Кости зверя

– Это, наверное, из-за перчаток, – небрежно сказал Джекаби, убирая катушку в ящик стола.

– Да, она говорила о том, что у нее пропали перчатки. Вы случайно не знаете, куда они могли подеваться?

– Знаю. Это я их взял.

– Зачем они вам? Вы же прекрасно понимаете, как они важны для нее.

– Хочу доказать свою правоту.

– А не могли бы вы доказать это каким-нибудь другим способом? Ее действительно не на шутку расстроила их пропажа… а также, возможно, огорчили кое-какие мои слова. Я могу отнести их сама, если вам угодно. Было бы приятно хоть чем-то утешить ее. Я попыталась обрадовать ее цветами, но, похоже, одними асфоделями тут не поможешь.

Джекаби поморщился и процедил сквозь зубы:

– Не кажется ли вам, что ваш ботанический выбор несколько мрачноват?

– Мрачноват? Почему?

– Асфодели? – Он посмотрел на меня и покачал головой. – И чему вас только учат в этих ваших школах? Асфодель – это символ траура, утраты и, что самое важное, смерти. Древние греки верили, что в загробном мире произрастают целые поля этих цветов. Злодеи попадают в Тартар, великие герои – в Элизий, а всех остальных ожидают только асфодели. Заурядные души вынуждены вечно тенями порхать среди цветов. Я полагаю, что они довольно красивы по-своему, но, учитывая текущее состояние мисс Кавано, вряд ли это послужит ей большим утешением.

Я вздохнула. Раз уж сам Джекаби вздумал давать мне советы по поводу такта, то день точно не задался.

– Просто дайте ей немного времени, – сказал Джекаби, возвращая воротник на место и неуклюже пытаясь его пристегнуть. – Дух Дженни сильнее, чем вы думаете. Раз уж она пережила собственную смерть, то переживет и вашу оплошность. Не поможете мне?

Джекаби бросил мне металлическую запонку, которой я прикрепила воротничок к рубашке.

– Вот и славно. Я отправляюсь на рынок, – сказал он, поднимая свое объемное пальто со спинки стула. – Мне нужно приобрести кое-что особенное, так что я могу вернуться поздно. Постарайтесь в мое отсутствие больше не обижать никого из обитателей этого дома, ладно? Внешне Дуглас любит храбриться, но в душе он очень раним.

После ухода Джекаби я поднялась наверх и подошла к спальне Дженни, но призрачной девушки нигде не было. Пруд тоже пустовал: Дуглас, по всей видимости, отправился куда-то по своим утиным делам. Со вздохом я поплелась к своему рабочему столу в прихожей. С книжной полки раздалось кваканье, я повернулась и посмотрела на серо-зеленую лягушку.

– Ну что ж, Огден, хотя бы ты снизошел до меня.

Мой земноводный собеседник ответил тем, что надул горло и выпустил в мою сторону облачко едкого газа.

– О боже! – воскликнула я, задыхаясь и подбегая к окну. – Неужели это было так необходимо?

Я спешно покинула первый этаж, окончательно сдавшись и решив как можно быстрее закончить этот неприятный день. «Завтра будет лучше, гораздо лучше», – пообещала я себе.

Глава десятая

Из объятий сна меня бесцеремонно вырвал оглушительный треск, внезапно раздавшийся в моей комнате. Вскочив с кровати, я сжала уши руками и завертела головой, непонимающе озираясь по сторонам.

– Вот и славно. Вы проснулись, – сказал Джекаби.

Шум исчез.

– Что? – Я откинула волосы с лица и присмотрелась к тому, что происходило в комнате.

Джекаби зажег лампу на ночном столике, и в ее мягком свете я увидела, что он держит в руках простую деревянную трещотку с короткой ручкой.

– Пять часов! – провозгласил шеф. – Через час мы должны быть на станции. Вперед, навстречу новому яркому дню, мисс Рук! Вообще-то, сейчас еще темно, но рассвет близится.

– Ах да, – пробормотала я. В ушах у меня до сих пор немного звенело. – Вы что, будили меня с помощью полицейской трещотки? Должно быть, вы подняли на ноги всех жителей двух соседних кварталов.

– Полицейской трещотки? Нет, это гроггер – древний иудейский инструмент. С его помощью устраивают оглушающий шум во время особых чтений на праздник Пурим. Очаровательно, не правда ли? Какой забавный обычай.

– Могли бы просто постучать.

– Культурные традиции вас не интересуют, как я погляжу. Ну ладно, вставайте. У нас много дел.

Джекаби вышел из комнаты, и я услышала, как он беззаботно топает по ступенькам винтовой лестницы.

Встав и потянувшись, я раздвинула занавески и посмотрела на город. Над ним еще сверкали звезды, но небо уже окрасилось в тот пурпурно-розоватый оттенок, который предшествует заре. Несмотря на предрассветную тишину, город продолжал подавать кое-какие признаки обычной хлопотливой жизни. По Рыночной улице промчалась пара мальчишек, разносчиков газет, с пухлыми свертками под мышками, а в здании финансового учреждения напротив открывал двери пожилой привратник. Чуть дальше вверх по улице, на перекрестке, словно поджидая кого-то, стоял невысокий плотный мужчина.

По спине пробежали мурашки, и я всмотрелась в него пристальнее. Облачен он был в темное пальто и шляпу, заметно контрастирующие с его бледной кожей, но что-то еще в его внешности казалось немного тревожащим. Возможно, у меня просто разыгралось воображение – с такого расстояния утверждать наверняка было нельзя, – но он как будто смотрел прямо на меня. От моего дыхания стекло запотело, и когда я протерла его, чтобы разглядеть незнакомца получше, тот уже исчез.

Я моргнула и посмотрела вниз по улице, но бледного мужчины не было и там. После убийства на Кэмпбелл-стрит и разговоров с Джекаби о кровососущих призраках я вдруг испытала благодарность судьбе за то, что оказалась в единственном на весь город доме, защищенном обрядами и различными амулетами едва ли не лучше Ватикана, хотя меня так и не покидало чувство, что за мной наблюдают. Наверное, перед отъездом все же стоит рассказать Джекаби о таинственном незнакомце.

Как оказалось, Дженни выложила на старом дубовом сундуке у моей кровати кое-что из своей старой одежды. Во многих отношениях она стала мне чем-то вроде старшей сестры, которой у меня никогда не было, и она до сих пор присматривала за мной, несмотря на мою бестактность. Я с облегчением подумала о том, что неловкость от событий вчерашнего дня осталась в прошлом, но, увидев проявления ее доброты, ощутила себя еще более виноватой перед ней и решила загладить свою вину перед отъездом. Я выбрала одно простое платье с высоким подолом, подходящее для поездки, а остальные уложила в чемодан.

Дверь в спальню Дженни была приоткрыта и, когда я постучала, немного подалась внутрь.

– Дженни!

Внутри было сумрачно и тихо.

– Если ты здесь, я хотела бы поблагодарить тебя и извиниться за вчерашнее.

Я стояла в дверном проеме, ощущая себя глупо и нелепо. Отсюда хорошо была видна ваза со скорбно поникшими асфоделями. Глубоко вдохнув и стараясь ступать как можно тише, я подошла к столику и поправила цветы так, чтобы спереди красовались яркие звездочки паслена. Это был бессмысленный жест, но в моих уроках этикета ничего не говорилось о том, что делать, если ты случайно рассердил умершего. Наверное, стоит вообще убрать букет, пока Дженни не вернулась.

– Вам нельзя здесь находиться!

Раздавшийся позади меня громкий, но слегка испуганный голос сопроводил резкий порыв холода. Это было совершенно неожиданно – как будто мне за шиворот плеснули холодной воды. Я вздрогнула и обернулась, опрокинув при этом букет со столика. Ваза сделала быстрый пируэт в полете и раскололась о пол, раскидав цветы и расплескав воду по половицам. Дженни растерянно уставилась своими аспидно-серыми глазами на темную кособокую лужу.

– Ах, мне так жаль! – Я в ужасе опустилась на колени и как можно быстрее принялась собирать осколки фарфора. – Извини. Мне очень жаль. Я сейчас все приберу.

– Нет! – настоятельно и словно издалека воскликнула Дженни.

Я замерла на месте и подняла голову. Она взволнованно взирала на меня и на разбитую вазу, но при этом одновременно каким-то причудливым образом смотрела прочь, на дверь. Я прищурилась, вглядываясь в двойное изображение.