Страница 7 из 42
- С психичками я дела не имею. Здесь травмотология, а не психушка. А эта точно больная на голову. Сначала орет, плюется, а потом дерется. А потом отключается. Совсем. И вот тебе - остановка сердца. А еще смотри - ногти у нее посинели. И белки...
Она с трудом понимала, что происходит. Волны боли раскачивали ее, лишали равновесия и стойкости - безумный ужас затопил ее сознание. Она жадно хватала ртом воздух, складывалась напополам от поступающей к горлу рвоты и замирала от боли в груди... Чужие слова едва ли доходили до ее сознания, как и то, что с ней делают. Кто-то приподнимал ей веки, но глаза ее не желали фокусироваться на людях, мечущихся перед ними; ее куда-то везли, переворачивали, поднимали, что-то кололи, рваной джазовой музыкой она еще слышала окрики и приказы вокруг себя... А потом все успокоилось и боль отошла. Наконец-то. Ушел даже всепожирающий страх смерти. Ей стало все равно. Это возмущение снаружи ее раздражало, оно мешало, оно заставляло прилагать усилия для чего-то, а сил не было. Она смирилась с неизбежным. Хотелось только одного - чтобы ее оставили в покое, чтобы она могла вернуться в безопасное лоно сна, где можно забыться и перестать чувствовать. Где можно стать никем и ничем, где можно раствориться в бесконечности и продолжать существовать ни каком-то ином уровне бытия... Или не продолжать. Скорее бы все закончилось...
Умереть? Ну и ладно.
Она проснулась резко, словно от толчка. Перед глазами в неясной полутьме маячил свод балдахина - четыре столбика, складчатые ламбрекены между ними, стяжка на кольце прямо над головой. Значит, она опять здесь, в замке. Опять Элиза, а не женщина без имени. Последнее, что оставалось в ее памяти, была разливающаяся, тупая боль в груди и ужасающее ощущение бесконечного падения. А раз она здесь, значит, у нее опять видения. Убаюканная этой странной мыслью и еще одной более странной о том, можно ли увидеть сон, если спишь во сне, она уснула...
Полумрак. Мягкая постель. Легкий цветочный запах, но не лилии, это точно.
Несколько минут она нежилась, прислушивалась к себе: боли нет, а легкая тошнота и головокружение - не в счет. Покой - это хорошо. Покой - это то, о чем она мечтала.
Она неторопливо встала. Медленно, помня о разных безделушках, разбросанных по комнате, подошла к окну, отдернула тяжелые шторы.
И выглянула из окна.
День клонился к вечеру. Где-то за ее спиной солнечный диск уже касался линии гор, отчего чаша долины щедро изукрасилась рваными тенями. Ночью долина казалась серебристо-синей, утром - блекло-зелено-голубой, а сейчас она была желтой и красной. Упоительно желто-оранжево-багряной, теплой, медовой, сладкой, как пахлава, с темными, как патока, впадинами теней под набухающей синью небес. И даже кругами нисходящие с вершин холмов зеленые террасы, обозначенные лентами невысоких каменных оград, казались мягко подзлащенными, и даже кучки невысоких округлых деревьев выглядели сбившимися в отару зелено-коричневыми овечками. Коричневая лента завернутой петлей реки поблескивала расплавленным золотом, рядом с ней вилась, свиваясь с тропинками, исчезая среди холмов и оврагов и вновь появляясь, желтая лента дороги... Среди природных линий четко выделялись явные следы человеческого присутствия - светлели прямоугольники плоских, увенчаных зубцами крыш и стен домов, то здесь, то там разбросанных по долине словно крохотные детские кубики, ровные ряды виноградников и террас, отделенных друг от друга полей... Долина была обжитой. Даже сейчас, на закате, дорога от одного края долины в другой не пустовала - по ней тянулись вереницы запряженных волами возов и возков, шли путники, груженные кто худыми котомками, а кто и внушительными заплечными коробами, скакали всадники... Спешили всадники, осаживая нервно косящих в сторону лошадей, было видно, что они спешат, и это казалось странным, беспокойным и совершенно не нужным в мирном колыхании ленивого, сытого и бестревожного вечера...
Где-то внизу под перилами балкона затихал город, впрочем, нет, городок или даже поселок в пару улиц, притулившийся к крепостной стене ниже врезанного в вершину скалы замка, полускрытый утесом, он погрузился в синеватые сумерки и лишь дальняя часть его похожих на коробки домов еще отсвечивала оранжево-красными красками. Раздавался скрип колес, громкое "цок-цы-ыба" возничих, мычание волов, обиженное блеяние коз, лай собак, где-то дурачилась залихватской мелодией дудочка, окликивали друг друга знакомые, скандалили неподелившие узкую улицу возчики...
Элиза вдохнула полной грудью напитавшийся летом и теплом воздух и тихонько рассмеялась. Хорошо! Все заботы, тревоги, боль истерзанного тела - все куда-то ушло, растворилось в тихой радости безмятежного летнего вечера. Если секунды ее агонизирующего мозга "там" позволят ей прожить день, два, неделю, а может и больше "здесь", разве не стоит этим воспользоваться? В конце концов, что есть реальность? Где она?
Над головой промчалась парочка ласточек, точно рассчитанным движением юркнув в гнездо над выступом окна, ее сменила вторая, оглушительно просвистев едва ли не в ухо женщине. Вздрогнув то ли от своих раздумий, то ли от птичьего вмешательства, а то ли просто озябнув на вечерней прохладце, Элиза обхватила себя руками, переступила с ноги на ногу и только теперь обнаружила, что боса и одета слишком легко. Только где же здесь одежда? В спальне царил полумрак и тишина, такая непривычная цивилизованному уху тишина - ни тебе телевизора, ни шуршащего холодильника, ни далекого отзвука лифта... Где-то далеко ржала лошадь и лаяла собака, кто-то поближе переговаривался и смеялся, но то были другие звуки, совсем другие. Непривычные.
Женщина прошла под аркой вниз, пошарила по стене и нашла задвижку в резной стенной панели - там, если она правильно помнила, было что-то вроде гардеробной, оттуда Ванита доставала ее платье. Когда это было? Вчера? Неделю назад? Год? В этом мире ее фантазий и снов меняется ли время? А люди? Может, по прихоти подсознания она уже не хозяйка, не "миледи", а слуга у той же Ваниты? И зовут ее не Элиза?
Догадки догадками, а руки ее меж тем проворно перебирали висящую на перекладинах одежду. Платья - длинные тяжелые, расшитые мерцающим в полутьме золотом, или легкие, струящиеся словно водопад, или аккуратно уложенные в мелкую складку, перетянутые витыми шнурами, или изукрашенные тончайшими кружевами. Света бы сюда побольше...
- М-миледи...
Значит, ничего в этом мире не изменилось. Значит, по-прежнему Элиза. И хорошо. Привыкать к еще одному имени она не хотела, ведь своего она так и не вспомнила.
Она обернулась и подхватила падающую из рук Ваниты лампу - полусферу из кованого металла, внутри которого дрожало неяркое пламя. Девушка испугалась сильнее, выхватила лампу, прижала к своей груди и пролепетала "простите, миледи".
- Ты подожжешь себе платье, - ровно сказала Элиза и отвернулась, чтобы не смущать девушку еще больше, - Что из этого мне одеть?
- Оденьте вот это дивное, дивное платье с таренскими кружевами, миледи, - заучено и нудно проговорила служанка, бросаясь к вороху одежд, - К нему прекрасно подойдет вот эта шаль, погода сегодня прохладная. И прелестный гарнитур с топазами, который вам подарил Его Величество.
Элиза позволила себя одеть, хотя сама сделала бы это куда быстрее. Позволила уложить в замысловатую прическу волосы, хотя вполне обошлась бы незатейливым хвостом, а то и вовсе оставила бы волосы распущенными - ей нравилось ощущать на плечах их мягкую тяжесть.
Но ей нужно было время, чтобы подумать, а потому она просто отдалась заботе чужих рук. Она не знала, как долго продлится этот сон, видение или галлюцинация, не знала, куда приведет ее подсознание. Если с ней что-нибудь случится здесь, останется ли она невредима там, на больничной койке? Должна ли она беспокоится о том, что происходит или произойдет здесь? Или ее подсознание само побеспокоится обо всем? Мы ведь не так уж и часто способны изменить то, что нам снится.