Страница 2 из 4
– Ну, всё. Теперь только чернила подливай и цилиндры меняй. Понеслась душа в Рай. Говорила ему, говорила – Я помню чудное мгновенье, передо мной явился ты. Как мимолётное – то есть мимо пролетающее, типа фанеры над Парижем, Как Гений – именно, чистой красоты. А, толку… Для него чистота в бане… А я ведь у самого Александра Сергеевича гостила – чай с сушками, вино кружками, от этого и конфет не дождёсся…
– От сладкого зубы портятся – брякнул я, не подумав о последствиях.
– Твой, что ли? Начинающий, небось?
Муза, покраснев, кивнула.
– Уморит он тебя, сразу видно – жмот почище моего. Небось, сон мой сладкий его чёрная длань оборвала? Уу, соцреалист. Надои, навоз, гайки, муфты, насос… Я вас любил, но не любили вы меня…
Кудряшка по-прежнему ещё что-то говорила, но я её мало слушал. Потому что Муза взяла цилиндр и вставила в устройство, напоминающее музыкальную шкатулку. Поэт, не останавливаясь, драл перьями пергамент, отшвыривая в сторону тупые или сломанные. Кудряшка полезла в шкаф, достала громадную бутыль и, дрожа от напряжения, начала наполнять чернильницу. Остатки сна коварно напомнили о себе, глазки на мгновение осоловели, и в это время бутыль выскользнув, ахнула на стол…
Таким образом, я и не смог просмотреть одно из стихотворений до конца… Помню, мелькание птиц, розовое небо, облака, словно иероглифы, ленивые волны, замершее время, стены и башни, покачивающиеся на прозрачном зеркале озёра, голоса, далёкая песня… И вдруг полосы, треск, вой.
– Ну, всё. Сеанс закончен, спасибо вам спасибо нам. Счастливо оставаться.
Муза сделала книксен, а я, как ни сдерживался, ухмыльнулся. Честно сказать, было с чего – густо фиолетовый поэт недоумевающе уставился на свиток, который так не остановился, и лужу, постепенно пергаментом осушаемую. Кудряшка, также вся в чернилах, но оттенком посветлее, небрежно отмахнулась и полезла под стол доставать бутыль. Как ни странно, чернильница уцелела.
– У вас тут все такие? – спросил я немного погодя.
– Для начинающих и похуже найдётся. Так что…
– Помалкиваю – заключил я, тем более что мы оказались у обычной двери, орбитой дерматином. Ни таблички, ни чего-то иного наши глаза не узрели, и поэтому мы смело вошли.
Внутри несколько человек занимались странными на первый взгляд действиями. Один бросал кости, и согласно очкам, выдвигал определённые ящики, доставал оттуда нечто, и бросал в большой котёл, подвешенный вместе с другими поменьше над громадным очагом. Время от времени он снимал пробу и тогда или блаженно улыбался или брезгливо морщился. Другой сидел с завязанными глазами и на ощупь хватал из большого таза ингредиенты и также отправлял их в свой котёл, стоящий в досягаемости руки. Иногда продукт летел мимо, но чаще попадал по назначению. Третий, бормоча что-то под нос, запускал руку в мешок, который дергался из стороны в сторону, и ловко припечатывая нечто текучее, и видимо, шустрое, нанизывал на крепкого вида длинный шнур, прижатый к полу одной ногой. Четвёртый складывал нечто вроде карточного домика. Вместо карт были непонятные предметы. Иные из них благоухали, другие сверкали, третьи сочились влагой, четвёртые дышали огнём, из некоторых вырывались порывы ветра и тогда сооружение зловеще покачивалось, грозя в любой момент развалиться.
Советую здесь усилить своё внимание, если оно вообще у вас, дорогой мой, имеется. Да. Здесь мы имеем работу над формой. Здесь слова заполняют форму. Идея обретает плоть.
–Хм, а как насчёт мыслей?
– Вот это – Муза показала на штуки, из которых дул ветер – есть мысли. Поэтому лишь настоящему мастеру удаётся заключить большое количество мыслей, обрамляя их словами. Многие варят похлёбки без сути, превосходные на вкус и, к, сожалению, не питательные, такой, как у вас говорят – фаст фуд. Иные возводят грандиозные сооружения, впечатляющие своими линиями, слиянием стилей, проникновением пошлого в высокое и, наоборот, здесь важно чувство вкуса и....
В этот момент карточный домик угрожающе покачнулся – видимо в предпоследний ярус зодчий попытался уложить количество мыслей, несовместимое с прочностью постройки. Слова в основании застонали, домик опасно накренился, какие то мгновения дрожал, а потом осыпался. Мы не стали смотреть, как творец рвёт на себе волосы, а его Муза вытирает ему сопли и гладит вздрагивающие плечи, не стали, ибо нас ждал сад Фантазий.
Об это был, наверное, самый прекрасный сад, из тех, что можно себе представить… Радужная, шелковистая трава, которая несла тебя в любой уголок, что ты мог вообразить. Деревья, скрывающиеся в приветливом небе, говорящие цветы и животные… Множество плодов покачивалось среди ветвей… Одно но – на недосягаемой высоте.
– Ну и? – ошалев от великолепия и чудес сада, выдавил я
– Волшебные плоды. Используются как питание муз, так и для кормления вдохновения. А вот, кстати, и оно.
Я покрутил головой по часовой стрелке, потом против, посмотрел вверх, посмотрел вниз и взгляд мой споткнулся об какую то невзрачную птичку-невеличку.
– Этот гадкий утёнок, ты хочешь сказать, это моё вдохновение? И что мне с ним делать? Смотреть или зажарить? Есть варианты?
Птичка презрительно посмотрела, причём как-то сверху вниз, и сказала – И с этим – здесь она ещё более возросла, а я умалился – мне работать? Увольте.
– С радостью, – воскликнул я – Как ни будь без пернатых.
– Помолчи бездарь! – явно теряя терпение, прошипела Муза. – Без вдохновения тексты твои будут пусты, слова мертвы, мысли ссохшиеся, как колбасная кожура. Каждый в академии, каждый при поступлении получает музу в помощницы и вдохновение для творческой жизни.
– Я хотел сказать – не в коня корм – искоса поглядывая на птичку, оборонялся я, но менее решительно.
– Так покорми – процедило Вдохновение – а то раскудахтался тут…
– Брейк, брейк. Мир, дрючьба, жувачка. – встала между нами Муза, – Так, садись и лети. Я лично проголодалась.
Ну что ж – на земле я бы такого сомнительного коня послал куда подальше, но раз жребий порешил так, надо пользоваться тем, что дают. Дают – лети, бьют – так беги, или просыпайся скорее.
Короче, сел я на Птичку – ей так больше понравилось, видите ли, на Гадком Утенке сам Андерсен летал, да не тот, из Матрицы, а сказочник Ганс Христиан Андерсен. Короче, сел я на птичку и мы взлетели. Тут, какая оказия – чем выше, тем плоды духовитее – типа духовнее, светлее, слаще, во рту тают, чистятся легко, а то и с кожицей прозрачной как тень ветра, – их можно и так. Правда, не всякая птица до высот воспарит, не каждый наездник управится, не каждого и поднять смогут. Так что взлетели мы не слишком высоко, и поэтому с меня семь потов сошло, пока я содрал семь шкур, а потом отделил семена от мякоти и дал Музе и Птице.
– Ну что, новичок, нравится тут у нас?
– Хм. Не знаю, – честно ответил я, задумчиво грызя черенок, в нём, как сообщили мои помощники, были особенно полезные для писателя витамины.
– Ладно, брось – мы пошутили.
Донёсся удар колокола.
– Вот и на первый раз всё, надумаешь, сообщи. Славы и почестей не гарантирую, но скучно не будет.
– Это точно, я тебе обещаю, ты не смотри, что такая, уход да ласка, совет да любовь…
– Любовь к тому, что ты делаешь, обязательна, ладно, желательна – не удержалась Муза
– Понял. А как с талантом?
– А как ты думаешь, почему я и она к тебе пришли?
Я почесал затылок, потер лоб, взялся пальцами за кончик носа, даже несколько раз потянул за левое ухо…
И… проснулся. Первым делом перенёс в меру сил впечатления от сновидения на лист и призадумался – А может, шут с ним, с писательством, гайки крутить оно и попроще, и мозги не вывихнешь, трудовая копейка ближе к телу…
Но, вспомнив, как тяжело снимались семь шкур, как падали капли семи потов, как уносились в изумрудную даль семь солёных рек, горящий взгляд голодной Птички, насмешливый и сочувствующий Музы, решил – а почему бы и нет, действительно, не просто же она меня позвала и показала Академию во всей красе… И я взял да и перевернул исписанный лист. Но уже для другой истории.