Страница 1 из 13

Фатальные стратегии

Бодрийяр Жан

Жан Бодрийяр

Фатальные стратегии

Jean Baudrillard

LES STRATÉGIES FATALES

Жан Бодрийяр

Научная редактура текста к. ф. н. Д. Дамте

Экстаз и инерция

Вещи нашли способ избегать диалектики смысла, которая им докучала: пролиферируя[1] до бесконечности, потенциализируясь, превосходя свою сущность, доходя до крайностей и обсценности,[2] отныне ставшей их имманентной[3] финальностью[4] и безрассудным обоснованием.

Ничто не мешает полагать, что тот же эффект может быть получен в обратном порядке, достигая иного, но столь же победоносного безрассудства. Безрассудство победоносно по всем направлениям – в этом и состоит принцип Зла.

Вселенная не диалектична – она обречена на крайности, а не на равновесие. Обречена на радикальный антагонизм, а не на примирение и синтез. Таков же и принцип Зла, и выражается он в злом духе объекта, в экстатической форме чистого объекта, в его победоносной стратегии относительно субъекта.

Мы достигнем изощренных форм радикализации скрытых качеств и будем бороться с обсценностью ее же оружием. Более истинному, чем истина, мы противопоставим более ложное, чем ложь. Мы не будем противопоставлять прекрасное и безобразное, мы отыщем более безобразное, чем безобразность: чудовищное. Мы не будем противопоставлять явное тайному, мы отыщем более тайное, чем тайна: непостижимое.

Мы не будем стремиться к изменению и противопоставлять незыблемое и изменчивое, мы отыщем более изменчивое, чем изменчивость: метаморфозу… Мы не будем отличать истинное от ложного, мы отыщем более ложное, чем ложь: иллюзию и кажимость…[5]

В этом стремлении к крайностям возможно радикально противопоставить, но возможно и совместить эффекты обсценности с эффектами соблазна.

Мы отыщем нечто более быстрое, чем коммуникация: вызов, дуэль. Коммуникация слишком нетороплива, это – следствие медлительности, она происходит через контакт и слово. Взгляд гораздо быстрей, это самый стремительный из медиумов. Все должно происходить мгновенно. Безо всякой коммуникации. Мгновенность взгляда, света, соблазна теряется в разнонаправленном движении коммуникации.

А кроме того, в противовес акселерации сетей и схем, мы отыщем медлительность – не ностальгическую медлительность духа, а непреодолимую неподвижность, медленнее всего медленного: инертность[6] и безмолвие. Инертность, непреодолимую усилием, безмолвие, непреодолимое диалогом. В этом также есть непостижимое.

Подобно тому как модель – более подлинное, чем подлинник (будучи квинтэссенцией существенных особенностей состояния), и тем самым доставляет головокружительное ощущение истины, так и мода имеет невероятное свойство более прекрасного, чем прекрасное: завораживающего. Ее соблазн независим от какого-либо оценочного суждения. Она выходит за рамки эстетической формы в экстатической форме безусловной метаморфозы.

В то время как эстетическая форма всегда предполагает моральное различие между прекрасным и безобразным, экстатическая форма имморальна. Если и имеется секрет моды, по ту сторону чистого наслаждения искусством и стилем, то таким секретом является имморальность, суверенность эфемерных моделей, хрупкая и тотальная страсть, устраняющая всякое чувство, произвольная, поверхностная и отрегулированная метаморфоза, устраняющая всякое желание (если только само устранение не является желанием).

Если таково желание, то разумно предположить, что и в социальной сфере, и в политической, и во всех иных областях, отличных от сферы прекрасного, желание, преимущественно, устремляется к имморальным формам, одинаково затронутым потенциальным отрицанием всякого оценочного суждения и еще более обреченным на такую экстатическую судьбу, которая отторгает вещи от их «субъективного» качества для того, чтобы предать их единственной притягательной силе удвоенного знака, удвоенной дефиниции,[7] на судьбу, которая отторгает вещи от «объективных» причин, чтобы предать их под власть единственной силе их необузданных эффектов.

Попадая в спираль удвоения, всякое свойство возводится в превосходную степень – более истинное, чем истина, более красивое, чем красота, более реальное, чем реальность, – и обеспечивается эффектом головокружения, независимо от всякого содержания или от всех собственных качеств, и это становится сегодня нашей единственной страстью. Страсть удвоения, эскалации, увеличения мощности – это экстаз – некое качество, которое, переставая соотноситься со своей противоположностью (истинное и ложное, прекрасное и безобразное, реальное и воображаемое), становится суперлативным,[8] несравненно положительным, потому что он как бы поглощает всю энергию своей противоположности. Представьте себе прекрасное, как бы поглотившее всю энергию безобразного: вы получите моду… Представьте подлинное, как бы поглотившее всю энергию поддельного: вы получите симуляцию…

Соблазн сам по себе головокружителен, он добивается своего эффекта не в простой, а в удвоенной, вызывающей или фатальной[9] по своей сути привлекательности. «Я не красивая, я хуже», – заявляла Мари Дорваль.[10]

Мы живьем поглощены моделями, модой, симуляцией; возможно, Роже Кайуа[11] со своей терминологией был прав, и вся наша культура находится в процессе соскальзывания от регистров антагонистичных и экспрессивных к регистрам алеаторным[12] и головокружительным. Сама неопределенность основ толкает нас к головокружительному сверхумножению формальных качеств. Таким образом мы переходим к форме экстаза. Экстаз – это специфическое качество всякого тела, обращающегося вокруг себя самого вплоть до потери смысла, благодаря чему оно начинает сиять в своей чистой и пустой форме. Мода – экстаз прекрасного: чистая и пустая форма обращающейся эстетики. Симуляция – экстаз реальности: достаточно только посмотреть телевизор – все реальные события следуют друг за другом в совершенно экстатической реляции, то есть в головокружительных и стереотипных, ирреальных и рецидивных формах, которые порождают их бессмысленный и беспрерывный ряд. Экстатичный: таков объект в рекламе и потребитель в ее созерцании – это круговращение меновой и потребительной стоимости вплоть до их исчезновения в чистой и пустой форме бренда…

Но если пойти еще дальше: антипедагогика – это экстатичная, то есть чистая и пустая, форма педагогики. Антитеатр – это экстатичная форма театра: чем больше сцены, тем больше контента; уличный театр, театр без актеров, театр всех для всех, который в итоге смешался бы с точным развертыванием нашего безиллюзорного бытия, – где же сила иллюзии, если она достигает экстаза от изложения нашей повседневной жизни и трансфигурации нашего рабочего места? Но это так, и именно поэтому искусство сегодня пытается выйти из себя самого, ищет самоотрицания, и чем сильнее старается оно таким способом самореализоваться, тем сильнее оно гиперреализируется, тем сильнее трансцендентирует к своей пустой сущности. И снова: головокружение, умопомрачение, mise-en-abyme [принцип матрешки] и оцепенение. Ничто так сильно не заставляет оцепенеть «творческий» акт и заставить его засиять в своей чистой и бессодержательной форме, как неожиданное экспонирование Дюшаном[13] в картинной галерее сушилки для бутылок. Экстаз банального объекта соотносит одновременно акт живописи с его экстатической формой – отныне безобъектной: объект обращается вокруг самого себя и определенным образом исчезает, не без того чтобы ввергнуть нас в необратимую фасцинацию.[14] Сегодня искусство занято лишь магией своего исчезновения.

Пролиферация – разрастание ткани организма путем размножения клеток делением.

Обсценный, обсценность – в текстах Бодрийяра это слово означает не только «непристойный» или «неприличный»: он обыгрывает в этом термине еще и слово «сцена», то есть отсутствие сцены, неуместность, неприсценность.

Имманентность (пребывание внутри) – понятие, обозначающее свойство, внутренне присущее предмету, процессу или явлению; то, что пребывает в самом себе, не переходя в нечто иное. Противоположное понятие – трансцендентность.

Финальность – законченность, окончательность, конечная цель. Противоположность бесконечности.

Кажимость (видимость) – то, что показывает себя, не скрывая сущность, а проявляя ее; также: поверхностное, неустойчивое, случайное проявление реальности. Бодрийяр не делает четкого различия между такими понятиями, как видимость, кажимость и даже явление, обозначая все словом apparence. Но, в отличие от Сартра, не снимает дуализм видимости и сущности («Видимость не скрывает сущность, она ее проявляет; она и есть самая сущность», «Бытие и ничто»). Apparence у Бодрийяра ближе к кажимости Хайдеггера: «Сущее может казать себя из себя самого разным образом, смотря по способу подхода к нему. Существует даже возможность, что сущее кажет себя как то, что оно в самом себе не есть. Показывая себя таким образом, сущее „выглядит так, словно…“. Такое казание себя мы называем кажимостью… Сущее не полностью потаенно, но именно открыто, однако вместе с тем искажено; оно кажет себя – но в модусе кажимости». Однако Бодрийяр употребляет термин не только философском смысле (то, что кажет себя), но и в обычном (то, что кажется, видится), в зависимости от контекста. Так же у Бодрийяра этот термин приобретает дополнительный смысл – как, своего рода, положительная альтернатива симулякру.

Инертность, инерция – и то и другое Бодрийяр обозначает одним словом inertie.

Дефиниция (определение) – краткое высказывание, относящее какой-либо объект к какой-либо категории и описывающее важнейшие отличительные признаки этого объекта.

Суперлатив – превосходная степень, слово высшей, как положительной, так и отрицательной, оценки чего-либо.

Фатальный – в русском языке, так же, как и во французском, слово «фатальный» ассоциируется в первую очередь с фатумом, то есть судьбой, участью, роком, может быть и злым роком и лишь в последнюю – с фатальным, то есть смертельным исходом.

Дорваль, Мари (1798–1849) – великая французская актриса.

Кайуа, Роже (1913–1978) – французский писатель, философ, социолог. Здесь и далее Бодрийяр ссылается на его книгу «Игры и люди» (1958).

Алеаторный – у Бодрийяра вовсе не точный аналог слова «случайный», а именно «жеребьевочный», некий игровой момент, как в спортивных и прочих играх.

Дюшан, Марсель (1887–1968) – французский и американский художник, теоретик искусства, стоявший у истоков дадаизма и сюрреализма. Творческое наследие относительно невелико, однако благодаря оригинальности своих идей Дюшан считается одной из самых влиятельных фигур в искусстве XX века.

Фасцинация – хотя термин давно присутствует в русском языке, его стремятся перевести как «очарование», «обворожительность», «завороженность». Последний вариант наиболее точен, но Бодрийяр употребляет термин еще шире – как гипноз, ослепление, даже зомбирование.