Ила

На выходе, Джеймс выполняет обещание, купив апельсин у прохожей тележки с фруктами. Прислонившись к его машине, мы ожидаем Марию.

– Ты уже навестил своих родителей? – спрашиваю я, чтобы исчерпать тишину, образовавшуюся между нами.

– Да, но сейчас я снова поеду к ним. Я сегодня останусь там, а утром заеду за вами.

– Хорошо.

И между нами снова образовывается молчание, зачастившее в последнее время.

– Расскажи что-нибудь о себе, – говорит Джеймс, будто ожидал момента, чтобы спросить меня об этом.

Обо мне…

Этого я делать не буду!

– Я сирота.

Джеймс громко набирает воздух и меняет спокойное выражение лица на недовольство.

– Я надеялся, что ты скажешь что-нибудь о себе, а не о своих родственниках.

– Меня зовут Ила Морган.

Он смеется, разглядывая по сторонам.

– Очень приятно! А меня Джеймс Кроу. Ты как всегда!

– Кстати, Джеймс Кроу – это не индийское имя? – спрашиваю я, сконцентрировав наше внимание на нем.

Он улыбается мне в одну щеку и, будто неохотно, он заговаривает:

– На самом деле Джеймс Нэкхан Кроу. Моя мама американка. Она назвала меня. А Кроу добавил себе я сам. Это ее фамилию. Хотел сделать ей приятно. Ей и так пришлось туго в чужой местности. – Затем он поворачивает ко мне свое лицо. – Но никто в колледже и из моих друзей не должны знать о том, что она не индианка.

Я киваю ему в знак того, что этот факт будет сохранен мною в неизвестности от людей. Затем я продолжаю нашу беседу:

– Ты сделал ей приятно, потому что любишь ее? – в справочнике Юно упоминается о глубокой материнской любви, но о любви ребенка отмечено мало.

– Все любят свою мать. И отцов тоже.

– А почему твой основатель… – запинаясь и поправив горло, я исправляюсь: – то есть отец женился на чужеземке. Людям ваших земель не запрещено это делать?

– Основатель? – удивляется он, видимо, сомневаясь в услышанном слове.

Я пожимаю плечами, как это делают в фильмах, когда не знают что ответить.

– Да, – говорит он, упустив внимание о непонятом слове. – Мой отец настолько сильно влюбился в мою маму, что ради нее он ушел из дома, бросил семью и начал свою жизнь с ней. Но, несмотря на это, мой отец чтит наши традиции и строго им придерживается. Поэтому он никогда не позволит повториться тому, чтобы в нашей семье появилась еще одна не индианка.

Его последнее предложение звучит, словно он обращается к себе, чем ко мне. Он снова глядит на свои ноги и произносит его едва внятно. Кажется, его смущает теория о том, что если он полюбит кого-либо отличной от себя по социальным признакам, то он никогда не соединится с ней в союз, потому что его отец не разрешит этого.

– Даже если я влюблюсь, я никогда не смогу пойти против родителей, – добавляет он. – Я воспитан в строгой индийской семье, и мне нельзя перечить отцу.

Людям данного территориального происхождения свойственно иметь преданность к своим родителям. Эта теория будет дополнением к заключениям Юно. Но интересно то, что подобное отношение детей проявляется не во всех народностях Земли. И, тем не менее, даже самый холодный бесчувственный землянин несравним с нами в понятии об отношении к своим основателям. Как и мое мнение, которое является противоположным мнению Джеймса, даже не учитывая поступок моего основателя, отославшего за мной охранников убийц. Будь я Джеймсом, то я, естественно, не соблюдала бы обычаев и уважения к родителям в процессе защиты своих интересов. В представленном случае в испытании любви к иноземцу. Мы не испытываем забот об интересах тех, кто произвел нас на свет. Наши основатели не значимы в нашей жизни, не считая ответственности за формирование положительного продолжателя, навязанного нам одним из основных законов Нэлруга.

С нэлской точки зрения земляне ведут неразумные традиции, разделяющие их по социальным слоям. Не имеет смысла людям отличать друг друга. Они все Земляне. Они все разумные существа, которые думают, строят и общаются. Зачем им нужна детализация? Полагаю, что именно их обязательные воспоминания о месте бытия вызывают суть жестокого земного слова «расизм». Землянам стоит рассмотреть тот факт, что больше значения имеют слова «положительное» и «отрицательное», чем темная и светлая кожа.

Находясь внутри человеческого мира, я стала ведать, что он имеет чрезмерно сложную структуру и необычаен для моего понятия. Суть жизни на Земле еще не постигнута мною. К данному моменту мне очень сложно представляется понятие. Не имея собственного суждения, кроме мнения Юно о земном мире, я решаю коротко прокомментировать слова сидящего рядом со мной. Несмотря на то, что я часто оставляю Джеймса без своего мнения, и обычно он не проявляет свою настойчивость в продолжение разговора, я не могу сдержать себя от абсурда.

– Вы, люди, излишне неслаженны между собой. Вы иногда унижаете, оскорбляете, не признаете тех, кто этого не заслужил, – комментирую я, вспомнив о том, как группа студентов иностранного происхождения прокричали женщине и мужчине, просивших подаяние, «эй, обезьянки, сначала протрите наши мокасины». – А тех, кто заслуживает это, вы часто боитесь, – но высказав последнюю фразу, я мгновенно поняла неверность моего суждения. Земные преступники опасны для жизни, в отличие от нэлов – преступников, проживающих на Темном материке без права возврата в цивилизованное общество.

Он глядит на меня с улыбкой в одну щеку и прищурив глаза, словно насторожившись. На этот раз его глаза сверкают ярче. Толи от интенсивности улыбки, толи от яркости захода Солнца.

– Мне не понятно, откуда ты такая взялась? – задает он неожиданный вопрос.

Почти растеряв свои мысли, я впадаю в паническое расположение и, не задумываясь, отвечаю натренированными фразами:

– Ни откуда. Я сирота.

– Да. Конечно! – говорит он, хмыкая и не намереваясь продолжать разгадывать меня.

Общение с Джеймсом почти всегда проходит легко для меня. Это то, что меня удовлетворяет в нем. Он будто знает все обо мне и не желает утомлять меня провоцирующими вопросами.

– А какова твоя мать? Расскажи про ее мировоззрение, – я снова перехожу на тему по изучению одной из земных семейных ячеек.

– Она очень добрая, – разъясняет он безмятежным голосом. – Она приняла отца таким, каков он есть. Она подчинилась нашей культуре. Ради него она стала настоящей индийской женщиной. Но при этом она, получив одобрение отца, соблюдает и обычаи христианской религии.

– В таком случае, к какой религии ты относишься?

– Вероятно, ко всем. При рождении отец присвоил мне ислам, так как это религия его семьи. Но я вырос, и у меня появилось свое собственное мнение.

– Расскажи, – прошу я, намереваясь услышать его точку зрения о вере в высший разум. Веры в кого-то всемогущего – более разумного, чем сам человек. На моей родной планете ничего подобного не существует. Поэтому мне трудно даже представить, что вера в загробный мир может влиять на текущую живую жизнь человека. Из информации Юно, мне известно, что в Индии, в том числе и в некоторых других странах, люди особенно внимательны к служению высшему творцу. Помимо того, что они уделяют время на молитвы и служения, некоторые люди около сотни раз в сутки выполняют аккламации по требованию священных книг и предписаний.

– Я решил, что Бог действительно един. Неважно, на каком языке ты с ним говоришь: арабский, используемый мусульманами, хинди – индуистами, или еще какой-нибудь язык представителей христианства и других религий. Религия одна, люди разные…

– Логичная теория! Но ты действительно считаешь, что там наверху сидит кто-то более умный и тот, кто сотворил человека?

– Да. Но только он не сотворил человека, а продолжает творить. Он испытывает нас здесь, после чего решает, получились ли мы его завершенным творением или оказались бракованными.

Джеймс рассказывает мне свое суждение, не отрывая глаз от автобусной остановки. Он будто стесняется своего мнения.

– «Бракованными» ты именуешь «отрицательных»?