Страница 3 из 10
Если первые пару часов махания копьем я еще как-то воспринимал осознано, то дальше я ловил себя на мысли, что действую автоматически. Руки гудели, мозоли на руках вздулись. Перед маневрами мне выдали шаровары, кожаную кирасу и кожаный же шлем. Под шлем мне дали головной убор, который был похож на шапку с манишкой. Штаны и этот головной убор, скорее всего, были прошиты в несколько слоев грубой тканью и набиты овечьей шерстью. Петька мне пояснил, что такой вид брони, то есть шаровары, позволяет погасить выстрел из лука с пятидесяти метров, а так же при определённом стечении обстоятельств сможет отразить рубящий удар саблей. Когда был сделан небольшой перерыв между первой "тренировкой" и второй, я рассмотрел пушки. Это было нечто, на лафеты были посажены огромных размеров мушкеты.
- Петр, это что за пушки? Как будто мушкеты великанов, - спросил я своего соратника по десятку, с которым мы плечом к плечу постигали непростую науку побеждать.
- Ну, ти и тэмэнь, шо не бачив, великханы похибли усе увек назат. Ми диду их ише застав. Великханы управляху усем миром, - добавил шёпотом Петруха, - а ща остоваху оди кханы.
На нас покосился Микола, и Петька сделал вид, что просто очень внимательно рассматривает что-то на дне своего котелка. Это нам выдали между второй и третьей тренировкой очень сытные, но абсолютно не вкусные похлебки. Если кому-то доводилось, есть протеин, смешанный с молоком, то эта похлебка была точно такой же. Из амаранта пояснил мне Петр.
Потом упражнения с оружием продолжились, нам выдали небольшие круглые деревянные щиты, которые были оббиты железом по окружности, а так же у них имелся круглый и выпуклый металлический уплотнитель в центре. Дешево и сердито, подумал я. Теперь кхан Гореслав вместе со своими телохранителями сели на коней, и стали на скаку обстреливать нас из луков, используя стрелы с тупыми наконечниками. Наша задача была успеть закрыться щитами, при этом одна рука всегда должна была держать копье острием на противника, а другим концом, упертым в землю. На сей раз без небольших травм не обошлось. В нашем десятке самым нерасторопным оказался Микола, ему прилетело в лоб. В других отрядах кому-то попали в нос, кому-то в челюсть. Хорошо, что никто не встретился с такой стрелой глазом. Иначе не вступив в бой, мы бы понесли первые потери.
- Шибче подняху щит, шибче - орал на нас десятник Тарас, - В пирвом бою уси - покойняха...
Кроме моего "лучшего" друга Петрухи и подозрительного Миколы, в моем десятке были два брата близнеца Сергуня и Андрюня, которых описать можно было одним словом из двух частей: раз и долбаи. Еще был нелюдимый молчун Никодим, который выделялся ростом и шириной плеч. А так же три родных разновозрастных брательника: Серафим, Митрофан и Иван. Правда, кто из них кто, я пока не запомнил.
- Шибче подняху щит, шибче - вновь выкрикнул Тарас.
Однако я зазевался, и мне прилетела прямо в шлем тяжелая тупая стрела. В голове на время раздался колокольный звон, вмиг, куда-то исчезла в руках усталость, и дальнейшие упражнения я делал с большой сноровкой.
Вечером, около каждого походного шатра развели по костру. Бойцы немного приободрились, послышались смех и разговоры. На глаз я примерно прикинул, что наше войско насчитывало почти три сотни. Маловато для войны против пяти сотен хорошо обученных разбойников. Однако когда нам наложили амарантовой каши, да налили по пятилитровому котелку на десяток душистого чая, жизнь показалась, что налаживается. За соседним костром кто-то достал струнный инструмент, чем то внешне напоминающий мандолину, а по звуку обычную гитару, и запел частушки. К народному певцу рубежного гридня кхана Гореслава потянулись люди, наш десяток тоже перекочевал поближе. Молодой парень весело распевал нехитрые куплеты.
- На суку висит веряху, любо дорохо смотряху, как разбойник Улухбех, буде добре та висяху! Опа, опа, буде добре та висяха. Опа, опа...
Америка-европа, - пропел я про себя...
- Скоро милый мой вертаху, миня жинкой называху, после свадьбы убохато, мы построим сибе хату! Опа, опа, ми построим сибе хату.
После еще восьми таких же простых куплетов, певец решил немного передохнуть и выпить чаю, - эх, суды бы чешо покрепше!
На певца тут же зацыкали, - прознаху кхан быть плетьми биваху!
- Даваха ище, може опоследний рас утак усидяша, - высказался какой-то грустный мужичок.
- А ну заткни молотилку, пока у хлаз не сунул, - осадил паникера певец, - може хто ище писни спивати умее? - обратился парень к соратникам.
- Дайка мне бандуру, - сказал я, - как инструмент, то называется?
- Бандура и назывху, - ответил певец.
- Шо памяти вернуха? - влез заинтересованный Петька.
- Питро, дай челувеху спивати, - заступился за меня болезного десятник.
Песни петь я, конечно, любил, особенно когда был студентом, правда, играл слабо. Знал всего пять аккордов, но как оказалось, их вполне хватало, чтобы исполнить любую вещь отечественных и зарубежных композиторов. И пока я настраивал пяти струнную бандуру под шестиструнный лад, прокручивал в голове, чем порадовать разношерстное воинство.
- Шо бандуру мучиш, сдаваху ие обрат! - кто-то раздражённо крикнул.
- Кто сказал, что надо бросить песни на войне? - ответил я стихом Лебедева-Кумача, - после боя сердце просит музыка вдвойне!
- Во и добре, - крякнул рядом мой десятник Тарас.
- Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю, - затянул я на мотив цыганочки песню великого русского барда, - Я коней своих нагайкою стегаю-погоняю! Что-то воздуху мне мало: ветер пью, туман глотаю... Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю! Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Всегда я жалел, что не умел петь так с хрипотцой как Владимир Семенович. Однако и такого моего скромного вокала хватило с зазором, чтобы бойцы перестали и кашу жевать, и чай пить, и мечтать о чем-то покрепче. А обладатель гитары-бандуры просто изумленно замер.
- Но что-то кони мне попались привередливые...
И дожить не успел, мне допеть не успеть.
Я выбил трель из последнего аккорда.
- Може упоследний рас так сидяша, шо за писня, - снова заныл мужичок, который уже пытался посеять паникерские настроения. И тут мой десятник Тарас без предупреждения одним коротким ударом засадил плаксе в глаз. Мужичок рухнул на своих товарищей и увлек их на землю. В толпе заржали.
- Гриха, давай шото, бовое, - сказал десятник.
- Та шобы охонь у нутре вспыхнув, - поддакнул ему Петруха.
Я немного подумал и решил исполнить охоту на волков, такая тематика, скорее всего, близка будет многим, наверняка в войске охотников хватало.
- Рвусь из сил и из всех сухожилий, Но сегодня опять как вчера, Обложили, меня обложили,
Гонят весело на номера, - я нарочно ускорил темп песни Владимира Семеновича, чтобы она звучала по-героически и пожёстче.
- Не на равных играют с волками, Егеря, но не дрогнет рука, Оградив нам свободу флажками, Бьют уверенно, наверняка...
Наш импровизированный концерт заметило и начальство, сам кхан Гореслав, перед которым все расступились, прошел ближе к костру. Он сделал знак мне рукой, что все нормально продолжай играть, и присел рядом на поваленное дерево. Его сопровождал высокий и плечистый воин в дорогой металлической кирасе, а так же какой-то подросток. Возможно сын или родственник, почему-то подумалось мне. Подросток тоже присел рядом с кханом, а воин остался стоять сзади. Телохранитель, понял я.
- Идёт охота на волков, идёт охота, - продолжал я надрываться, безусловно портя прекрасную песню Высоцкого, но для сегодняшней неискушённой публики и такой исполнитель был в радость, - На серых хищников матёрых и щенков, Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу, и пятна красные флажков.
По окончании очередного шедевра великого автора из другого мира, кхан Горесла сын Михайлов сидел некоторое время задумчив, подросток рядом закрыл лицо руками, чтобы никто не видел его слез, Петька сопел, как воробей после трепки от голубя за кусок хлеба, десятник же опустил голову и тоже что-то вспоминал свое.