Страница 8 из 38
И додумались на ночь их в бане закрыть.
А уж утром решить: если оба мертвы,
Так тишком схоронить, чтобы никто и не знал.
Мол, пропали и всё, и не видели их.
Ну, а если живые, так на душу грех
Кто-нибудь чтобы взял, чтоб потом схоронить.
Отдавать уж нельзя их, хоть живы, хоть нет…
Не решились деревней своей рисковать.
Оттащили их к бане Ефимки Леща,
Там и заперли грешных. Да стали решать,
Если живы-то будут, кто грех-то возьмёт?
Но никто не хотел, чтобы так, одному…
И решили тогда подождать до утра.
Ну а ночью такой ураган поднялся,
Что и крыши у изб-то едва не снесло.
Ужас, что и творилось! Вот, думали, нам
Наказанье за Стёпку-то, за сироту.
И к утру не утих ураган, всё ревел.
Мужики собрались у Ефимки Леща,
Только все наотрез отказались казнить,
Если пленники живы окажутся вдруг.
Мужики-то одни порешили тогда:
Если живы, – пусть бабы отравят их чем.
С этим только и баню решились открыть.
Да, как видно, и нас Бог-то спас от греха:
В бане пленников не было, лишь под стеной
Лаз был вырыт наружу. Уж как и смогли?
Их искали три дня, всё боялись, что вдруг
Дочь придёт к Кельдибеку, расскажет про всё.
Но и буря три дня бушевала. Метель
Все следы замела: ничего не нашли.
А как бросили поиск, – метель унялась.
И оставили всё в Божью милость тогда.
Уж не знаю, как жили, где жили они.
Были слухи, что будто бы даже тогда
С ведьмой Овдой они повстречались в лесу
И она приютила их в доме своём.
Много слухов носилось в ту пору про них.
Говорили, что будто сама-то Шайви
Стала ведьмой. Поэтому будто они
И из бани ушли, и поэтому их
Не найти, не поймать так никто и не смог.
Время шло, а потом стали слухи идти,
Что и сам Кельдибек гнев на милость сменил,
И гонцы от него рассылались везде,
Говорили, мол, если увидит их кто,
Пусть, мол, скажет, что могут вернуться домой,
Что и дочь он простил, и Степана простил,
Что живым, мол, оставит его, не убьёт.
Как достала их весть, я не знаю про то.
Только, видно, поверили в это они
И вернулись. Она уж была на сносях.
Кельдибек её в башне велел запереть.
А Степану велел, чтоб чужого не брал,
Обе кисти срубить. А чтоб песни не пел,
Да девиц не смущал, – велел вырвать язык.
И оставил живым, как ему обещал.
Лишь его отпустил он, – пропал наш Степан;
Говорили, что раны врачует в лесу,
Говорили, что будто какой-то старик
Его к Волге повёз, чтобы там исцелить.
А Шайви, как узнала о казни такой,
Попросила, чтоб ниток ей дали, что, мол,
Хочет кружева вывязать, чтоб не скучать.
А как ниток ей дали – верёвку сплела
И повесилась, даже родить не успев.
Кельдибек-то потом как помешенный стал,
И на Волгу ходил, много жёг городов.
Говорят, всё Степана хотел он найти,
Всё не мог он унять свою боль, и свой гнев.
А потом уж убили его самого.
Вот тогда-то Степан воротился назад,
Да пришёл в монастырь, чтобы век в нём прожить.
Так теперь и живёт он при монастыре.
Мальчик служит при нём, помогает ему… –
Лишь закончила сказ, Митька вдруг заревел;
Громко, в голос; терпеть он уж больше не мог;
Долго слёзы держал, да не смог удержать.
– Митька, что ты?.. Ну, полно, родной мой, не плачь… –
Плакать он не хотел: слёзы сами текли.
– Как же, баба?.. За что же?.. А Бог-то?.. За что?.. –
Выговаривал Митька сквозь слёзы с трудом.
– Так ведь, милый мой, дочь он украл у отца.
Разве ж можно? За то его Бог наказал.
Да и князь-то, поди, за жестокость свою
Отстрадал. Он теперь уж в могиле лежит.
А Степан-то вон – жив… Бог, он знает, родной… –
Бабка Вера сказала Наташе тогда:
– А зачем же его приютил монастырь?
От него ж нету проку. Водись с ним, корми.
Разве что побираться он может, и то… –
Бабка Вера брезгливо махнула рукой.
– Не во всём же нам прок-то искать. А душа?.. –
Ей сказала Наташа. А Вера в ответ:
– Да душа-то без прока сильнее болит.
– То у жадных болит. А у щедрых-то прок
Не в наживе, а в том, чтобы сеять добро… –
Только Вера не слушала больше её:
Вдруг у крайних телег зашумела толпа,
И сбегался народ. Вера встала скорей:
– Побегу, посмотрю, что творится вон там… –
И, вскочив, убежала, смешалась с толпой,
Цвет зелёный платка лишь мелькал иногда.
7. Одержимые и примиритель
– Этот! Этот! – кричали в стихийной толпе.
– Эти с ним! – шум волнений всё ширился, рос.
Там, у края рядов, где телеги углом
Развернули к реке, собиралась толпа.
Мужики там зажали марийцев в углу,
Их к телегам прижав, да хотели побить.
Но с десяток марийцев в кругу мужиков,
Кое-как отражали напор до поры.
Впереди всех Бакмат, грозно выставив нож,
Для острастки немного подранил двоих.
Только этим сильней разозлил мужиков:
– Ну-ка, дайте мне кол! Я, собаку, его,
По телеге размажу, – Гордей закричал. –
Он, собака, ножом… Погляди, мужики… –
И Гордей всем показывал рану свою:
На груди сквозь разрез у рубахи видна
Рана свежая, мелкая. Тёмная кровь
Всю рубаху льняную внизу залила.
– Бейте их, мужики! Есть ножи и у нас! –
А марийские бабы кричат на своём
Да на ломаном русском, что б драку унять:
– Перестань! Ваш игумен велела, чтоб мир!.. –
Бабка Вера поспела, втесалась в толпу
Среди баб, да поближе, чтоб драку смотреть:
– Бейте их, мужики! Будут знать, как сжигать
Нам амбары с зерном! – закричала она.
– Ты откуда такая горластая! Цыц!
Мы на левом, марийском, живём берегу.
Хочешь, чтоб они снова с войной к нам пришли?! –
Заругалась на Веру старуха одна.
Бабы подняли крик: кто хотел отомстить,
За убитых своих, за дома, что пожгли;
Кто, боясь новой распри, хотел примирить
Мужиков и марийцев. Среди мужиков
Тоже распря пошла. Трое стали кричать:
– Это, братцы, не те, что деревни-то жгли!
Эти с нами живут! Среди них лишь один…
– Все они хороши! – им кричали в ответ. –
Если вы за марийцев, побьём мы и вас! –
Слово за слово, драка опять началась.
В ход дубины пошли, батоги да ножи.
Крик да стоны, да охи, да треск батогов.
Васька-плотник схватил было тут и топор,
Но ему мужики говорили:
– Не трожь!
Не война же ещё. Так, помнём им бока,
Да порежем немного, чтоб помнили нас. –
И пошла свистопляска по лугу плясать.
Закрывали поспешно купцы свой товар.
Бабы визгом визжали, держали детей.
Попадались под руку когда вотяки,
Доставалось и им. Лишь татары толпой
Постояли в сторонке, собрали своих
И ушли от беды восвояси домой.
А по лугу как будто живой каравай
То направо покатит, то влево свернёт;
Словно ком рук и ног, батогов да дубин
С жуткой руганью, с криком катался в траве,
За собой оставляя без чувств мужиков,
То марийцев, то русских, а то вотяков;
Да в траве след кровавый тянулся за ним.
Кто-то крикнул в толпе:
– Тихомира зови!.. –
В это время от луга и боя вдали
Тихомир тихо, мирно у храма стоял
Среди баб и детей, любовался на храм.
Он ещё и не знал, что там драка идёт,
Но уже бабий крик и сюда долетел.
И к воротам народ поспешил, посмотреть,
Что за крик, что за шум за оградой, узнать.
Монастырская стража, глядела с ворот,
Алебарды приставив к ограде, щиты,
Веселилась душой, от безделья томясь,
Драку славную глядя, войну мужиков.
– Вон, твои там дерутся! Иди, Тихомир,
Разнимай петухов! – крикнул стражник Иван,