Страница 2 из 13
Представьте себе добро, воссиявшее бы всей мощью Зла: это Бог, какой-то извращенный бог, который творит мир как вызов и требует его самоуничтожения…
Также можно представить выход за пределы социального, вторжение более социального, чем социум – то есть масс, – социального, поглотившего всю противоположную энергию антисоциального, инертности, невосприимчивости, молчания. Здесь логика социального обнаруживает свою крайность – предельную точку, в которой она инвертирует[15] свои цели и достигает не только своей точки инерции и уничтожения, но и – в то же время – экстаза. Массы – это экстаз социального, его экстатическая форма, зеркало, где оно отражается в своей тотальной имманентности.
Реальное не стирается в пользу воображаемого, оно стирается в пользу более реального, чем реальность: гиперреального. Более подлинное, чем подлинник: такова симуляция.
Присутствие не стирается пустотой, оно стирается удвоением присутствия, стирающего оппозицию присутствия и отсутствия.
Пустота также не стирается полнотой, но пресыщением и переполненностью – более полное, чем полнота: такова реакция тела в ожирении, секса в обсценности – абреакция на пустоту.
Движение исчезает не столько в неподвижности, сколько в скорости и ускорении – так сказать, в более подвижном, чем движение, доводящим движение до крайности, обессмысливающим его.
Сексуальность растворяется не в сублимации, подавлении и морали, а в гораздо более сексуальном, чем секс, – в порно. Порно – это современная гиперсексуальность гиперреального.
В общем, видимые вещи исчезают не во мраке и безмолвии – они растворяются в более видимом, чем видимое, – в обсценности.
Примером такой эксцентричности вещей, такого смещения в разрастание является вторжение в нашу систему случая, неопределенности, относительности.
Реакцией на это новое положение вещей было не безропотное забвение прежних ценностей, а, скорее, безумная сверхдетерминированность,[16] обострение этих референциальных,[17] функциональных, финальных и причинных ценностей. Возможно, что природа действительно ужасается пустоты, ибо именно там, в пустоте, рождаются, чтобы аннулировать ее, избыточные, гипертрофированные, перенасыщенные системы – избыток всегда располагается там, где больше ничего нет.
Определенность стирается не в пользу неопределенности, а в пользу гиперопределенности – избытка определенности в пустоте.
Финальность исчезает не в пользу случайности, а в пользу гиперфинальности, гиперфункциональности: более функционального, чем функциональность, более финального, чем финал, – в пользу гипертелии.[18]
Случаю, погрузившему нас в аномальную неопределенность, мы ответили избытком причинности и финальности. Гипертелия – не случайность в эволюции некоторых видов животных, а такой вызов финальности, который отвечает возрастающей неопределенности. В системе, где вещи все больше и больше предоставляются случаю, финальность превращается в исступление, и в исступлении отдельные элементы развиваются до тех пор, пока не охватят целиком всю систему.
Гиперспециализация объектов и людей, операциональность малейшей детали, гиперсигнификация[19] мельчайшего знака, характерная для раковой клетки (гипервитальность в единственном направлении), это лейтмотив нашей повседневности, а также тайный недуг всех систем, страдающих ожирением и раком, систем коммуникации, информации, производства и разрушения – все уже давно вышло за пределы своей функции, своей потребительной стоимости, чтобы взойти на призрачную эскаладу финальности.
Истерия, противоположная истерии финальности: истерия причинности, соответствующая одновременному стиранию истоков и первопричин; навязчивый поиск начала отсчета, отчетности, референции, попытка исчерпать явления в их бесконечно малых причинах. Но также комплекс генезиса и генетики, к которым восходят различные методы психоаналитического палингенеза (вся гипостазная психика раннего детства, все знаки, ставшие симптомами), также биогенетика (все вероятности, перенасыщенные фатальным расположением молекул), также гипертрофия исторических исследований, мания все растолковать, все приписать, все референцировать… Все это превращается в невероятное нагромождение существующих друг с другом и друг за счет друга референций. Здесь также развивается разрастающаяся интерпретационная система безо всякого соотношения со своей целью. Все это является следствием резкой утечки [hémorragie] объективных причин.
Феномены инертности акселелируют. Застывшие формы пролиферируют, и рост останавливается в разрастании. Такова форма гипертелии, того, что идет дальше собственного конца: у ракообразных, отдаляющихся от моря (к каким тайным целям?), не остается времени вернуться обратно. Возрастающий гигантизм статуй острова Пасхи.
Расползающаяся, выпячивающаяся, разрастающаяся, гипертельная: такова инертная судьба перенасыщенного мира. Отрицать гиперфинальностью свой собственный финал – разве это не раковый процесс? Разрастание взамен роста, а взамен скорости – инерция как ее итог. Массы тоже охвачены этим гигантским процессом инерции через акселерацию. Массы – это процесс разрастания, ускоряющий прекращение всякого роста. Это цепь, закороченная чудовищной финальностью.
«Exxon»: американское правительство требует у этой транснациональной корпорации всеобъемлющего отчета обо всей ее деятельности в мире. Результат: двенадцать томов в тысячи страниц, чтение которых, не то что анализ, займет годы работы. Где же информация? Может, стоит выдумать информационную диететику? Может, стоит обезжиривать ожирением ожиревшие системы, а также создавать институты дезинформации?
Невероятная разрушительная сверхпотенциальность стратегических вооружений – она сравнима разве что со всемирным демографическим разрастанием. Как ни парадоксально это может показаться, и то, и другое, имеет одинаковую природу и отвечает одной и той же логике разрастания и инерции. Триумфальная аномалия: их не способен обуздать никакой принцип права или меры, они взаимно увлекают друг друга. И хуже всего то, что здесь нет никакого прометеева вызова, никакой безмерности страсти и гордыни. Просто кажется, будто человеческий вид преодолел специфическую таинственную точку, откуда (после которой) невозможны ни возврат, ни снижение скорости, ни торможение.
«Мучительная мысль – что после определенного временного пункта история более не может быть реальной. Не сознавая того, весь род человеческий внезапно оказался бы вне реальности. Все, что прошло бы с тех пор, не было бы вполне реальным, но мы не отдавали бы этому отчет. Наша задача и наш долг состоит теперь в том, чтобы выявить этот пункт, и до тех пор, пока не отыщем его, пребывать нам в продолжающейся деструкции».
Dead point: мертвая точка, в которой всякая система пересекает хрупкую грань обратимости, противоречия, переоценки, чтобы живьем войти в непротиворечие, в отвлеченное самосозерцание, в экстаз…
Здесь начинается патафизика[21] систем. Это логическое преодоление, эта эскалация, впрочем, не всегда доставляет дискомфорт, даже если всегда принимает форму катастрофы в замедленном режиме. То же самое относительно систем массового поражения и стратегических вооружений. Сцена войны заканчивается в точке превышения разрушительной мощи. Поскольку нет больше полезной корреляции между потенциалом уничтожения и его целью, становится бессмысленным его использование. Система сдерживает, устрашая сама себя, и в этом парадоксально выгодный аспект сдерживания: нет больше пространства для войны. Именно поэтому остается надеяться на сохранение ядерной эскалации и гонки вооружений. Это будет ценой, уплаченной за чистую войну (Поль Вирильо[22]), то есть за чистую и пустую форму, за гиперреальную и бесконечно сдерживающую форму ведения войны, когда впервые мы сможем радоваться отсутствию событий. Как и реальное, война никогда больше не будет иметь место. Если только ядерные державы не преуспеют в деэскалации и не сумеют очертить новое пространство войны. Если только военная мощь ценой деэскалации этого безумия, в высшей степени удивительно полезного, вновь не отыщет сцену войны, ограниченное, так сказать, человеческое, пространство войны, и тогда вооружение вновь обретет свою потребительную стоимость и свою стоимость… меновую – тогда вновь будет возможным обменять войну. В своей орбитальной и экстатической форме, война стала невозможным обменом, и эта орбитальность нас бережет.
15
Инвертировать – переводить в противоположное состояние; обращать.
16
Детерминация – определение, определенность, причинная обусловленность явлений и процессов. Детерминизм – учение о взаимосвязи и взаимообусловленности происходящих процессов и явлений, доктрина о всеобщей причинности.
17
Референция – соотнесение знака с объектами внеязыковой действительности, реального мира – референтами. В тексте встречается много производных данных слов.
18
Гипертелия (сверх окончания) – Бодрийяр употребляет слово в прямом смысле: то, что идет дальше, чем его собственный финал.
19
Сигнификация – создание и употребление знаков, придание им определенных значений и смыслов.
20
Канетти, Элиас (1905–1994) – австрийский, болгарский, британский писатель, драматург, культуролог, социальный мыслитель, лауреат Нобелевской премии по литературе (1981). Здесь и далее Бодрийяр цитирует отрывки из его книги «Провинция человека» (1973).
21
Патафизика – точного определения термина не существует. В самых общих чертах патафизика – наука, посвященная изучению того, что лежит за пределами области метафизики. Название происходит от профессии главного героя романа Альфреда Жарри (1873–1907) «Деяния и мнения доктора Фаустролля, патафизика». Существует Коллеж патафизики – интернациональное сообщество писателей, переводчиков, историков словесности, художников, музыкантов, режиссеров театра и кино, созданное в 1948 году в Париже как пародия на научное общество со своими секциями, комиссиями, подкомиссиями, церемониями приема, корпоративными торжествами и т. д. Бодрийяр был членом этого колледжа.
22
Вирильо, Поль – французский философ, социальный теоретик, специалист по урбанистике и архитектурный критик.