Наследник

– Ты никак в политике решил себя попробовать?

– Да ну тебя, скажешь тоже. Какой из меня политик?

– Словоблуд из тебя отменный. А что ты скажешь про слово «брандспойт», в котором налепил целых четыре ошибки?

– Ладно тебе… Как же тогда пятерку поставили?

– По счастливой случайности, сынок. По удачному совпадению. Некоторых родителей, видишь ли, привлекли в помощь словеснику. Зашивалась ваша русичка, не успевала проверить работы к сроку.

– По счастливому, говоришь, совпадению?

– Конечно же, по счастливому, Ванечка. Каким же ему быть прикажешь, если при таком количестве огрех пятерку поставили? Даже Зинаида Викентьевна не хотела верить в такое счастье.

– Ты хочешь сказать, что исправляла ошибки в моем сочинении?

– Чудак-человек. Сам посуди: кто бы мне его дал? Сама учительница исправила. И оценила исправленное по достоинству.

– При чем тогда привлеченная к проверке группа родителей?

– Но ведь это же правда. Так и было, привлекали. Зачем правдой манкировать?

– Да-а, умеешь ты тень на плетень навести. Вот так сшелушилась с моей биографии гордость за раннюю грамотность.

– Как сухая шкурка с обгоревшего носа. Безболезненно.

– Если не ковырять, то, наверное, безболезненно.

– Вот только не надо, Ванечка, ковырять. И прикидываться исполосованным материнской предвзятостью тоже ни к чему.

– Как ты произнесла-то все это? Помнишь, что по поводу таких изысков говаривала дражайшая Зинаида Викентьевна? Кстати, о Зинаиде… А что попугайчик? Волнистый. Ну тот, залетный? Мурманский? Давно собирался спросить… Да нет, вру, только сейчас вспомнил. Я ведь тогда правильно угадал про попугайчика-рыбачка. Это не вопрос. Он потом что, как «царь жаб», «царевна-лягушка наоборот», в добра молодца обратился?

– Помнится, Зинаида Викентьевна говорила, что пропал попугайчик. Вроде как в форточку выпорхнул и затерялся в городе. Дети рыдали. Но жизнь ведь и утешить умеет, если кто достоин. Пропавший муж, детям отец объявился, Зинаиды Викентьевны зять. С повинной прибыл. И не один, с полугодовалой девочкой. Бросила рыбачка дамочка. С тем, что прижила от него, и бросила непутевого.

– Поделом.

– Поделом.

– Вскоре, стесняюсь уточнить, после исчезновения попугайчика объявился? След в след за пропажей птички? Попка за дверь – рыбачок в дверь, ведь так было дело? Опять же исключительно по счастливому совпадению.

– Не вижу повода для иронии, у людей семья наладилась. Что же до совпадений или несовпадений по времени…Часовые пояса, кстати, разнятся… Очень некстати… Откуда мне знать такие подробности, Ванечка? Может, и по счастливому. А возможно, что с птичкой хлопот меньше было, теперь все жалеют… Зинаиде Викентьевне денег нужно было занять: на билет у нее накопленного хватило, а на подарки внукам сущие крохи остались. Вот она и поделилась. Не поделилась даже, а обмолвилась вскользь. Совсем вскользь, как твое «проказалось». Это чтобы ты лучше понимал, о чем я. А может быть, счастливы мурманчане… Случается, что берет Всевышний несчастные судьбы в свои…

– Ладошки…

– Как-то так, Ванечка, как-то так.

«В ладошки».

В мамином доме всегда так: она мысленно произносит «В ладошки…», иногда мне кажется, что я слышу эти слова наяву, и тут же чувствую, как натруженные подмокшей обовью ноги укутывает сухое и теплое. И весь я, уже с головой, нежусь в удивительном уютном логове. Словно заполз в большой вывязанный по росту мохеровый носок и пристроил промерзшее седалище в пятку – так все удачно западает!

Настоящий перформанс мог бы получиться из этого образа. К примеру, на какой-нибудь биеннале современного искусства. Лучше в Венеции, там в ноябре довольно-таки сыро, а значит, и сердца людские скорее откликнутся.

Я в носке, слегка подваниваю от перегрева и переживаний. Само собой, в центре всеобщего интереса. Рассматриваю восхищенную публику сквозь редкую вязку и мечтаю не расчихаться из-за мохера. Он повсюду лезет со своим: «Это благодаря мне! Мне!» И все норовит в нос, в нос попасть. Вот-вот чихну, но тогда выйдет, что прав он, проныра: это благодаря ему. Черта с два! Терплю. Чума, как все непросто…

«Интересно, он в памперсе?» – беззлобно, хотя и с подначкой интересуется кто-то в толпе. Что за дурацкий вопрос? Я такие вопросы не одобряю. Впрочем, мысль не лишена здравого смысла…

– Мама, я пойду руки помою.

– Можно не спрашивать. Кстати, биеннале в Венеции в этом году откроется в первых числах июня. Пока ты в носке до сырости и холодов досидишь, – совсем спаришься. И вообще, по части темы, это будет скорее архитектурная история, чем домоводческая.

– Домоводческая? Ну да, вязание… Не сразу и сообразишь. Забытое слово. Спасибо, что просветила. А вот за другое – совсем даже не спасибо. Или это не ты была, с кем я договорился, что раз в году, в мой день рождения…

– Ну, прости, прости, не утерпела. Уж очень симпатичный образ у тебя вышел.

– Не подлизывайся.

– Иди мой руки, творец без памперса.

Ступни еще гудят, словно взвешивают: «А не вспухнуть ли нам парой свежих мозолей?» Другой способ подтолкнуть хозяина к смене обуви на более удобную им недоступен. Воображение у ступней убого, придавлено. Затоптанное, словом, воображение. Я знаю, что они не всерьез, просто пугают. Кому охота самим себе болячку «наколдовать»? Пусть и аукнется она, в конечном итоге, мне всему, целиком. Хотя и то сказать – ступни… Они на любую глупость способны, слишком удалены от головы. Особенно в моем случае. Я о росте. Сто девяносто и еще один.

«И не думайте!» – предостерегаю на всякий случай.

Гул-зуд будто тумблером выключает. Мне не надо угадывать, кому именно я обязан такой роскошью. На этот раз я не буду капризничать по поводу подслушивания и подглядывания за моими мыслями. При том, что именно сегодня исключительный, запрещенный для ментальных вторжений в мою жизнь день. Не помню, чтобы хоть раз уговор сработал, даже попыток соблюсти его известной стороной не припоминаю. Ну, хоть разговариваем в этот день больше вслух, по внешней, так сказать, линии. Потому что рядом. И на том спасибо. С ногами вовремя послабление вышло… Как тут обиды дурацкие предъявлять? Глупо. Какой же я все-таки приспособленец.

«Эк, я себя хлёстко, а ты молчишь. Ноги, надо полагать, само по себе отпустило? Я так должен думать? Хорошо, уже думаю. Наверное, и в самом деле случаются такие совпадения. Всё равно спасибо».

«Конечно, бывают совпадения, как без них. Полотенце свежее справа. Крем для рук возьми, отлично впитывается, и без запаха, как ты любишь».

– Господи, как же у тебя хорошо, – мурлычу, вновь устраиваясь напротив хозяйки жилища за кухонным столом.

Ноги у меня длинные, я подбираю их поглубже под стул, чтобы не мешать маме. Заодно выпрямляю спину, не дожидаясь привычного: «Не сутулься, пожалуйста, Ванечка». По той же причине: «Ну, что ты угрюмый такой?» – распускаю складки над переносицей и слегка растягиваю губы, рассчитывая получить в результате милую полуулыбку. Трогательно – вот как должна выглядеть эта гримаска. Впрочем, главное, чтобы не бýкой, как привык.

Увы, задуманное и исполненное в моей жизни не сильно дружат. Иногда они даже не знакомы. По этой причине на результат я особо не уповаю. Подозреваю, что выгляжу курьезно – эдакий погрязший во второгодничестве школяр-переросток на разборе полетов в директорском кабинете. Подтянутый, с уважительно выпрямленной спиной, однако в то же время скрытно-нагловатый. Точно знает, стервец, что на улицу с позором его не выставят. Нет такого закона, чтобы вышвыривать олухов недоучками. Да и привык уже к выволочкам.

Мама следит за моими стараниями оценивающе: чуть насмешливо глаза прищурила, губы сложила трубочкой. Дядя Гоша очень смешно ее такую копирует. При всех глобальных, можно сказать, с мамой различиях, у него выходит похоже. Наверное, правильно уловил настроение. Хотя Дядя Гоша и правильность, пусть даже в таких пустяках, как передразнивание, видятся весьма эксцентричной парочкой.