Студент

Я неловко перекрестился и, почему-то, мне стало стыдно. "Видно, я как был атеистом, так им и останусь... Но, в конце концов, Толстой был верующим, а в церковь не ходил и церковно-служащих не любил", - успокоил я свою совесть.

К месту захоронения шли за батюшкой, который неразборчиво бубнил старославянские слова и размахивал кадилом. Время от времени он оборачивался, и тогда Зинаида, жена брата отца, Константина, совала ему в руку мелкую купюру.

Обходя грязь и выбирая места посуше, рассеялись по кладбищу и собрались, когда могильщики стали заколачивать гвозди в крышку гроба.

Когда гроб закрыли крышкой, с матерью случилась истерика. Она бросилась к гробу, я и Константин оттащили ее и удерживали, пока она не успокоилась.

И тут заголосила навзрыд мать отца, моя бабушка Василина, приехавшая на похороны сына. Стала причитать, размеренно выпевая сквозь рыдания ей одной известные слова:

Ой, Ягорик, прости нас, сынок! Ой, сынок!

Я когда на фронт Петра провожала,

знала, что он на смерть идё-о-от.

А ты куда-а-а-а? Ты куда-а! Ох! Сыно-ок!.

Куда ж ты от меня ушел?!

Ох, ты ведь не вернешься ко мне больше-е-е!

Ой, как мне больно-о!

Ой, миленький, как мне больно-то.

Ох, как теперь жить-то без тебя?

Что же ты молчишь?

Не говоришь со мною?

Слова все больше подчинялись ритму и завораживали белым правильным стихом. Озаренная каким-то диким вдохновением, бабушка впала в транс, и выплескиваемые ею слова казались бесовским наваждением и драли морозом по коже.

Как пойдут твои товарищи мимо окон,

да по улице,

Погляжу я во окошечко. Не могу я

горемычная,

Углядеть да сына милого не в народе да не в

дорогих людях,

Не в друзьях его товарищах, не в друзьях его

приятелях.

С того света бело...ох...лого, да не выходят-

то, не возвращаются

Ох, сынок, я бы вместо тебя легла - а!

Ох, да живых-то не кладут...

Зашлась в голос старшая сестра отца Антонина, выговаривая что-то бессвязное.

Гроб опустили на веревках два могильщика. Им помогал кто-то из провожающих. Могильщики оступались на скользких кучах земли, скользя и теряя равновесие. Наконец, гроб стал на дно могилы, головами уйдя в выемку у самого дна, вырытую из экономии, чтобы не копать могилу во всю длину. Градом застучали о крышку успевшие ссохнуться после копки комья земли.

На могильный холмик положили венки. Венков было много и те, что не поместились на холмике, поставили вдоль ограды. Потом кто-то говорил прощальные слова над могилой, но я не вслушивался.

Теперь, когда могилу закопали, мне хотелось побыстрее уйти домой. И когда первые провожающие пошли на выход к автобусу, я взял мать под руку, давая понять, что нужно идти.

Дома был накрыт поминальный стол. Поминать остались близкие родственники и соседи. Остальные помянули отца на кладбище. Водки взяли на кладбище достаточно.

- Похороны были знатные, - заметил сосед Николай Булгаков.

- Дай Бог каждому, - эхом откликнулась соседка Туболиха.

- Все хорошо. Только гроб еле через ограды протащили, - вспомнил дядя Костя.

- Так у нас ограды, как заборы на дачах, в человеческий рост. Только зачем, непонятно! Некоторые на калитки даже замки вешают, - заметила мать.

Она уже немного успокоилась, распоряжалась за столом, приглядывая за собравшимися, уговаривала: "Закусите холодечиком" или "Возьмите котлетку". Бабушка за стол не садилась, сидела безмолвно на диване, тихая, опустошенная от своего обрядового причитания. Ей поднесли рюмочку водки и мягкую колбасу. Она приняла это и помянула покойного.

Все было чинно и благородно. За столом плавали елейные, ни к чему не обязывающие фразы вроде "На все воля Божья", "Господь дал, Господь взял"

Я смотрел на это протокольное мероприятие, и меня обуревали противоречивые чувства. Понимал, что так нужно, но не принимал всего этого застолья с выпивкой. Мне казалось, что это уже к отцу не относится. И ко мне не относится тоже. И вдруг мне показалось, что все здесь, в этом доме, чужое. Все эти люди чужие, и мать чужая. И я с каким-то ужасом подумал вдруг, что я не любил мать, не любил так, как отца, и вспомнил вдруг, что и она его не любила. Просто это была привычка и веками сложившаяся собачья преданность русской женщины тому мужчине, которому была отдана. Она ему служила.

Я ненавидел себя за эти мысли, но я ненавидел и этот дикий мир с его условностями, несовершенный и относительный, относительный потому, что если не будет меня, то не станет и этого мира.

Глава 16

Нетрадиционная наука. Дома, у печки. "Судьба человека" и "Тихий Дон". И все же, кто автор? Ненаписанный рассказ. Скорое чтение. Сомнения.

Говорят, время лечит. Наверно, лечит. Но сколько времени должно пройти, чтобы залечить кровоточащую рану, заглушить невыразимую душевную боль от смерти человека, которого ты любил и который был для тебя всем: отцом, другом, учителем?

В то сложное и противоречивое время, когда традиционная наука открещивалась от таких явлений, как ясновидение, телепатия или телекинез, и даже обсуждение этих явлений расценивалось, как распространение лженауки, отец боялся за меня и, оберегая, пытался доказать, что проявление моих способностей является фактом научно объяснимым и материалистичным.

Недаром Мессинг сказал мне, когда мы были у него с отцом: "Милый мальчик, никогда не пытайтесь разубедить людей, что вы провидец или не такой как они, пусть они пребывают в заблуждении и думают, что вы ловкий фокусник, гипнотизер, на худой конец. Но это лучше, чем быть в их глазах шарлатаном" ...

Я скучал по отцу. Мне не хотелось никого видеть. Я перестал ходить на факультатив испанского к Зыцерю и почти не принимал участие в тусовках. Я много занимался, а в свободное время, которого оставалось достаточно, читал. Часто приходил Юрка Богданов, иногда мы играли в шахматы. Как говорил отец, играл я сносно, хотя шахматы не очень любил и азарта к игре не испытывал. Иногда лениво обсуждали какую-нибудь книгу, но чаще Юрка просто сидел у открытой топки печи, смотрел на пляшущие языки огня, думая о чем-то своем.

Как-то он сказал:

- Ты сам не представляешь, как здорово, что у вас есть печка!

- Конечно, ты же ее каждый день не топишь, - возразил я. - А чтобы затопить эту печку, нужно заготовить и наколоть дрова, да привезти тонну угля, чтобы на всю зиму хватило. Поэтому я мог бы сказать: "Как хорошо, что у вас есть газ".

- Ну, это ты прав, - согласился Юрка. - Я имел ввиду романтику, которую создает живой огонь. Это как свечи в век электричества. Навевает ностальгическое настроение.

- Кстати, нам тоже обещают скоро провести газ. Так что, наслаждайся пока.

- А что ты читаешь? - спросил вдруг Юрка, кивнув на брошюрку библиотеки "Огонек", которую я держал в руках. Такие брошюрки выходили в издательстве "Правда".

- Рассказ Шолохова "Судьба человека". Взял в библиотеке. Давно хотел прочитать.

- А-а! Я прочитал, когда рассказ еще только появился в "Правде". Пронзительная история. Шолохов есть Шолохов. Гений.

- Многие в этом сомневаются, - заметил я.

- Ты имеешь ввиду "Тихий Дон"? - Юрка живо повернулся в мою сторону.

- Не только. Говорили, что и другие произведения Шолохова могли быть написаны не им.

- Ерунда! Мы как-то с Ляксой говорили на эту тему. Эти слухи о том, что "Тихий Дон" написал не Шолохов, появились ещё после выхода первой части романа. Писали, что Шолохов нашел рукопись в полевой сумке какого-то белого офицера, расстрелянного большевиками. Одно время авторство пытались приписать даже Александру Серафимовичу.