Моя сумма рерум

Она резко развернулась и стремительно почесала в сторону своего дома, я бросился догонять.

Догнал, остановил, отчаянно пытаясь объяснить, что она всё не так поняла и перевернула с ног на голову, но это было бесполезно, как тогда на ЛЭП, когда она уже вбила себе что-то в голову и ничего другого не хотела слышать. Затем, сказав, чтобы я валил к своему Трифонову, со злостью вырвала руку и ушла.

========== Глава 30 ==========

— Так, Попова, давай-ка, расскажи про Базарова, — Тарасовна не выдержала их безостановочного шепота с Емельяновой. — Как ты понимаешь его трагедию?

Попова встала, потупилась, но не проронила ни слова. Она всё ещё находилась во власти своего разговора.

— Отвратительно. Садись. Тогда… — русичка огляделась, — пусть попытает счастье Миронова.

Зоя медленно поднялась и горделиво встряхнула головой.

— А что про него рассказывать? Всё же ясно. Трагедия в том, что ни один человек не может победить самого себя. Потому что, становясь победителем, он одновременно и проигрывает. Базаров, сопротивляясь своим чувствам, уничтожил себя сам. Поэтому мне его не жалко.

— Ты хочешь сказать, что чувства всё-таки побеждают разум?

— Я считаю, что если у человека есть разум, то он никогда не поставит себя перед подобным выбором, — Зоя отвечала немного нервно, даже раздраженно, и я подумал, что она всё ещё злится на меня.

Решил немного переждать, а после школы проводить её домой и ещё раз попытаться объяснить, что договариваясь насчет неё ни я, ни Тифон ничего плохого не имели в виду.

Но когда уроки закончились, она куда-то запропастилась. Всю школу обошел, у всех поспрашивал, но никто не видел, так что пришлось отправиться домой ни с чем.

Шел по асфальтовой дорожке мимо закрытого на ремонт детского садика и слушал хруст своих подошв. Никакой музыки. Телефон сдох на последнем уроке. Кругом царили серость и безмолвие. Ни отдаленных голосов, ни детских выкриков, ни сигналов машин, ни привычного монотонного звука шоссе. Прохожих тоже не было, как если бы весь мир в один момент замер, и в нем остался только я.

И тут вдруг со стороны садика что-то мелькнуло. Что-то неожиданно яркое. Я остановился и, приглядевшись, посреди удручающего беспросветного уныния, вдруг отчетливо различил золотисто-рыжее солнечное пятно.

Зоя. Сидела с ногами на лавке. Замерзшая, одинокая и несчастная. Уткнувшись в колени и занавесившись волосами.

Я подошел к решетке и помахал, но из-за густых кустов боярышника с той стороны она меня не замечала. И только собрался обойти забор, как вдруг увидел, что по дорожке от входа к ней решительно идет Трифонов. Взъерошенный и распаленный, будто бегал. Куртка нараспашку, бандана в руке.

Подошел, встал перед ней.

— Еле тебя нашел. Может, хватит уже?

Но Зоя даже головы не подняла.

— Может, хватит? Почему ты не хочешь со мной разговаривать? — он еле сдерживался, чтобы не схватить её за плечо, несколько раз руку протянул, но потом отдернул. — Пожалуйста, прекрати. Так нельзя! Своим игнором ты меня просто убиваешь.

Он раздраженно помял бандану, словно хотел выместить на ней свой гнев.

— Что? Что я такого сделал, чтобы ты вот так взяла, и всю неделю со мной не общалась? То, что ты видела? Всё не так. Ты же меня знаешь. Это очень плохое и неправильное наказание, я этого не заслужил.

— Я тоже не заслужила.

— Так я и предлагаю мириться, — он обрадованно подбежал и поднял её за плечи. — Я и хочу как раньше, чтобы всё-всё было как раньше, ничего же не изменилось.

Зоя закрыла глаза, чтобы не отвечать на его вопросительный взгляд.

— Всё изменилось.

— Да что изменилось-то? — он легонько встряхнул её.

— Ты давно на себя в зеркало смотрел?

— В смысле?

— Мы выросли, и как раньше уже ничего не будет.

Она высвободилась и снова села.

— Ну что, что мне сделать? Хочешь, на колени встану?

— Просить прощения будешь?

— Мне не за что извиняться. Нет, правда, за что просить прощения?

— Ладно, забудь. Просто ничего не будет так же. Я устала.

— Я тебя вообще не понимаю, — он снова начал говорить очень громко, почти кричать. — Ничего не понимаю. Я стараюсь, стараюсь, чтобы тебе было нормально, но всё равно постоянно что-то не так. Тебе же нравился Горелов?

— Нравился.

— Теперь больше не нравится?

— Нравится.

— В чем тогда проблема?

— Как ты можешь? Специально мучаешь, заставляешь зависеть от тебя. Сам никуда не уходишь, и мне не даешь. Не отпускаешь, держишь за руку, говоришь, что никогда не бросишь, а сам, зная, что я люблю тебя, отдаешь Горелову, будто какую-то вещь.

— Опять ты начинаешь? Я тебя тоже люблю, но мы уже об этом говорили.

На его скулах вспыхнул привычный румянец волнения.

Она решительно встала и шагнула навстречу.

— Да, плевать я хотела на твои загоны.

— Вот, блин, — Тифон шарахнулся, но Зоя успела ухватить его за отвороты куртки. — Вот, блин.

Он попытался закрыться руками, но она всё равно поцеловала его. Требовательно и вместе с тем горько, а он, не смотря на первоначальное сопротивление, отозвался мгновенно, порывисто и жадно, так, как дорывается до воды, страдающий от жажды человек. Одна рука утонула в её волосах, пальцы другой впились в спину. Затем, не отпуская, прохрипел «Зачем ты это делаешь?», но ответить не дал, а снова стал целовать, на этот раз уже сам, и обнял обеими руками так, будто кто-то её забирал, а он пытался удержать.

Очень детский, полный отчаяния жест. У нас в детском саду один мальчик каждое утро так цеплялся за маму, не давая ей уйти. Почему-то мне это очень запомнилось.

Но потом произошло странное.

Трифонов резко отстранился, а кулаки сжались, будто перед дракой.

— То, что ты сейчас сделала — очень подло. Ты прекрасно знаешь, что я не могу позволить, чтобы эта фигня всё испортила. Неужели не видишь, как я стараюсь? А из-за какой-то глупой прихоти ты просто берешь и всё портишь. Ломаешь меня. Опускаешь в собственных же глазах. Потому что я тоже не железный. У меня всю жизнь перед глазами твоя рыжая грива, черт бы её побрал. И я сделаю для тебя всё, что угодно, но, умоляю, не нужно играть в эти игры.

Его трясло.

— Я не хочу, чтобы тебе было больно и плохо.

— Ты делаешь мне больно, чтобы не сделать больно? — Зоя зло рассмеялась. — Зачем столько лишних слов? Просто скажи, что я не в твоём вкусе.

— Я когда-нибудь врал тебе? — он схватил её за локти и встряхнул. — Я не могу сказать такого, потому что это не так.

И тут Зоя всё-таки расплакалась.

— До каких пор ты будешь её слушаться? Это жестоко. Я же не такая, как ты. Я не могу больше держать всё в себе. Лучше бы ты наврал что-нибудь, лучше бы обманул, послал, в конце концов. Так, чтобы больше невозможно было помириться.

Тифон отпустил её и зажмурился:

— Твой поступок снова вскрыл все швы. Ты просто не понимаешь, как я тебя люблю. Просто не понимаешь как!

— Не понимаю.

Он быстро рванул по дорожке к выходу. Это было настоящее позорное и бессильное бегство. Но потом, дойдя до сделанной в виде ракеты горки, вдруг резко остановился и, постояв пару секунд, вернулся. Сел перед ней на корточки, взял за обе руки и проговорил тихим, успокаивающим голосом:

— Зой, пожалуйста, давай так, будто этого ничего не было?

— Ты совсем дебил? Ты достал меня уже, придурок, — она захлебнулась в слезах. — Я больше не могу изображать дружбу, и если ты не отвалишь наконец, клянусь, что сделаю так, что ты меня будешь ненавидеть. Есть такие вещи, как опухоль, которые нужно просто вырезать. Ты, Трифонов, та самая опухоль.

Последние слова она уже почти прошептала.

Он хотел её обнять, но Зоя со всей силы отпихнула его ногой.

— Идиотка. Какая ты идиотка. Как ты могла всё так испортить? — надев бандану, он натянул её до самых глаз, и ушел, а я ещё сидел какое-то время глядя, как она рыдает, обхватив колени, но так и не нашел в себе сил, подойти. У меня не было слов утешения ни для неё, ни для себя.