Ветер летящей зари

О книге

Ранним утром, когда нежный туман ещё окутывает дремлющую землю, странные люди, которых называют не от мира сего, стряхивают остатки сна неспешной прогулкой. Они выходят на берег реки или моря, и замирают, прислушиваясь к чему то, что растворено в начинающем розоветь воздухе…

Так рождаются стихи и сказки – слетают с пера, начинают свой путь к читателю…

Истории, рассказанные ветром летящей зари, и составили эту книгу

Живите и будьте счастливы. С уважением, автор.

Пролог

Ну вот… А что, собственно вот? Ты раскрыл, правильнее открыл эту книгу. Что ты надеешься увидеть? Широко ли раскрыты твои глаза и отворено сердце – принять чужие жизнь и смерть? Надеешься услышать голос автора, что бы он тебя растрогал, повеселил. Увлёк рассказом своим прочь из этих серых будней, показал иную жизнь, которой стоит, а не можно жить? Впитать, проглотить, переварить не твою боль, не твою радость.

А может, ты другого пола и просто хотела немного увлажнить глаза, немного помечтать, немного совсем немного взлететь, оторваться от земли, обрести мир чудесный, полный света, любви и благородства… Хоть на миг ощутить себя не в четырёх углах, где само время истерто до дыр, а в мире, что всегда был в тебе, а сейчас сжался, отступил, но словно оазис посреди палящей пустыни, обещает надежду и утешение.

Впрочем, неважно, кто ты, мой читатель, да хоть гермафродит или андроген, если тебе по какой то причине захотелось прикоснуться к иному, смею ли я отказывать. Я, автор, книгу которого ты собрался читать, не исключая, что так сяк, мимоходом, между прочим, – например, убить время – ведь себя убить было гораздо проще, или позавтракать заодно с булочками и чаем, умер в этом тексте, и теперь, высосав твои жизненные соки, обрету жизнь, пусть призрачную, мимолётную, но жизнь.

Страшно? Интересно, что ты сейчас чувствуешь… Не думаю, что ты испугался. Бояться можно неведомого, непознанного. Здесь же лишь символы и ничего кроме символов. И конечно же, ты и не думаешь, что всего то несколько строчек увели тебя в глубь лабиринта. Ты всегда отличался здравомыслием, и, смотря фильмы жанра хоррор даже не хорохорился, и, даже не принимал – а может всё-таки? Страдания, кровь – всего лишь картинка на экране – нажал кнопку и история закончилась…

Но здесь ты просчитался, мой дорогой, мой мягкий, мой тёплый, мой живой дорогой друг. Ээ, не спеши, прислушайся к тому, что я сейчас скажу… Что бы ты ни сделал, как бы себя ни повёл – отбросишь в раздражении, пытаясь скрыть тень страха, бросишь с усмешкой, или гордо приступишь, игнорируя моё предупреждение, всё дальнейшее не важно.

Ты взял мою книгу, ты прочёл самое важное, теперь мы связаны, а то и скованы этими строками, этими символами, висящими в пустоте, именно по этой, пусть и шаткой лестнице я буду приходить к тебе. И, смею надеяться, ты уж не откажешь в небольшой просьбе – позволь выплести твои мысли из ковра твоей жизни, и соткать из них подобие одежды неприкаянному призраку.

И мы прогуляемся с тобой там, где все, начинаясь, умирает, и никогда никак не умрёт, где вечность и бесконечность, словно две змеи цепко держат друг друга, свиваясь в необозримое кольцо, там, где боль осыпается чёрной сажей, а радость искрится и благоухает дивный сад. Сад, где обитают грёзы, где слёзы радости и слёзы скорби падают в одну чашу, из которой никогда не отпить больше глотка – ибо чаша эта назначена всему человечеству, что было и будет, и есть, и, не обещаю, что ты вернешься именно тем, кем ты себя всегда видел во сне. Пусть я и часть твоего сна, но ты жив здесь, а я нет. И лист разделяет наши миры, и стоит закрыть томик – ты вернёшься к себе, в привычный и уютный мир, а я останусь там, по ту сторону… И всё же мы встретимся – ведь сны не принадлежат никому, кроме самих себя. Ну, так как? Не передумал? Не передумал… Ну что ж, тогда всего наилучшего.

О том как я стал, гм, писателем

Вы не представляете, как может утомить разнообразный труд. Да, да. Именно так и не иначе. И вот, я, человек, некогда полезный обществу в роли сантехника, подумал – я перелопатил столько дерьма, починил столько разной херни… Почему б не попытаться стать писателем? Пусть не инженером душ человеческих, не слесарем – впрочем, кто сказал нет, но хотя бы ассенизатором. Целый месяц я лелеял одну только мысль, не сходя с неё ни влево, ни вправо, старался не упустить, поворачивал то одним боком, то другим, и милосердное провидение послало мне сон.

Разлепив веки, но, однако, перейдя из одной ночи в другую, во тьме я услышал тихий голос. Такой тихий, что мне придётся сказать своими словами. Сегодня есть возможность каждому приобщиться писательскому мастерству, день открытых дверей. Если твоё желание ещё горячо, следуй за мной, главное не задавай много вопросов и никуда не сворачивай, особенно в Академии Писательских Наук, далее АПН, – важно сообщил он.

Ну что ж – раз назвался груздем, полезай в кузов, тем более, раз такую честь оказывают. Меньше, чем за мгновение мы добрались до места.

– Ну и? – поинтересовался проводник, в голосе отчётливо звучали нотки сарказма.

– Извиняюсь, привычка, – пожал я плечами.

Проводник тихо вздохнул, явно с намерением посеять чувство вины, и мы вышли из роскошного туалета. Где стояли унитазы из чистого золота, раковины из серебра, лилась розовая вода, покачивались карликовые пальмы в хрустальных кадках, тени играли в догонялки с солнечными зайчиками, и зеркало развлекалось, передразнивая случайных посетителей, вроде нас.

Оригинальненько – хмыкнул проводник и отбросил капюшон, явив непослушную чёлку, изумрудные глаза и лопоухие уши.

– Это, эта, если я правильно понимаю, ты Муза?

– Смотри, какой сообразительный – и часу не прошло, – что ещё? Чай, кофе, потанцуем?

– Ну, это всё потом, сейчас, как я понимаю, дела поважнее, – сказал я, и подумал – эх, не везёт, могли б и по красивше…

– По лицу встречают, по уму провожают – назидательно изрекла Муза, – благодари Небеса, что не совсем крокодил.

И мы тронулись в путь. Что бы посетить ту или иную студию, достаточно было крепко подумать.

Так мы оказались перед хайтечной дверью, на которой было написано – Просьба не шуметь. Муза аккуратно повернула ручку и мы вошли. В полумраке качалось пламя свечей. По углам таился мрак. Он тянул свои щупальца к танцующим огонькам, касался их, испуганно отдёргивал, снова подкрадывался… У стола сидел человек в старинном камзоле, вперив взгляд в потолок, словно подвесив на нём голову. В пальцах зажато гусиное перо, ещё несколько валялось на столе и на полу. Губы беззвучно шевелились. Неподалёку на кушетке кто-то спал, свернувшись калачиком и сладко причмокивая.

Муза недовольно поморщилась и, углядев розовую нежную пяточку, провела по ней несколько раз пером.

Нога задергалась. Муза продолжила истязание, несмотря на отчётливые всхлипывания под одеялом…

Наконец, калачик стремительно распрямился, мелькнула изящная ручка, но Муза оказалась проворнее – перо упало к остальным, а сама она приняла вид глубоко оскорбленной особы.

– А, что, что, случилось? – спросила, позёвывая, кудрявая, не менее изящно вылепленная головка.

Муза всем телом указала на меня.

– О да. Добро пожаловать. В сей миг, мы видим творческие муки известного пиита, мастера грёз, баловня судьбы, любимца муж… муз.

Оно и видно, сама дрыхнет, пока человек мучается – эка как бедолагу свело, так и не может взгляд из потолка вырвать, глубоко видать загнал…

Музы переглянулись, и не успел я поймать следующую мысль, каким то образом, непостижимым для меня способом, наконец, разлучили поэта с потолком, голова его при этом упала на грудь, а рука бешено понеслась по листу пергамента. Правильнее, свитку – каждый раз, когда строфа заканчивалась, пергамент двигался вперёд и замирал, давая возможность запечатлеться следующей, и так строфа за строфой пергамент заполнялся, а свиток прибавлял в толщине.