Студент

- Вот, жить у нас будет, - подтвердила Варвара Степановна, находившаяся в благодушном настроении.

- Штрафную ему, штрафную, - понеслось со всех сторон.

Мне налили в стакан водки, но я только пригубил и поставил стакан на стол.

- Не пьешь? И правильно, - одобрил Николай. - Она, водка, до добра не доводит. А ты ешь, студент, ешь.

С этим я был согласен, положил себе в тарелку, которую подставила Варвара Степановна, картофелину, пару долек колбасы, огурец и скибку хлеба и стал есть с аппетитом.

Постепенно я понял, что за столом собрались соседи. Здесь сидели люди в возрасте: две женщины, пожилые, может быть, ровесницы Варвары Степановны, две помоложе, лет сорока или чуть больше; мужчины возраста Николая, возможно, мужья молодых женщин. Все, кроме одного мужчины, который, как и Николай, воевал, были блокадниками. Блокаду и войну за столом не вспоминали, говорили о текущих делах и пели.

- Вот ты говоришь, Никита правильно Сталина развенчал, - говорил Петр, жилистый мужик с шевелюрой без намека на лысение, но с заметной сединой, тот, который воевал. - А он войну выиграл. Мы в бой за Сталина шли.

- В бой ты за Родину шел, - возразил блокадник.

- И за Сталина, - упрямо стоял на своем Петр.

- А скольких пересажал твой Сталин? И сейчас сидят.

- А Никита не сажал? Чистенький?

- Щас бы тебя при Сталине за такие слова к стенке сразу поставили, - сказал блокадник. - А Никита сидельцев из ГУЛАГов возвращает.

- Ага, возвращает. А мой сидит, - тихо сказала одна женщина и слезы появились в её глазах. Но она костяшками пальцев вытерла слезы и вдруг звонко и отчаянно завела:

Хаз-Булат удалой, бедна сакля твоя?

Золотою казной я осыплю тебя.

Вразнобой подхватили:

Саклю пышно твою разукрашу кругом,

Стены в ней обобью я персидским ковром.

И уже пьяно, но дружно запели почти слаженным хором:

Галуном твой бешмет разошью по краям

И тебе пистолет мой заветный отдам.

- Вер, придет и твой, - уверенно сказала другая, из тех, что помоложе, женщина. - А вы, мужики, зря на Хрущева ополчились. Он целину поднял и колхозникам поблажку дал.

- А кругом одна кукуруза, - засмеялась Варвара Степановна.

- За колхозное хозяйство первым встал Маленков. - напомнила та, что Вера.

- Поживем - увидим, - примирил всех Петр.

Затянули "Шумел камыш", а когда всё выпили, стали петь "Позабыт позаброшен с молодых юных лет, я остался сиротою, счастья в жизни мне нет". Пели с каким-то ожесточением. При этом Николай плакал, наверно, по сиротской доле своей дочери, которая осталась без родного отца и живет с чужим дядей.

Разошлись к ночи, но Николай долго еще колобродил: то курил у открытой форточки, то пил воду, то просто сидел на своем диване и почему-то скрипел зубами. Варвару Степановну, вероятно, одолевала бессонница, она тяжело вздыхала за ширмой и ворочалась.

Застолья повторялись через день. Мне это становилось в тягость. Я уходил из дома с утра после Николая и приходил только спать. Если я заставал застолье, меня непременно сажали за стол, потчевали водкой, которую я не пил и сидел дураком, боясь обидеть гостеприимных хозяев, с кислым выражением лица.

Через несколько дней, когда началась учеба, мне дали общежитие.

Глава 5

Общежитие на проспекте Стачек. В колхоз на помощь селу. Карельский перешеек. Красота северного края. Студент Саша Виноградов. Арии на берегу озера. Где клады зарыты. Картофельное поле. Профессор Ильиш.

Общежитие я получил на проспекте Стачек. Там же находились и аудитории нашего факультета, где с нами вели занятия преподаватели. Здание имело странную форму с округленными торцами, вытянутое в длину, и связывалось с основным корпусом переходом на уровне второго этажа. Закругленный торец с круглыми колоннами до уровня второго этажа выходил на проспект.

В комнате, куда я поселился, жили еще шесть человек. Чтобы уплотнить студентов, комендант убрал стол и поставил лишнюю кровать.

- А зачем стол-то убрали? - спросил кто-то коменданта.

- А зачем он вам? - удивился комендант.

- А заниматься?

- На то есть библиотека, - отрезал комендант. - Там столов достаточно.

Стол унесли из комнаты, но, слава Богу, у каждой кровати стояло по тумбочке. То, что кровати армейские, металлические с тонкими матрасами, меня совершенно не беспокоило, так как на перинах я и дома никогда не спал. Вещи полагалось сдавать в багажную комнату кладовщице, хотя этому следовали немногие, и я не стал нарушать традицию и оказаться исключением, а потому запихнул чемодан с рюкзаком под кровать.

Но прошла неделя, и я еще как следует не познакомился ни со своей группой, ни с товарищами по комнате, как нас отправили "на картошку". Но теперь я знал, что такое помощь города селу и принял это даже с удовольствием, потому что погода стояла теплая и солнечная, и продлить каникулы даже в форме трудовой повинности совершенно не возражал...

Колхоз наш находился на Карельском перешейке и назывался "Знамя коммунизма". Ехали мы на электричке около часа в сторону Приозерска. Потом нас привезли в небольшую деревеньку, которую местные называли посёлком.

Вообще история земли карелов очень любопытна. Этот участок суши в общем небольшой. Древнейшее население лопарей появилось здесь еще в IV-III веках до нашей эры, а русские и карельские поселения упоминаются только в XI веке. Границу русских владений установил в 1042 году сын Ярослава Мудрого Владимир. Крестовые походы шведов в Финляндию и Карелию разделили перешеек на шведскую и Новгородскую части , потом перешеек отошел к Швеции , и только Петр I во время Северной войны вернул его России. Вот такая запутанная и невеселая история маленькой земли между Финским заливом и Ладожским озером.

Но потрясла меня совсем не история, меня потрясла природа своей суровой и скупой красотой, которая не пестрит яркими красками тропических широт, но не уступит впечатлению от восприятия этого северного края и не оставит равнодушным самого закоренелого скептика и циника.

Разместившись на квартирах гостеприимных хозяев, мои однокашники пошли гулять по поселку. Я тоже не удержался от желания побродить по окрестностям. Мне охотно составил компанию новый знакомый Саша Виноградов, второкурсник с французского отделения. Его яркой особенностью были глаза, черные даже при солнечном свете, и, казалось, что они не имели зрачков. У Саши пробивались, как у школьника старших классов, жидкие черные усики. Он их не брил, в отличие от волос на щеках и подбородке, которые росли редкими пучками как у китайца. Стройный и гибкий, он ходил по кошачьи пружинисто, и в нем угадывалась ловкость и сила, несмотря на обманчивую изящность фигуры.

Сразу за нашим домиком, метрах в двадцати, возвышалась каменная гора, на вершине которой невесть каким образом росли сосны. Сосны росли везде, и весь поселок, состоявший из пары десятков добротных деревянных одноэтажных и двухэтажных домов, а также нескольких кирпичных зданий, тоже стоял среди сосен. Мы шли среди валунов, больших и маленьких, их оказалось много, но они таким естественным образом вписывались в природу наряду с вековыми соснами, что казались единым целым и заставляли думать, что их разбросали специально. Невольно возникало сравнение с садом камней, только стихийным и этим замечательным.

Я знал, что валуны, рассеянные по всему району Карельского перешейка, - это следы продвижения ледника. И многочисленные, глубокие озера появились после таяния огромных ледяных глыб там, где рельеф местности особенно понизился. Вся Карельская возвышенность состояла из холмов, покрытых хвойными и смешанными лесами.