Фатальные стратегии

Мы все заложники, и все мы террористы. Эта схема заменила предыдущую схему господ и рабов, тех, которые господствуют, и тех, над кем господствуют, эксплуататоров и эксплуатируемых. Конец констелляции[56] раба и пролетария – начало констелляции заложника и террориста. Конец констелляции отчуждения – начало констелляции террора. Это худшая из всех констелляций, но она, по крайней мере, освобождает нас от либеральной ностальгии и уловок истории. Начинается эра трансполитического.

Не только в «политической», но и во всех сферах мы пришли к констелляции шантажа. Повсеместно бессмысленное усиление ответственности выполняет функцию сдерживания.

Включая даже нашу собственную идентичность, заложниками которой мы являемся: от нас требуют принять ее, требуют, чтобы мы головой отвечали за нее (в таком случае это называется социальной безопасностью), требуют быть самим собой, разговаривать, добиваться, реализовать себя – под страхом… под страхом чего? Это провокация. В отличие от соблазна, который позволяет вещам разыгрываться и появляться в тайне дуальности[57] и амбивалентности, она не дает вам свободу быть, она провоцирует вас на свободу быть самим собой. Это всегда является шантажом идентичностью (а следовательно, и символическим убийством, потому что вы всегда не тот, кем вас вынуждают быть).

К тому же порядку принадлежит и вся сфера манипуляции. Манипуляция – это мягкая технология насилия шантажом. А шантаж всегда осуществляется путем захвата заложника вместе с частицей чего-то другого – тайны, аффекта, желания, удовольствия, его страдания и его смерти, – именно так нас вовлекают в манипуляцию (охватывающую всю психологическую плоскость), это способ вызывать с помощью навязывания принудительную потребность, эквивалентную насущной.

В межличностном режиме потребности (в противоположность любви, страсти или соблазну) мы испытываем аффективный шантаж, то есть являемся аффективными заложниками других: «Если не дашь мне этого, то будешь отвечать за мою депрессию; если не любишь меня, то будешь отвечать за мою смерть» и, конечно же: «Если не дашь себя любить, то будешь отвечать за собственную смерть». В общем, истерический захват – требование и вымогательство ответа.

Если вы не хотите стать заложником, возьмите в заложники другого. Не стесняйтесь. Так или иначе, это всеобщее правило, общее состояние. Единственное состояние трансполитического – это массы. Единственный трансполитический акт – это терроризм, то, что обнаруживает нищету трансполитического и при этом влечет экстремальные последствия. И это, к несчастью для нашего критического ума, верно со всех сторон. В захвате заложников нет ни месседжа, ни смысла, ни политической целесообразности. Это событие без последствий (и всегда ведет в тупик). Но разве политические события не представляют сами по себе что-либо иное, кроме искаженной последовательности? Интересно лишь нарушение последовательности. Некогда оно выступало в роли революции, сегодня сводится к спецэффектам. И терроризм сам по себе всего лишь гигантский спецэффект.

Однако это не из-за отсутствия воли к смыслу. В противоположность всеобщей транспарентности, терроризм требует от вещей вновь обрести свой смысл, но лишь через акселерацию смертного приговора и индифферентности. Впрочем, эффект его довольно своеобразен, чтобы его можно было отличить и противопоставить другим как катастрофическую форму транспарентности, как кристальную, интенсивную форму – в противоположность всем тем экстенсивным формам, которые нас окружают. Он является отражением той дилеммы, в которой все мы, к сожалению, пребываем, и, вероятно, нет никакого решения проблемы незримого распространения террора в его зримой интенсификации.

Сегодня революция происходит уже не через диалектическую трансценденцию вещей (Aufhebung), а благодаря их потенциализации, возведению их в квадрат, в энную степень, будь то терроризм, ирония или симуляция. То, что происходит, это уже не диалектика – это экстаз. Так терроризм – экстатическая форма насилия, государство – экстатическая форма общественного устройства, порно – экстатическая форма секса, обсценность – экстатическая форма сцены и т. д. Кажется, что вещи, потеряв свою критическую и диалектическую детерминацию, способны лишь удваиваться в своей обостренной и транспарентной форме. Как в случае с «чистой войной» Вирильо: экстаз ирреальной войны, вероятной и повсеместно присутствующей. Освоение космоса также является mise en abyme [принцип матрешки] нынешнего мира. Повсюду распространяется вирус потенциализации и mise en abyme, увлекая нас в экстаз, который является, кроме того, и экстазом безразличия.

Терроризм и захват заложников можно было бы считать политическим актом, если бы его осуществляли только угнетенные, находящиеся в отчаянии (очевидно, в некоторых случаях так оно и есть). Но фактически он стал нормой поведения, широко распространенной среди всех наций и всех слоев населения. Вот почему СССР не ликвидирует Сахарова, вот почему не захватывает Афганистан: и Сахарова, и Афганистан он берет в заложники. «Если вы нарушите баланс сил, то я ужесточу холодную войну…» Олимпийские игры (1980) для Соединенных Штатов служат заложником против СССР: «Если вы не сдаете позиции, то Игр не будет…» Нефть для стран-нефтедобытчиков служит заложником против Запада. И в данной ситуации нет никого смысла сокрушаться о правах человека и обо всем прочем. Мы уже далеки от этого, и те, кто берет заложников, только открыто выражают истину системы сдерживания (которую мы противопоставляем системе морали).

В более широком плане, все мы еще и заложники социального: «Если вы не участвуете, если не управляете своим собственным денежным капиталом, здоровьем, желанием… Если вы не социализируетесь, вы разрушаете сами себя». Гротескная идея взять самого себя в заложники, чтобы добиться собственных требований, не настолько уж и оригинальна, ведь это акт, к которому прибегают «безумцы», которые, оказавшись в окружении, сопротивляются до смерти.

Шантаж хуже запрета. Сдерживание хуже наказания. Устрашение (сдерживание) более не подразумевает: «Ты не сделаешь этого», оно подразумевает: «Если ты не делаешь этого, то…» Впрочем, на этом оно и останавливается – угрожающая вероятность в состоянии саспенса. В этом саспенсе и состоит все искусство шантажа и манипуляции – «саспенс» и есть специфика террора (так и захваченный заложник не приговорен, он в подвешенном состоянии: суспензирован на срок, от него не зависящий). Излишне говорить, что таким образом мы коллективно испытываем ядерный шантаж, не прямую угрозу, а шантаж ядерным оружием, которое, строго говоря, является не системой уничтожения, а средством планетарной манипуляции.

Это создает тип отношений и управления, совершенно отличный от тех, в основе которых лежало насилие запрета. Ведь запрет имел свою референцию и определенный объект, а значит, была возможна трансгрессия.[58] Тогда как шантаж – это намек, в его основе нет ни императива, ни требования закона (стоило бы придумать способ сдерживания, в основе которого лежали бы не-требование закона и плавающая реторсия[59]), он просто играет на загадочной форме террора.

Террор обсценен, потому что он кладет конец сцене запрета и насилия, которые, по крайней мере, были для нас привычными.

Шантаж обсценен, потому что кладет конец сцене обмена.

Да и сам заложник обсценен. Обсценен, потому что ничего больше не репрезентирует (это само определение обсценности). Он находится в состоянии чистой и простой эксгибиции. Чистый объект, без образа. Прекративший существование еще до своей смерти. Застывший в состоянии исчезновения. Так сказать, криогенезированный.

В этом и состояла победа «Красных бригад»,[60] когда они похитили Альдо Моро: выведя его из игры (при попустительстве христианских демократов, которые поспешили отказаться от него), показать, что он ничего не репрезентирует, и в результате превратить его в нулевой эквивалент государства. Власть, редуцированная таким образом до своих анонимных останков, стоит не больше, чем труп, и может кончить багажником автомобиля, постыдным для всех образом, а также обсценным, как не имеющая никакого смысла (при традиционном политическом порядке принца или короля никогда не взяли бы в заложники: в случае необходимости их убивали, но, даже будучи мертвыми, они источали власть).

56

Констелляция – в широком смысле это взаимное расположение и взаимодействие различных факторов, стечение обстоятельств.

57

Дуальность – двойственность, у Бодрийяра приобретает еще значение дуэльности, поединка.

58

Трансгрессия – нарушение, преступление, выход за пределы.

59

Реторсия – правомерные принудительные действия государства в ответ на недружественный акт другого государства.

60

Красные бригады – подпольная леворадикальная организация, действовавшая в Италии. В 1978 году второе поколение Красных бригад во главе с Марио Моретти похитили бывшего премьер-министра от Христианско-демократической партии Альдо Моро, который был убит ими через 54 дня. Его труп обнаружили в багажнике красного «рено», припаркованного в центре Рима, как раз на полпути между штаб-квартирами партий христианских демократов и коммунистов.