Наследник

Хозяйка квартиры отметила отъезд незаконной жилички неожиданной похвалой в мой адрес: «Правильно, что погнал. Руки из жопы. Плиту засрала – кто отмывать будет? Уж не я ли?»

Я никого не выгонял, но плиту пришлось отмывать.

И вот теперь сумасбродная девица нежданно-негаданно вознамерилась вернуть себе моего предшественника. Лучшего места и времени, чем встреча Нового года в моем скромном жилище, для этой бредовой затеи, по-видимому, не нашлось. Где-то прослышала – общих знакомых тьма, – что друг в отношении меня сменил гнев на милость, больше не винил за подлость, а справедливо счел жертвой обстоятельств. Кстати, «подлость» я потребовал уточнить как «пассивную», и моя настойчивость была оценена. Наблюдая за другом, я пришел к выводу, что о своих бывших говорить куда легче, когда под рукой обретается нынешняя. Пустячок, а именно то, что мой друг обрел новую «половинку» в планах смутьянки, среди заслуживающих внимание, себя не нашел. Больше того, я подозревал, что именно это обстоятельство легло в основу творческого замысла. В смысле: «Я вам сейчас обоим такое сотворю!»

«Таков ее план, – сыпанули мне щедро дроби в крупу добрые люди. – Волнуйся!»

От видения подстерегающего застолье вероятного будущего меня нешуточно замутило. Давно подмечено: не намешанное валит с ног, а навеянные им мысли. Я прикинул шансы новой пассии друга, та сидела аккурат напротив меня. Нашей общей бывшей она была не соперница, дура дурой, на такую бы я ни за что не покусился. «Вот и славно, – порадовался неожиданной удаче. – Будем с другом детства дружить до самой старости». Я даже забыл на минуту, что наша общая бывшая – как о СССР рассуждал, то есть о Родине, – возможно, вся в нервах пасётся под моей дверью. Собирается с силами. Слова зубрит, которые надо сказать, если ей на звонок откроют. Что не факт, поскольку звонок я предусмотрительно отключил, как только собрались все приглашенные. Правда, у нее был ключ. Дубликат. Жесть какой криминал с точки зрения правил. Оставалось надеяться, что ей не придет в голову им воспользоваться, насколько непросто при съеме жилья поменять замок. Целое событие, если кто не знает.

Мне казалось, я слышу ее истеричные каблучки, чувствую напряжение. Мои внутренности сжимались от звуков, похожих на поворот ключа. Если правда, что детектор лжи можно обмануть с помощью мышечной игры сфинктером, я в те минуты был бы асом разведки. И молился: «Господи, спаси и сохрани, ведь мы столько лет дружим. И мы только что помирились. Ты свидетель, я ее просил, отговаривал…»

Молитва – великая сила, если молишься искренне, я же в тот вечер сам себя превзошел. На всякий случай по-хозяйски сослался на какую-то ерунду, выглянул на лестничную клетку, предвкушая сцену и диалог:

«Ты?»

«Кто же еще? Я здесь живу. Войдешь?»

«Пошел к черту».

«Ну как знаешь. Кроме меня тебя там никто не ждет».

«А ты… Ты ждешь?»

«Нет».

Дверь, замок, еще поворот, цепочка, выдох.

На лестничной клетке в табачной дымке я обнаружил соседа с верхнего этажа. На «родном» этаже его с куревом и привычкой бросать непотушенные бычки в мусоропровод нещадно гоняли. У нас тоже соседа не то чтобы привечали, тоже ругались, но не так сильно. Вроде как гость. Для гостя поблажки – это нормально, это по-людски.

Однако же надувная баба. Больше всех радости от появления в доме резиновой подруги досталось на долю Дяди Гоши. Он заслуживает большего, чем просто упоминания. Так и будет, но позже. Тогда же поизгалялся дядюшка над племянничком всласть. Счастье, что слышу его только я, как правило только я. Больше никто, ну-у почти никто. Скажем так. В противном случае пришлось бы приструнить родственника, преподать урок воспитания не по-макаренковски. Или как раз по-макаренковски? Помнится, что в педагогической науке единства на этот счет нет. Помнится также, что я никогда не занимался педагогикой. Но ведь помнится же! Иными словами, из неопределенных, назовем их, источников мною когда-то было усвоено: воспитывать старших на людях нехорошо, не принято, скотство. И вообще, – себе дороже. В случае с Дядей Гошей последнее обстоятельство превалировало над всеми прочими.

– Только надувай посильнее! – лез он ко мне с идиотскими советами, наплевав на то, что мы далеко не одни, пир горой. Ну не горой – курганом. – Иначе будешь это… как со старухой. Ха-ха! Тоже, кстати, нехилый опыт. Я бы, Ивашка, на твоем месте от него не отмахивался. Что до опыта, то тут требуется особенная рачительность. К старости готовиться надо, потому что удивляться в старости для здоровья нехорошо. Удивление в старости для него, здоровья, первейшая опасность. Ну ты понимаешь, о чем я. Помереть, одним словом, можно от неожиданности. А ты – раз, и уже опытный! Ничему не удивляешься. А почему? А потому, что загодя подготовился. И кому за это спасибо? Вот так. И развлечешься, и, глядишь, выживешь. Как тебе мысль, племяш? Крутая, скажу тебе, вещь… Я вот сейчас подумал: любой возраст задать можно, какой хочешь, все регулируется, настраивается. Мадам, уже падают…

Пришлось оторваться от застолья и шепнуть вбок:

– Слюни… Слюни падают. Подбери, да пошустрее. Обстоятельно мыслишь, Дядя Гоша, я так не умею.

– А ты учись. Пошустрее ему. У самого соображалка со скрипом, не мысли, а заусеницы, а туда же – пошустрее…

Вот же рожа… «Мадам, уже падают…» Поэт! А ведь что воспевал? Презерватив для неудачников. «Бабоимитатор».

– Завтра же в дворницкую отволоку. Кончится твое веселье.

– На и дурак. И не в дворницкую, а в мастерскую.

Еще один жонглер словесами. Почему «еще»? Кто до него был? А я не помню. Наверное, дворник и был.

Обитатель «мастерской» фигурой был колоритной. Пивной объем его талии больше подходил для пожилого майора полиции. Нос – для дружеских шаржей на Депардье. Лысый, глазки маленькие и мутные, словно специально созданные для того, чтобы поменьше грязи видеть вокруг. И хотя для дворника такое зрение аккурат, пожилому майору полиции, опять же, тоже не помешает. К тому же был он записным мастером тонкого диалога и уместно спрямлял лихо закрученную мысль художественным словом. Тем, что нынче принято относить к малохудожественным, порой подсудным. Сам, возможно, так не считал, скромничал. Зато я, как и наши общие знакомые, ценил его прямоту. Ту, что нынче помещена под стерилизующий культуру запрет. Если в людей типа нашего дворника зашивать торпеды-цензоры, как «зашивают» пьяниц, то речь их станет бессвязной, уподобленной тексту, напечатанному на машинке, растерявшей добрую половину букв.

Мастер… – как осенило. – Так ведь он вправе дворницкую мастерской именовать. А я дурак. Как же упустил очевидное из виду? Очевидное или все-таки ухослышное?

Вот так подумалось, словно о чем-то важном. Словно это что-то в жизни меняет. Завидно знать, что есть люди, которые запросто, изо дня в день думают так, как мне за всю жизнь не надумать. Я же играю на поле серьезных раздумий о совершенно неважном. И все больше в защите. Особенно по утрам, когда валяюсь в постели, как сейчас. Это от того, что по-настоящему важного в моей жизни с полжмени не наберется. Да и сам я, если вдуматься, жилец на этой земле неважный. Жилец – не vipец. По крайней мере, пока неважный. Вот и разнашиваю мелочи – какую на полразмера, какую – на размер. Себя дурить не научишься – никого не обманешь, а без этого… Без этого никак! Без того, чтобы надурить, вообще ничего не сложится. Лопнешь булькой на воде – как и не было тебя. Я так не хочу. Словом, тренируюсь. Главное, бесконтактно, если иметь в виду УК РФ. Это важно. Но чутье и внешние наблюдения дуэтом подсказывают мне, что такая кошерность роняет мои шансы как крошки с вытряхиваемой скатерти.

– Пойду в мастерскую… отлить, а ты, Иван, за метлой… присмотри пока, будь другом, а то разные тут у вас… люди. – Так, с живописной игрой в троеточиях, по обыкновению встречал меня дворник. Встречал бы и сейчас, да многое переменилось за недолгое время.