там
Уж толпа собралась; все стоят на лугу,
Ждут назад драчунов, чтобы их отчитать.
Мужики почесали затылки свои,
И обратно пошли. Возле монастыря
Их встречала толпа: девки, бабы, купцы,
Старики да монахи. Недобро глядят.
Не хвалили вояк за их удаль в бою:
– Драчуны!..
– Словно дети!..
– В умах-то одно…
– Светлый праздник, поганцы, испортили нам!
– Лодки! Лодки-то, мать вашу, все увели!
Монастырских штук восемь там было, и те… –
Оглянулись назад мужики: вот те на!
Только пристань пустая стоит у реки.
Было ж дело потом: кто был сильно побит,
Тех лечили; послали в деревню троих,
Чтобы лодки нанять, да на берег другой
Баб с детьми отвезти, что с другой стороны.
Так закончился день, но не вечер ещё.
8. Желанный час живого слова
Об истории той долго помнили те,
Кто участником был и свидетелем был;
И бахвальство, и сплетни неслись по дворам;
Но кругом кузнеца вспоминали добром.
А пока только день догорал над землёй;
Время птицей летело на сильных крылах;
Ветры время несли, время – вечер несло;
Солнце красное к лесу склонялось уже.
Поредела толпа перед монастырём.
Старость дома давно, на лежанках своих;
Нет уже и купцов – счёт ведут барышам.
Только юности кровь не устанет никак:
У реки на лугу хороводы пошли.
В хороводе идёт и кузнец Тихомир,
Держит за руку нежно невесту свою,
Что Иришкой зовут; а коса у неё
Аж до самой земли; вокруг шеи своей
Обвивает Иришка её, чтоб не мять
На конце алый бант, чтоб у шеи коса
Золотым ожерельем природным была,
Вызывала чтоб зависть у многих подруг.
Песни девушек слышались, песни парней.
Гуслей звук разносился, свирелей, рожков:
То весёлые звуки, то грустные вдруг…
Плотно заперты створы высоких ворот
Монастырской обители. Стражи стоят
Над воротами, слушают песни вдали:
«Ой ты, лён голубой, где ты вырос, мой лён?..» –
Женский хор запевал, ему вторит мужской:
«Вырос во поле я, над Ветлугой-рекой,
На просторе широком, на русской земле…»
Ну а в трапезной, чинно вечерю творя,
Собрались все монахи. Пафнутий сидит
Во главе за огромным дубовым столом.
На столе одинаковый ужин для всех:
Перед каждым овсяная каша стоит,
К ней на блюдах больших из Ветлуги-реки
Щуки свежие в кольцах из лука лежат,
С чесноком да морковью, с орехом лесным;
Да варёные яйца, да сыра чуть-чуть;
Да грибов разносол из Ветлужских лесов;
Да у каждого – хлеба ржаного кусок.
Ели чинно и молча. И в окна едва
Песни грустной мотив доносился с реки.
Среди прочих гостей были тут три купца,
Что пришли издалёка с товаром своим:
Попросились в обители ночь провести.
Да ещё Вещий Дед, он игуменом был
Приглашён на вечерю как гость дорогой.
Вот покончив с едой, и устало вздохнув,
Оглядел всех игумен, и только теперь
Он заметил, что Тихона в трапезной нет.
– Где же Тихон? – Пафнутий негромко спросил.
– Он икону рисует, постился весь день, –
Отвечает Макарий.
– Он в келье своей
Затворился. С утра и не ест, и не пьёт.
Как вы благословили его написать
Облик старца, так он и закрылся один.
Всё рисует, – Варнава добавил в ответ.
Тут игумен свёл брови густые свои,
Призадумался. Иноки тихо сидят.
– Что же, Бог ему в помощь, – сказал, наконец. –
Он искусный художник. У храма врата
Славно он расписал и украсил резьбой.
– Да-а, врата – изумление! – тут подтвердил
Тихий инок Арсений, почтенный старик,
Он в обители Троицкой, что под Москвой,
Много лет прослужил. Но лет десять назад