Страница 31 из 40
— Ты опять расшатаешь мне стул!.. Пойду-ка я лучше приготовлю ужин, а то и меня совсем разморило.
— Знаешь, я совсем не голоден, — говорит Шарлемань, — дай салату и если с обеда осталось немного вареного мяса, ну и хватит. В воскресенье обед всегда бывает слишком сытный, так что ужинать неохота.
Он остается один. Конечно, кусочек шоколаду он бы охотно съел, но дома его наверняка не найдется, да и вообще это детская причуда. Ни к чему и говорить о ней, даже с Бертой. Сколько людей в этом предместье и в других местах сидят, как он, переговариваясь от порога к порогу, не вставая со стульев, перекликаются, даже не повышая голоса. Вокруг тишина и покой, звуки разносятся далеко, словно на воде. Даже стены отзываются эхом.
И вот в это время мимо по шоссе тихонько проходит Саид, возвращаясь от Гаита. Как видно, он идет не домой, иначе он прошел бы по тропинке вдоль сада Шарлеманя и через луга. Однако он идет по шоссе, замедляет шаг перед калиткой и здоровается.
— Берта! — кричит Шарлемань. — Я пройдусь немного, чтобы размяться, пока ты готовишь!..
— Ладно! — отвечает из кухни Берта. — Деньги у тебя есть?
— Не нужно! — отвечает Шарлемань.
Саид идет в Семейный. Шарлемань провожает его и слушает его рассказ о саде Гаита. Они неторопливо и спокойно шагают рядом, им не хочется много говорить, просто им приятно идти вместе. Они проходят мимо людей, сидящих у порога, у стены дома или в палисаднике, и кивают им головой. «Привет, добрый вечер!» — говорил бы Шарлемань всем встречным, будь он один. Но поскольку он идет с Саидом, приходится разнообразить приветствия: «Как дела?», «Привет честной компании!», «Погодка хороша, правда?» Впрочем, это не требует больших усилий. На углу у железного моста, подальше от грохота трамваев находится «Сенат» — каменная скамья около железной ограды, окружающей склады завода; здесь всегда встречаются старики. Вот и сейчас все они тут. При виде Шарлеманя и Саида они умолкают, оборачиваются, провожая их взглядами. Но Саид и Шарлемань слишком далеко, чтобы здороваться. Один или двое делают знак рукой, кто-то взмахнул палкой. Слова их не слышны. Шарлемань и Саид отвечают на приветствия. Старики, быть может, ожидали, что они свернут и подойдут потолковать с ними. Но оба они чувствуют, что их словно увлекает уклон дороги, который начинается за поворотом возле дома Констана Жофруа. Хочешь не хочешь, а сегодня воскресенье, и трудно представить себе, что где-то сейчас идет война. Кое у кого гости в саду — мужчины в белых рубашках с манишками, рукава подтянуты резинками, чтобы не пачкались манжеты. Около кабачка Занта в полном разгаре игра в шары, три партии одновременно. Метров за двести слышно, как Норбер скребет железной щеткой пол в голубятне. Он единственный в предместье работает в этот час. Да, трудно поверить, что в это время где-то идет война.
У Семейного поселка Шарлемань замедлил было шаг, потом сказал:
— Ну ладно! Провожу тебя до места, раз уж мы пришли.
— Я иду к одному из братьев Рамдана, это здесь, близко.
Подходя к Семейному, Шарлемань ожидал увидеть что-то совсем чужое, непривычное. Но все оказалось очень похожим. Те же стулья у порога. Правда, видно меньше женщин, они сидят по домам. Тот же мирный теплый вечер, такие же рубашки на мужчинах, отдыхающих на солнышке. Сады здесь совсем не похожи на сады: кроме картофеля и мяты, здесь почти ничего не сажают. По, как и мы, они любят жить на открытом воздухе.
Недалеко от входа в поселок стоит группа молодых людей, они спорят и жестикулируют, но они ничем не похожи на «Сенат». Кроме того, они обычно настороже. Чуть только покажется полицейская машина — новость тотчас передается из дома в дом. В отличие от стариков из «Сената» они сами подходят к Шарлеманю и Саиду, окружают их, у некоторых мелькает та характерная усмешка, которая всегда появляется на лицах у алжирцев при разговоре с французом, и Шарлемань не исключение — он хорошо понимает это. Разговора никто не затевает. Никто не спрашивает, куда они держат путь. Они идут слишком медленно, стало быть, без определенной целя, просто гуляют — это ясно… Ведь и тут тоже воскресный вечер.
— Нет, к сожалению, не могу! — говорит Шарлемань Рамдану, который вышел из дому и взял его под руку, как только Шарлемань подошел к крыльцу его брата.
— Нет, право, я не могу зайти, жена ждет! (Им, пожалуй, покажется, что я слишком ношусь со своей женой. У них это не принято. Что ж, себя не переделаешь!..) Жена задаст мне, если я опоздаю к ужину!
— На одну минуту!
— Я как раз это и сказал ей десять минут назад! Нет, лучше в другой раз! Я даже не стану возвращаться кружной дорогой, а пойду напрямик через Понпон-Финет!
Здесь еще тише. Вот только от речки нестерпимо несет тиной по вечерам. Подумать только, у каждого запаха свои особые часы… Но вот в тишине лощины дрозд запел свою нескончаемую песню. Он считает, что вечер принадлежит ему одному.
…в сознании возникает слово: помощь… Шарлемань уже теряет дыхание. Он бежит, не останавливаясь и не сводя глаз со входа в томасовский цех. Странно, Саида больше не видно. В десяти метрах — железная лестница, но ней только что взлетел наверх Саид, за ним гонятся двое в черной форме, пока они еще довольно далеко. Шарлемань решил тоже лезть по этой лестнице…
…слово: помощь…
До сих пор Шарлемань и Саид, по существу, еще ни разу не говорили на чисто политические темы… Ни тот ни другой не торопились… Оба понимали, что разговор этот неизбежен и что лучше подождать, когда он окончательно назреет. Но их тянуло друг к другу. А когда люди тянутся друг к другу, случай может подвернуться в любую минуту. Человек часто не сознает своей власти: случай ожидает знака от человека.
В понедельник в полдень Марсель, как это часто бывало, зашел за Шарлеманем, и вот они катят рядом по велосипедной дорожке.
— Не знаю, что с моим велосипедом, — говорит Шарлемань. — По-моему, передняя шина спускает.
— Тебе не кажется, — говорит Марсель, — что в последнее время этот Саид старается сблизиться с нами? Прежде я этого не замечал.
— Может быть.
— Мне сдается, он что-то задумал, хочет просить нас о чем-то.
— Вовсе не обязательно… Просто мы постепенно знакомимся… До завода я не доеду. Когда мы едем по булыжнику, я так и чувствую каждый камень на дороге, прямо не знаю, что с ним стряслось.
— У меня есть насос, — говорит Марсель. — Если хочешь, я накачаю тебе шину…
Метров через десять они нагнали Саида, который шел к заводу.
— Ну вот, она совсем спустила! — ворчит Шарлемань. — Ладно, придется и мне идти пешком. Вон смотри, Эме нагоняет нас, он и составит тебе компанию.
За последние дни Шарлемань часто думал об Эме и Кристиане… Если они увидят меня с Саидом, они скажут, может быть, что я тяну время или боюсь невесть чего… У них-то самих есть связи и почище, — хотя они не кричат о них на всех перекрестках — небось из партийных комитетов или, как у Бертрана, из местных союзов… Здесь, на заводе, алжирцев-коммунистов совсем не было. Поэтому, когда знакомишься с алжирцем, хотя уже и знаешь его, все же не решаешься говорить с ним прямо, так вот и щупаем друг друга и кружимся вдвоем вокруг одного горшка… То цветы, то птички… А может, этот Саид такой же коммунист, как я, почем знать!
— Ну что, пойдем вместе, Саид? Мой конь захромал на передние ноги, не знаю, как с ним быть…
— Всегда лучше идти вдвоем, — отвечает Саид.
Какие оба они мастаки протягивать друг другу шест, и куда что девается, когда надо ухватиться за протянутый конец. Мы живем в мире, где все прячутся друг от друга. Но здесь уже так подперло, что дольше прятаться нельзя. Кстати, на местном наречии прятаться и искать друг друга — одно и то же слово, лучше не придумаешь.
— А мне как раз сдается, что нам по пути, как ты думаешь? — говорит Шарлемань, останавливаясь и глядя Саиду прямо в лицо.
— Да, похоже, что так.
Они пошли дальше.