Студент

- Так ты что, защищаешь антисоветчика, который предает наши великие идеалы, публикуя пасквили за границей?

- Вы кто? Назовите себя. Факультет, курс? - потребовал парторг.

- Я тоже советский человек и, конечно, тоже осуждаю Пастернака за то, что он опубликовал свою книгу за границей, - то ли испугавшись своей смелости, то ли смягчая слова, которые приняли если не враждебно, то и без видимого сочувствия, сказал оробевший Дима. - Но прочитать-то нужно.

Последние слова прозвучали неуверенно, и, как-то сразу ссутулившись, Дима сошел по ступенькам в зал. Среди гула голосов раздались жидкие хлопки.

- Молодой человек сказал, что не читал книгу, - в голосе парторга была откровенная ирония. - Товарищ Шелепин тоже не читал этот пасквиль, так что же нам теперь не верить товарищу Шелепину? Или проигнорировать многочисленные письма трудящихся, которые приходят в средства массовой информации и в Центральный комитет нашей партии? Да, не читали, потому что нечего там читать, и мнение о поведении человека, которому наша Октябрьская революция не по душе, я думаю, будет единодушным.

В зале одобрительно зашумели, послышались аплодисменты, возникавшие как-то не дружно, в разных местах зала и так же быстро как возникали, прекращались, кто-то по-разбойничьи свистнул.

Тем не менее, президиум выразил наше "единодушное" мнение, которое закрепил на бумаге, и оно пошло куда-то наверх... В конце концов, все мы оставались советскими, и нам и в голову не приходило отказаться от завоеваний Октября...

- Не знаю, - ответил я на вопрос Вали, как мне книга? - Революционно, но скучновато. Если честно, мне больше нравятся его стихи.

- Сталину тоже нравились, - заметил Боря.

- Это ты к чему? - спросил Саша.

- Да к тому, что при Сталине его за эту книгу - в ГУЛАГ без права переписки.

- А что особенного в книге, что его нужно в ГУЛАГ? Не понимаю, чего все всполошились, - пожала плечами Валя.

- Я тоже не понимаю, почему ее нельзя было издавать у нас? - поддержала подругу Нина.

- В печати говорится, что книга Пастернака наполнена духом неприятия революции и подрывает устои советской власти, - сказала Оля.

- Ну и что в ней контрреволюционного-то?

- Да это как раз понятно, - заметил я. - У Пастернака проходит мысль о том, что революции для многих - это не путь к счастью, а трагедия. И те, кто призывает народ к революции, часто не задумываются, к чему это приведет... Вот вам и контрреволюция.

- Умно, но слишком прямолинейно, - не согласился Саша. - В книге поднимается много вопросов, и это скорее философская книга. Пастернак через биографию доктора Живаго затрагивает вопрос жизни и смерти, проблемы религии и вообще интеллигенции, ну и революции в том числе.

- Ну, а, в конце концов, по Пастернаку, человек - букашка, то есть личность никакой роли в истории не играет и все вынуждены принимать так, как оно идет. "Вот и вся идея", - сказал Боря.

- Ну, а зачем издавал книгу за границей-то? - сказала Оля.

- Да потому и издал, что у нас его издавать запретили. А если бы издали, капиталистам было бы и крыть нечем. А теперь получается, что он сыграл на руку врагу, - сделала вывод Нина.

- Правильно. И теперь его склоняют и осуждают все, кому не лень, - заключила Валя.

- Если б только склоняли, а то предлагают вообще из страны выслать.

- А самое обидное, - сказал Саша, - что осуждают те, кто вообще не читал и не представляет, о чем на самом деле книга. Ну, смешно же: "Я не читал, но осуждаю". Как можно осуждать, если не знаешь, что?

- Саш, - сказал я. - Осуждают не текст книги и не отношение Пастернака к революции. Многие действительно не читали роман и не знают, про что он. Осуждают то, что он издал роман за границей и этим, как сказала Нина, сыграл на руку капиталистам, а значит, предал свой народ.

- Ну да, - согласился Саша. - А добила его Нобелевская премия, которую там поспешили дать. А он видно растерялся - не каждый день Нобелевские премии раздают. Вот и разозлил власть. А отсюда и все выводы.

- Я где-то читал, что Пастернак выдвигался на Нобелевскую премию несколько раз. Так что ему премия не просто так с неба на голову свалилась, - сказал Боря.

- Так речь-то идет о том, за что дали. А дали за роман "Доктор Живаго".

- Почему только за это? - не согласился я. - По-моему, он получил премию и за стихи тоже.

- Не знаю, как вам, а мне книга не понравилась. Второй бы раз читать не стала, - категорично заявила Нина.

- На то она и книга, чтобы кому-то нравиться, кому-то нет. У каждой книги свой читатель, - подвела итог Валентина.

- Ты, наверно, просто не созрела для такой книги, - усмехнулся Саша.

- Значит, все не созрели, если на нее всем миром навалились, - огрызнулась Нина.

- По крайней мере, Пастернак, отдавая роман на Запад, не прятался за псевдоним, как другие. И за это ему честь. А что за книга его "Доктор Живаго", время покажет.

Саша сказал, что думал.

Глава 14

Простой быт. Прачечная. Столовая и студенты Крайнего Севера. Подработка на ликероводочном заводе. В разливочном цехе. Через проходную. Тревожный звоночек. Среда заедает.

Быт наш не отличался сложностью. Рубашки и майки мы стирали в прачечной, которая располагалась в подвальном помещении, где стояло три стиральных машинки, а также тазы и стиральные доски. Так что мелочь можно было постирать и руками, а носки, например, которые требовали частой стирки, мы стирали с мылом под краном с холодной водой. Горячая вода подавалась по расписанию. Стиральные машинки еще оставались новинкой. Выпускал их Рижский завод РЭС и появились они в свободной продаже как раз в 50-х годах. Хотя, говорят, что партийная номенклатура пользовалась стиральными машинками американского производства уже в двадцатых годах; простое же население еще долго употребляло тазик и стирало руки о стиральную доску.

Когда появились первые стиральные машинки, появилась и реклама. Я помню, как в магазинах, где продавали еще дефицитные машинки, висел рекламный плакат: ""Пусть будет закрыта дорога к корыту!" и ниже: "Шагами большими к стиральной машине!"

Обедали мы в студенческой столовой в основном корпусе института. Обеды нам обходился сравнительно дёшево, и сытно поесть можно было за два рубля или два с полтиной с первым, вторым и компотом. Чай стоил двадцать копеек, а хлеб лежал на столах свободно: ешь вволю. У кого денег оставалось "впритык", за семьдесят копеек можно было наесться макаронами с томатным соусом. В таком случае подавальщицы, которые жалели студентов, не скупились и вместо порции накладывали две.

Студенты получали стипендию двести двадцать пять рублей и ревниво и неприязненно относились к студентам Крайнего Севера, которым выдавали талоны на бесплатное питание, а администрация их районов доплачивало еще какую-то сумму к госстипендии. Всегда сытые якуты, эвенки и чукчи вызывали мелкую зависть, и их называли за глаза буржуями.

Жировали студенты из Магадана, которым родители присылали по тысячи и больше рублей, когда зарплаты служащих составляли шестьсот-семьсот рублей, старших техников девятьсот, а инженер получал тысячу двести или чуть больше рублей. Кстати, от магаданцев я впервые узнал, что короткое магаданское лето тоже радует жителей белыми ночами.

В общежитии мы питались в основном пельменями и молоком с батоном.

Иногда мы ходили на товарную станцию разгружать вагоны и тогда пировали.

Кто-то из студентов старших курсов рассказал о том, что студентов хорошо берут на временную работу на ликероводочный завод, потому что студенты не пьют и к работе относятся более добросовестно, чем мужики с улицы, которые долго на этом предприятии не задерживаются, а потому получается большая текучка кадров.