Страница 14 из 18
Сапфо сначала слушала его рассеянно, задумчиво скользя взглядом по посуде и предметам на столе, стоящим рядом с Фаоном, но постепенно и ее увлекли мысли философа.
По Эпифоклу, корнями, первоосновой всех вещей являлись огонь, вода, воздух и земля, которые не могли превращаться друг в друга, но зато обладали способностью смешиваться и соединяться.
И Эпифокл пришел к мнению, что весь мир существует только благодаря соединению и разделению маленьких частиц, и причина соединения этих первоэлементов одна – любовь, а разъединения – сильная ненависть.
«Все правильно: любовь и ненависть, а больше нет ничего…» – подумала Сапфо.
Да, именно «категории любви и ненависти» Эпифокл с упорством настоящего ученого называл главными, движущими и одновременно скрепляющими силами всего сущего, без которых материальный мир начал бы сразу же безвозвратно рассыпаться на мелкие части.
– Как же, любовь у него, желание – тоска по сладким пирогам, – еле слышно пробормотала старая Диодора.
– Погодите, а как же вода? – переспросила Дидамия, на одной из табличек которой было начертано что-то совсем другое, противоречащее окончательному выводу Эпифокла. – Фалес Милетский, например, считает, что мир произошел из влаги. Как это совместить: влагу и любовь?
– Хм, хм, – с интересом уставился Эпифокл на Дидамию, потому что явно не ожидал услышать от кого-либо, а особенно от женщины, какое-либо возражение. – Хм, хм, это все тоже связано между собой, – произнес он, немного помолчав. – Разве вы будете возражать, что во время любовных игр в телах как мужчин, так и женщин также образуется влага, а это и есть та материя всего сущего, из которой зарождается жизнь. И даже если принять во внимание только этот пример…
Сапфо покраснела и невольно поглядела на Фаона: куда старика вдруг безоглядно занесло?
На лице Фаона, слушавшего все эти умозаключения, не отразилось ни малейшего смущения, словно все, о чем говорил сейчас философ, давно было испробовано им на практике.
Сапфо подумала: пожалуй, любопытно было бы что-то узнать о любовном опыте этого юноши… Но тут же остановила себя: что еще за глупости? Зачем? Неужели она, знаменитая поэтесса, будет заниматься собиранием сплетен?
Пока взоры присутствующих были обращены на ученого, Сапфо снова украдкой поглядела на Фаона. Интересно, понимает ли он хоть что-то из этих ученых речей? Или искусно притворяется, будто они ему и впрямь интересны?
Но Фаон вовсе не думал притворяться. Он смотрел куда-то в сторону, и при этом на губах юноши застыла нежная, мечтательная улыбка.
Фаон следил за полетом бабочки, случайно залетевшей в зал через открытое окно и примостившейся на освещенном солнцем листе гортензии.
С дивными, узорчатыми крыльями, эта бабочка казалась заморской гостьей из далеких, неведомых стран. Может быть, глядя на нее, Фаон мечтал о скором отъезде? Или просто залюбовался ее неповторимыми узорами на трепетных крылышках?
А ведь эта бабочка была по-своему права: какое ей дело до заумных изречений Эпифокла? Она же знает, что порхать ей осталось совсем недолго, до скорой зимы… И почему Фаон чем-то неуловимо похож на эту прекрасную бабочку? Наверное, из-за матери – маленькой Тимады, которая тоже почему-то так торопилась жить… На что им теории ученых мужей, если проходит лето?
И Сапфо подумала, что в этом безразличии к философским рассуждениям была своя правота. Но только она доступна не каждому, а в полной мере лишь этой бабочке, цветку, ветру, гранатовым зернам на блюде, сияющим, подобно драгоценным камням. К чему тяжеловесно размышлять о сущем, если можно просто жить, ощущая себя таинственной сердцевиной самой жизни? Без всякой «проблемы связанности» Фаон был теснее всех связан с жизнью прочными, любовными узами.
По сравнению с ним все присутствующие в комнате показались Сапфо скучными и словно незрячими: они сидели спиной к бабочке. В том числе и она сама.
Нет, это уже слишком!
Наконец первый небольшой урок, а заодно и трапеза были закончены, и слушатели, потягиваясь, начали подниматься со своих мест.
– Я вынуждена отложить наш разговор на завтрашний день, Фаон, – повернулась к юноше Сапфо. – Сегодня я неважно себя чувствую.
– Правда? – с испугом посмотрел на женщину мальчик. – То-то я гляжу, ты, Сапфо, сегодня плохо выглядишь!
Слова Фаона снова задели Сапфо за живое: это она-то плохо выглядит, с прической, поразившей всех ее подруг?
А как же фиалки? Как же подведенные помадой губы и ароматы? Да что вообще этот наглый мальчишка может понимать в женской красоте?
Но Сапфо не успела ничего ответить Фаону, потому что того уже взяла за руку Глотис, настойчиво увлекая к выходу и приговаривая, что она хочет нарисовать его портрет.
– О Сапфо! Моя царица! – прошептал тут же подбежавший к Сапфо Алкей, хватая ее руку липкой ладонью, перепачканной чем-то сладким. – Ты должна мне уступить мальчишку, Фаон – настоящее чудо. Я с удовольствием поселю его у себя и сделаю так, что он ни в чем не будет нуждаться…
– Поговорим об этом позже, – как можно сдержаннее и спокойнее ответила Сапфо. – Ты хорошо придумал насчет «фаоний»…
Сапфо вышла за дверь, но, чувствуя, как от нервного напряжения у нее дрожат колени, на минутку прислонилась к стене.
Как же точно выразилось смятение ее чувств в только что родившихся строках: да, жар во всем теле, язык немеет, пот струится, дрожь пробегает по позвонкам… Но это мучительное, страстное стихотворение забрало у Сапфо все силы без остатка.
прошептала Сапфо финальные строки, действительно почувствовала сладкий озноб во всем теле, холодной струйкой пота сбегающий между лопаток.
Она растерянно ощупала свою пылающую голову и яростно зашвырнула в угол букет фиалок.
Глава третья
Под взглядом Мнемосины
Сапфо легла, обхватив обеими руками мягкое ложе, как будто постель была сейчас для нее единственным спасением.
Впрочем, она действительно знала проверенный способ, безотказно помогавший в борьбе с самыми различными недугами. Стоило Сапфо хотя бы какое-то время провести в постели в полном одиночестве – без еды и без каких-либо забот, не тратя сил даже на то, чтобы пошевелить кончиками пальцев, – и она быстро приходила в себя.
Иногда на восстановление утраченных сил хватало часа или даже всего нескольких минут, порой желательно было поваляться в одиночестве целый день. И тогда откуда-то вдруг снова как по волшебству появлялись душевные силы и внутренняя ясность.
Само собой разумеется, в спальную комнату сразу же заглянули кое-кто из подруг и верная служанка Диодора, предлагая свою помощь. Но Сапфо отказалась от всех целебных снадобий, и очень скоро все оставили ее в покое.
Да и откуда Сапфо знала, от чего именно теперь ей лечиться?
Она лишь смутно догадывалась об этом, когда снова и снова повторяла про себя строчки последнего стихотворения, но старалась дальше думать на запретную тему.
«Опять меня мучит Эрот, расслабляющий члены, – сладко-горькое и непреоборимое чудовище»[17],– вспомнила Сапфо свои собственные давние строки.
И откуда-то, словно из неясной дали, в душе нарастало смутное ощущение катастрофы.
Наверное, так испуганно вздрагивает земля перед землетрясением или перед извержением вулкана, в том числе вулкана задремавших в глубине душе чувств.
Но, подумав про огнедышащий вулкан, Сапфо тут же вспомнила про Эпифокла и невесело улыбнулась.
Смешной, замудривший сам себе голову старик!
Когда за столом зашел обязательный, как горькая, возбуждающая аппетит приправа, разговор о смерти, Эпифокл сделал странное заявление. Он сказал, что истинный философ должен сам управлять своей судьбой, а не подчиняться ее воле, и потому лично он давным-давно придумал, каким будет его конец. Итак, как только он почувствует, что его духовная жизнь подошла к концу, а физическая и так уже еле теплится, Эпифокл тут же покончит со своей телесной оболочкой. Он бросится в пылающий кратер вулкана под названием Этна!
16
Перевод В. Вересаева.
17
Перевод С. Радцига.