Студент

- И вообще, все эти способности: гипноз, телепатия, дар предвидения - ноша, то есть чаще наказание, а не благо, - продолжал я, ловя себя на мысли, что открываю свою душу больше, чем следует, но делаю это от невольной потребности развенчать представление о "счастье", которым природа наделяет человека в виде тех или иных аномальных способностей. - Вот совсем недавно умер Соломон Шерешевский. У этого человека почти отсутствовали границы памяти. Шерешевский обладал комплексной памятью, то есть он воспринимал слова не так, как мы, а они для него отличались еще и по цвету и запаху. Хотя, что странно, при такой памяти он, например, плохо запоминал лица, потому что они казались ему переменчивыми. Предметы он продолжал видеть даже с закрытыми глазами, и это ему мешало. Он запоминал слова, таблицы с цифрами, длинные бессмысленные формулы, фразы незнакомого языка и мог безошибочно вспомнить все это через несколько лет. То есть, ему легче оказывалось запомнить, чем забыть что-то. И он даже придумал для себя такой способ: записывал на листочках то, что хотел забыть, а потом рвал эти листочки...

Все молчали. Только Нина спросила:

- А что с ним стало потом?

- Такая память не помогала, а мешала его работе. Он, например, не мог заниматься творческой работой, потому что у него факты сидели в голове, но он не мог их осмысливать и обобщать. В конце концов, он стал мнемонистом и работал на эстраде...Это всё есть в книге "Маленькая книжка о большой памяти" известного психолога профессора Александра Лурии, который наблюдал Шерешевского почти 30 лет. Правда, я прочитал это все в маленькой брошюрке, по-моему, реферат диссертации.

Глава 13

"Антисоветский" роман. Гнев и возмущение народа. Вынужденный отказ от Нобелевской премии. Митинг в институте, который заклеймил. "Не читали, но осуждаем". "Смельчак" Дима Ковалев. После собрания в узком кругу.

Издание романа Пастернака за рубежом вызвал переполох и нездоровую реакцию. Читали книгу немногие, но говорили и судили о ней все, кому не лень. Судили о книге и об авторе в основном по газетам, которые отражали официальную позицию. Особенно газеты ополчилась на Пастернака после того, как стало известно о присуждении ему Нобелевской премии. Роман объявили антисоветским. "Правда" обозвала Пастернака "озлобленным обывателем", а его роман "политическим пасквилем". Журнал "Новый мир" объяснил причину, по которой отказался в свое время печатать роман: книга наполнена "духом неприятия социалистической революции".

В "Литературной газете" появилась подборка "писем трудящихся" под общим заголовком: "Гнев и возмущение. Советские люди осуждают действия Б.Пастернака". Там среди писем с такими заголовками как: "Прекрасна наша действительность", "Пасквилянт", "От эстетства - к моральному падению" - появилось письмо машиниста экскаватора, "Лягушка в болоте", в котором говорилось: "Что за оказия? Газеты пишут про какого-то Пастернака. Будто бы есть такой писатель. Ничего я о нем до сих пор не знал, никогда его книг не читал. Читателям его произведений видно, что Октябрьская революция ему не по душе. Так это же не писатель, а белогвардеец. Нет, я не читал Пастернака. Но знаю: в литературе без лягушек лучше". Среди интеллигенции стала популярна фраза: "Пастернака не читал, но осуждаю". Фразы не имела конкретного автора, но мысль эта постоянно витала или висела в воздухе, потому что даже председатель КГБ Шелепин выразил мнение большинства, сказав: "Я не читал Пастернака, но считаю, что советский писатель должен издаваться сначала в СССР"

В результате, Пастернака исключили из членов Союза Писателей, потребовали его высылки из Советского Союза и лишения советского гражданства.

Под давлением автор "Доктора Живаго" вынужден был отказаться от получения Нобелевской премии...

В министерствах, институтах, на заводах, фабрика, колхозах прошли митинги. Пастернака осуждали и называли клеветником, предателем, отщепенцем.

В нашем институте тоже состоялся митинг и прошел он так же, как везде, мы заклеймили "клеветника, предателя и отщепенца". Кто яростно, кто молча.

Митинг проходил в Голубом зале. Народу собрали полный зал. У нас шли занятия, когда в аудиторию просунулась голова и сказала: "Все на митинг". Мест в зале не хватило, и народ стоял в проходах и вдоль стен.

На сцене за двумя составленными вместе столами, застеленными красным кумачом, сидел президиум, как мне потом объяснили, из проректора, парторга института, секретаря ВЛКСМ, председателя профкома, кого-то еще. В лицо я знал только секретаря комсомола.

Зал немного угомонился, когда встал парторг. Он подождал, пока наступила относительная тишина и сказал:

- Товарищи, мы собрались здесь, чтобы осудить писателя-отщепенца, коим является Пастернак, и дать достойную отповедь его пасквилю под названием "Доктор Живаго". Господин Пастернак, - господин, потому что товарищем я его назвать не могу, - господин Пастернак опубликовал свой грязный пасквиль за границей и этим нанес вред нашей стране, потому что содержит клевету на нашу действительность. Весь наш народ возмущен подлой выходкой писателя-предателя Пастернака. Посмотрите, что пишут люди в наши органы печати.

Парторг взял в руки газету, свернутую вдвое и прочитал на первой странице:

- "Пастернак получил "тридцать серебреников", для чего использована Нобелевская премия. Он награждён за то, что согласился исполнять роль наживки на ржавом крючке антисоветской пропаганды... Бесславный конец ждёт воскресшего Иуду, доктора Живаго, и его автора, уделом которого будет народное презрение".

- Долой предателя! Позор клеветнику! - раздались выкрики из зала.

После парторга к трибуне вышел секретарь комсомола института.

- Товарищи! - сказал секретарь. - Нашему возмущению нет предела. По всей стране проходят митинги с осуждением антисоветского поступка Пастернака и его романа под названием "Доктор Живаго", и мы должны дать правильную оценку поступка писателя-оборотня, поскольку присуждение ему премии является враждебным по отношению к нашей стране, актом и орудием международной реакции, направленным на разжигание холодной войны. Первый секретарь ЦК ВЛКСМ товарищ Семичастный, выступая на комсомольском пленуме, сказал: "Если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал... А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического? Пусть он стал бы действительным эмигрантом и пусть бы отправился в свой капиталистический рай. Я уверен, что и общественность, и правительство никаких препятствий ему бы не чинили, а, наоборот, считали, что этот его уход из нашей среды освежил бы воздух".

- Вон из страны! Пусть катится в свой капиталистический рай! - откликнулся зал.

С короткими репликами выступили студенты. Одна студентка сказала, что таким как Пастернак не может быть места в нашей литературе. Кто-то из студентов, выражая презрение, сказал, что писатель должен искать признание своего народа, а не чуждого нам по духу зарубежного. Нашелся смельчак, который вышел к трибуне и спросил:

- А кто читал "Доктора Живаго"? Поднимите руки.

Это был блокадник Дима Ковалев.

Зал притих, и только шепот шелестом прошел по залу. Простой вопрос озадачил и поставил собрание в тупик. Выходило, книгу никто не читал, но даже если кто-то и прочитал, то вряд ли осмелился признаться, потому что сразу бы возник вопрос, где взял.

- А как я могу судить о том, чего не знаю? - сказал Дима.

В зале поднялся шум. Кто-то выкрикнул: "Правильно", кто-то "Долой!". Секретарь комитета комсомола встал и строго спросил выступающего: