Наследник

Надо будет, перед тем как отращивать дополнительную шевелюру, порепетировать движения перед зеркалом. Подвигать рукой, головой подергать. Последнее особенно важно: задача – манерность, нервный тик нам не нужен.

Некоторые жесты чудовищно заразительны. Счастье, что я вовремя успел вернуть свободную руку в компанию к первой. Под собственный зад. Ладонями к стулу. Это не очень удобно, гораздо комфортнее, когда ладонями вверх. Вроде как попу, мишень не лучших приключений, поддерживаешь в трудную минуту. Потому что плечо ей подставить никакой гибкости не хватит, а чувства локтя, при всех акробатических издержках, может не хватить.

Словом, ладонями вверх – удобнее, а вниз – интеллигентнее, так как это положение рук оставляет окружающих в неведении о наличии в вашей жизни серьезных проблем. И, кстати говоря, голову такая поза надежнее держит в тонусе: меньше тянет повторять жесты, обезьянничать. Сомневаюсь, что еще кому-нибудь из живых существ дано так сидеть. И если я прав, то не только духовность, совестливость и еще неведомо что отличают нас от животных. Это радует. Не хватает духовности? Совести нет? Садись на руки ладошками к стулу – и ты уже человек. Здóрово.

Пациент в это время платком промокает губы. В «несобранном», не плотно сжатом состоянии его губы оказываются большими, красными и мясистыми. Им должно быть обидно столько времени проводить в поджатом виде, такая красота скрыта. Наконец дело сделано, губы из насосавшихся крови пиявок вновь превращаются в одинокого оголодавшего червя, а платок помещен в рукав пижамной куртки. Карманам продемонстрировано либо пренебрежение, либо недоверие.

Теперь нарушитель нашего с доктором тет-а-тет несколько раз сжимает пальцами щеки, двигая кожу вверх. Он словно бы проверяет – все ли на месте? Одна попытка не убеждает… Таким жестом можно было бы подправить форму лица, будь оно из пластилина или из глины. Лицо «пижамы», он же «чертополох» (всё же почему «чертополох»?) оказывается живым, и, как всё живое, оно тяготеет к привычному: стоит гостю убрать от лица ладони, все тут же возвращается на круги своя. А именно – щеки съезжают из-под глаз обратно к воротнику, слегка провисая ниже линии подбородка. Оголодавший хомяк, а не чертополох.

– Нуте-с, голубчик, что с вами? Что вы так возбудились? Вам ведь нельзя. Ну сами вы выздоровели, так сами. Да… Как вы выразились… Вопреки? Пусть будет вопреки. Но помилуйте, в таком случае мне тем более не ясно: при чем тут я? – Доктор окрашивает тон легкой обидой, но тут же вроде как берет себя в руки: – Однако ничто, уважаемый, не может мне помешать порадоваться за вас. Со стороны, если вам так больше угодно. Угу-угу… Ведь все так счастливо разрешилось! Вам бы, Валентин Саныч, и самому радоваться вместе со мной, а вы, как я смотрю, в полном раздрае. И недержание у вас, дежурная сестра в журнале отметила. Ничего унизительного, голубчик. Такое бывает. А вот зачем вы мокрый подгузник соседу подбросили? Вопро-ос.

«Знай наших! – аплодирую в душе доктору. – Получи, фашист, гранату…»

– Ложь! Злобный навет! Это всё потому, что я… Потому что она… А вот затем! Затем, что я против всех них выздоровел! Потому что…

– Ну же, не тушуйтесь. Продолжайте, голубчик.

– Это всё потому, что… сами отлично знаете почему.

Пациент на глазах теряет запал. Еще гоношится по инерции, но крышка над котлом негодования уже не подпрыгивает, огонь затухает, и это заметно. Доктор, молодчага, не поддался, не поддержал градус. Вскоре скандалисту, выдохшемуся и потерянному, предстоит вялое, вымученное объяснение чего-то совершенно необязательного. И вся эта неловкость возникнет лишь потому, что молча откланяться и прямо сейчас закрыть за собой дверь пришельцу представляется странным решением, в корне неверным. Справедливости ради надо признать, что его выбор понятен: какого черта, в таком случае, вламываться без приглашения и орать что есть силы? Уж конечно, не для того, чтобы бесславно отчалить, так и не дождавшись вожделенного скандала в ответ. На полуфразе. Тут с «пижамой» нежданно-негаданно происходит удивительная метаморфоза. Вероятно, где-то в складках его нелепого одеяния был мудро припрятан резервный источник энергии. Организм оказался мгновенно «запитан», и пациент заблажил:

– Потому что… вы все! Все одинаковые! Но эти хуже всех, сукины дети! Дармоеды! Всю жизнь на моем горбу! Они, чтобы вы знали, уже и соглашение у нотариуса подписали! А? Каково! Как деньги делить за проданную квартиру! Мою квартиру! Квартиру им, дачу, машину, деньги с книжки! Книжки! Видал миндал?!

Неожиданно, но очень целеустремленно его рука устремляется к ширинке.

По недоумению, промелькнувшему на лице Пал Палыча (он же Павел Павлович), я улавливаю, что его, как и меня, немало озадачило, покоробило даже слишком буквальное толкование расхожего выражения. Раньше под «миндалом» я подразумевал что-то совсем другое… Сейчас понимаю, что вообще ничего. Слово как слово. Смешное. И отлично рифмуется с «видалом». Просто говорил и не задумывался. У «пижамы», я так понимаю, оно вызывает весьма конкретные ассоциации. В наглядном подтверждении догадок я не нуждаюсь, поэтому что есть мочи гаркаю, потрясая недюжинной силой связок себя самого, присутствующих и, по-видимому, все отделение. Допускаю, что не одно:

– Хорош орать тут! Пшёл отсюда со своим «миндалом»! Жулик! Подгузниками он, понимаешь, людей шельмует. Нассы нам еще прямо тут, эксгибиционист хренов. И объяви, что это я нассал! Не видишь, доктор с больным занят? Больной – это я, если ты еще не проникся. Сам же признался, что выздоровел! Другим теперь дай! В женское иди «миндалом» своим трясти. Может там произведешь на кого впечатление, а тут не до тебя! Тут приговор человеку зачитывают!

Слова и воздух заканчиваются одновременно.

Доктор от моей неожиданной выходки мало сказать, что опешил. До визитера же только начинает доходить смысл моей тирады. Взгляд его напряжен, пристален и пытлив. Но мне не резон посвящать его в суть происходящего. В то, что я лицедействую, ломаю комедию. Не доверяя мимике, прикрываю лицо ладонью, вроде как бровь зачесалась. С той стороны, где соляным столбом замер Валентин Саныч. Незаметно для него подмигиваю врачу: «Как я его?!» Тот тихо щелкает дважды языком. На слух мне не определить: это укор или восхищение? Возможно, ни то ни другое. Просто он таким образом вывел себя из микрокомы, если такая есть. Есть, конечно. В народе ее называют ступором. Как бы там ни было, облегчения врач не скрывает. Потер ладони, поскреб ногтем возле уха, ручку переложил. Мы все одинаково ведем себя после шока – шевелимся бессмысленно, почесываемся… Это доказательства жизни. Предъявил его и «пижама», не отстал от Пал Палыча: сунул-вынул руки из карманов куртки, потеребил кончик носа, переступил с ноги на ногу.

– А у вас что? – демонстрирует пренебрежительный тон и умение пропускать мимо ушей неприятное.

Только что «пропесоченный» гражданин. Счастливчик, избавившийся от хвори. Откуда эта завидная сдержанность? Я почти уверен, что таких разносов ему еще не устраивали. Вообще сомнительно, чтобы кто-нибудь до меня позволял обращаться к нему в такой хамской манере. Если и случалось подобное, то очень-очень давно, в детстве. И получал он не словом, а «в глаз», скорее всего, от сверстников. Сомнительно, чтобы был маленький Валентин Саныч шкодлив и нервировал взрослых. Что до зрелых лет и нынешнего своего положения, то здесь нет и не может быть никаких разночтений – начальник. Пусть и средней руки, если судить по пижаме. Или разумно решил не выпендриваться в шёлке? Зачем дразнить людей из бренной части мира достатком? Выбрал что из старья, а то и в долг взял у кого-нибудь из небогатой родни. Или в счет долга. В любом случае – квартира, дача, машина, возможно не одна, непременный отпуск за рубежом, бездельники на закорках… Однако быстро с шоком справился. Респект тебе, незнакомец! Незнакомый Валентин Саныч.