Наследник

«Охотно верю».

«И у Дяди Гоши, наверное, ум за разум заходит, куда я запропастился».

«Очень я сомневаюсь насчет ума у Дяди Гоши, а в разуме так просто отказываю. Поверь, я знаю, о чем говорю».

«Люблю тебя».

«Я тебя тоже».

«Да, чуть было не забыл… Правда, что ассоциация акушеров покупает спортивное общество “Уро-жай”?»

«Ты неисправим. Размениваешь себя на всякую белиберду».

Действительно. Столько правильных мыслей было о Милене, а свалил как с пожара, даже шаг не придержал возле сестринской. Разбазариваю себя почем зря. Размениваю, а что наменял – разбазариваю.

Тем временем доктор Пал Палыч, чрезвычайно собою довольный, выдвинул нижний ящик стола, самый высокий, специально для картонных скоросшивателей. В нем он хранил то, что заслуживало сокрытия от бесцеремонных коллег. Стол воспринимался как личное имущество, и шарить в нем возбранялось традицией. В ящике у Пал Палыча всегда был заначен коньячок. Пара-тройка бутылок отменного качества. Образцы настоящих произведений искусства. Подношения от пациентов, чаще от их родственников. К слову, выпивке попроще, рангом ниже «ХО», места в столе не было. С ней доктор расставался легко, благодаря чему слыл в отделении человеком щедрым и довольно широких взглядов. Проще говоря, чудаком, у которого завсегда, несмотря на статус заведующего, есть чем разговеться. Или поправиться. Словом, поживиться. Даже если ты разнесчастный интерн. Правда, сам он никогда за компанию не употреблял. Уклонялся вежливо, но веско. Коллег Пал Палыча в такие моменты отличал особенный такт. Они не настаивали.

Пал Палыч в принципе крайне редко позволял себе выпить во время рабочего дня. Да и «выпить» – это сильно сказано. Капнет в кофе три слезки для запаха – вот и вся доза. Спиртное держал не столько для себя, сколько для посетителей и их близких. Если видел, что рюмка-другая редкого, выдающегося напитка хоть как-то поможет им справиться с горькой вестью. Успокоит, согреет, отвлечет ненадолго. Главврач пару раз по-товарищески пенял ему на странные методы и, несвойственно возвысив голос, укорял нарушением этики. Оба раза извинился за вспыльчивость, жизнь, мол, замордовала. И без особых церемоний принял из рук подчиненного «успокоительное». Пал Палыч подозревал, что второй срыв был искусственным. Наверное, зря: главврач отнюдь не был обделен щедротами граждан, чьи обстоятельства привели их в больничные стены. Правда, жена главврача работала в бухгалтерии и частенько наведывалась в кабинет к мужу. Без стука. Сплетни ходили, что алкоголь она изымает железной рукой и относит каким-то барыгам. Пусть так. Трое сыновей, и все трое врачи в государственных клиниках, а подвижничество испокон веку дорого обходится семьям.

В отличие от начальства коллеги, уступавшие Пал Палычу в статусе, журили его за расточительность; разумеется, за глаза. Они были убеждены, что и без того делают для больных больше, чем им, врачам, оплачено государством. И значительно больше, чем пациенты того заслуживают. А посему дополнительные траты в виде безоглядной раздачи часто незаменимого продукта полагали непростительным перебором.

Случалось также, что ехидничали насчет погони Пал Палыча за «дешевой», а главное, «совершенно бессмысленной» популярностью. Так несправедливо персонал отделения оценивал необычную обходительность своего босса с родственниками больных. Отчасти коллеги Пал Палыча были правы. По меньшей мере, насчет бессмысленности. За всю историю отделения, каковым заведовал Пал Палыч, никто из родни покинувших мир граждан и гражданок не обратился за помощью к тем же врачам. Разве что злая болезнь старательно обходила их стороной. Вроде как «эта семья норму сдала»… Но тогда получается – не такая она, болезнь, и злая. Что видится еще более странным: статистика в онкологии – сплошные потери в живой силе.

Пал Палыч тем не менее упрямо гнул свою линию. Спорных привычек он не менял и, ко всем прочим своим достоинствам-недостаткам, виделся докторам-коллегам непреклонным упрямцем. Тем самым докторам-коллегам, которые взахлеб возносили зав. отделением за щедрость и широкие взгляды. Эдакий широковзглядый и щедрый упрямец.

Зато кураторы из Минздрава полагали заведующего человеком с собственным мнением и при этом душевным. Они не вдавались в суть местных интриг и после протокольных визитов в пораженный палочкой абстиненции кабинет главврача с нескрываемым удовольствием заглядывали «на чаек» к Пал Палычу.

Надо признать, что реакция коллег на некую обособленность Пал Палыча была незлобивой, вполне себе дружеской. Сказано же, что чудак, а какой чудак без чудачеств? Необычная для тружеников лояльность коренилась все в той же не раз упомянутой отзывчивости вкупе с глубоким пониманием тягот синдрома похмелья. Проще говоря, в доносах и кляузах, чье тематическое и адресное разнообразие давно заслужило статус «мульти», Пал Палыч не фигурировал. Только в «шапке», если писали ему. Так что по совокупности позитивных причин зав. отделением без долгих проволочек был вписан в число соискателей должности главврача. Нынешний громовержец больницы неожиданно резко сдал. Шунты, байпасы, простата, геморрой, позвоночная грыжа – все возбудилось в нем разом, и главврач попросился на пенсию. Сам. Чем несказанно удивил всех и вся силой духа, что у подкаблучников большая редкость. В больнице о нем сразу заговорили с придыханиями и до крайней степени уважительно. Отдельные труженицы и вовсе растрогались: святой, говорили.

Сложись столь трепетное отношение к главврачу раньше, шунтов и байпасов он бы мог избежать. Запоздавшее признание – всегда чудовищная несправедливость. Даже незаслуженное. С заслуженными та же история.

Быстрых перспектив Пал Палычу никто не сулил, в списке он числился третьим. На непраздный вопрос доверенному человеку: «Алфавитный ли заведен порядок, или?..» получил исчерпывающий ответ: «Правильно мыслите: “или”». Намекнули при этом, что «работать есть над чем». Тавром «безнадега» одарили кого-то другого. Можно было предположить, что конкурс готовится честный, но в инопланетян Пал Палыч не верил.

– Есть над чем, есть над чем… – бурчал доктор под нос чужие слова, зависнув над ящиком.

Он вдумчиво выбирал, чем конкретно себя нынче попотчевать. «Хорошая выпивка – радость в кубе» – говаривал его отец, большой любитель самодельных присказок. Вдруг в милые сердцу раздумья щепкой вонзилась мысль иного порядка. В который раз за последние две недели Пал Палыч неприятно подумал, что в борьбе за призовое кресло ему отвели роль кота, избавляющего от дремоты заматеревших мышей. Ведь это он был самым молодым претендентом. Для старпёров из министерских кресел это означало – самый неопытный. Неважно, на каком поприще – аппаратном или же медицинском. Самый неопытный и всё тут. Наверняка о своей роли в предстоящем спектакле Пал Палыч не знал – кто о таком прямо в глаза скажет? – но беспокоился.

Беда таилась в вероятности проиграть конкурс и оказаться в совсем некомфортной ловушке, если за «комфортную» принять клетку с кормом и пойлом. Точнее – в одной из трех, предсказанных раздумьями Пал Палыча.

Первая сводилась к возрасту конкурентов. Три прочих соискателя на десяток лет, плюс-минус год, раньше Пал Палыча осчастливили мир своим пришествием. Если Пал Палычу не вытанцуется победить, то сидеть ему на отделении и сидеть, пока залысины в воротник пиджака не уткнутся. Кресла замов конкурентам не предлагают – тон хороший, но и дураком не надо быть.

Вторая смена силков также была косвенно связана с возрастом: пока дело дойдет до следующего конкурса, траченные молью тела министерских ретроградов отволокут на погост, грянет новая смена, и она захочет новых людей или старых своих, в список которых Пал Палыч при всем желании вписаться не сможет. Смысла не будет идти на выборы. Участие штатной мартышкой в череде представлений – стыдное дело. Медики страшно далеки от партийных традиций.