Страница 8 из 39
Белка остается на серванте…
Попутчица
Я завидую ребятам, которым все в жизни ясно и понятно. Это, наверное, потому, что не принадлежу к их числу, что лишен способности предвидеть, склонен путать и впадать в ошибки.
Я раскрыл дверь и влетел в санчасть, словно у меня выросли крылья. Сестричка в белом халате и в белой косынке подняла голову. И я замер от неожиданности.
Черные волосы. Глубокие глаза. Маленькое личико с узким подбородком.
— Маринка!
Да, это была та самая девушка, с которой я познакомился в поезде по дороге в Ленинград. Мы тогда долго болтали с ней в тамбуре. Она угощала меня семечками, я ее мороженым.
— Слава. — Она растерялась, покраснела, но, вне всякого сомнения, обрадовалась нашей встрече.
Я шагнул к ней и обхватил ее за плечи. Но она смутилась в моих объятиях. Мне сделалось неловко. Я понял, что больше никогда в жизни не обниму ее вот так, запросто, как могу обнять Истру или Асирьяна.
— Как ты сюда попала, Маринка?
— Я всегда жила здесь.
Она хлопала длинными ресницами и нескладно прятала руки.
— Отлично. Докладываю, рядовой Игнатов в ваше распоряжение прибыл.
— Порядок прежде всего, — сказала она, играя в начальника, как мы, мальчишки, когда-то играли в Чапаева. — Снимите шинель. Я запишу вашу фамилию. Потом примите ванну…
Она хмурила брови, но глаза у нее были совсем не злые, и, прикусив кончик языка, старательно водила ручкой в книге больных. Записав фамилию, имя, отчество, год рождения, она тяжело вздохнула и, посмотрев на меня, совсем дружески сказала:
— Тебе нужно побриться…
— А может, нет, Маринка, — возразил я, вспомнив наставления Лили.
— Посмотри в зеркало, ты похож на… — Маринка запнулась.
— Раз я похож на… Я побреюсь.
— Вот и хорошо. А пока я приготовлю ванну.
Она оставила дверь открытой. Я слышал, как журчала вода и Маринка напевала какую-то веселую песенку…
Я побрился, принял ванну. Надел халат, безобразный. как и все его больничные собратья.
— Врач придет утром, — сказала Маринка. — А пока пополощи рот шалфеем. И прими аспирин и пирамидон…
— А может, мне нельзя принимать пирамидон, может, он мне противопоказан…
— Пирамидон всем можно, — убежденно ответила Маринка, — тонизирующее средство.
Маринка присела на край койки.
— Я думала, мы никогда не встретимся… — сказала она.
— Так не бывает… Если люди чего-то очень хотят, судьба обязательно идет им навстречу.
— Ты болтун, — улыбнулась Маринка.
Потом она взглянула на часы и заявила:
— Пора спать…
— Не уходи, — попросил я.
И она осталась. В палате лежал еще один больной. Но он давно спал, завернувшись в одеяло. Бледный свет луны падал сквозь замерзшие окна на стены. И лицо девушки (я лежал и смотрел на нее снизу) казалось мне таинственным и красивым.
Я взял ее руку. Маринка нагнула голову. Глаза ее блестели. И тогда я поднес ее руку к своим губам. Маринка выдернула руку и убежала.
«Обиделась или нет?» — гадал я.
…Меня разбудил шум за окном. Гудели машины… Я поднялся с постели… Наступал рассвет. Холодный воздух врывался в распахнутую форточку. Свет фар бил в окна, и окна плыли по стене, по потолку и потом исчезали в дальнем углу комнаты. Слышались отрывистые команды. Полк возвращался с учений.
Утром пришла Маринка, принесла термометры.
— Доброе утро, — сказала она. И улыбнулась.
Не обиделась, значит.
— Сейчас придет врач, — предупредила она. — Как твой флюс?
Однако бессовестный флюс пропал без всяких лекарств, словно воздух больницы сам по себе оказался целебным.
В палату вошел врач, крупный мужчина с выправкой строевого офицера. Он заглянул мне в рот. Сказал:
— Будем удалять.
Я понял, речь идет о моем зубе. Прищурив глаз, врач щелкнул меня в челюсть и спросил:
— Больно?
Я кивнул головой.
— Хорошо, — удовлетворенно заметил он и щелкнул вторично.
— Ой! — вскрикнул я и едва не укусил его за палец.
— Но, но… Оставьте троглодитские замашки, — недовольно пробурчал врач.
Потом он смотрел второго больного. И, наконец, ушел…
Я ждал Маринку. Но она не появлялась до завтрака.
— Маринка, ты забыла, что существует наша палата, — печально заметил я.
Она легко сжала мою руку, И тут же, словно испугавшись этого жеста, покраснела.
— Мне всегда бывает плохо после завтрака, сказал я.
— Хорошо. Я прослежу за вашим здоровьем, товарищ больной, — шутливо пообещала она.
Я ждал Маринку после завтрака. И она пришла. Но пришла хмурая и сказала, что меня ожидают гости. На мой вопрос, какие гости, она вымолвила:
— Накрашенные…
И демонстративно хлопнула дверью.
Я спустился вниз. В приемной сидела Лиля. На ней была темная шубка и такая же шапочка. Из-под шапочки выбивались светлые волосы. Прихваченные морозом, они казались отлитыми из золота. Она поднялась мне навстречу и разочарованно сказала:
— А вы побрились…
И, увидев ее глаза, красивые и голубые, я почувствовал себя виноватым. Таким виноватым, будто взаправду совершил тягчайшее преступление.
— И флюс спал…
Делаю жалкую попытку сострить:
— Зато я в халате.
— Все больные в халатах… Это не представляет особого интереса для художника. А вчера вы были незаменимым типажом.
— Для вас он тип, а для нас больной, — решительно заявила Маринка. — Мы обязаны заставить его побриться и вымыться…
Лиля повернула голову в ее сторону. И в глазах Лили Маринка без труда могла прочесть: «А вас не спрашивают, девочка». Потом она вновь посмотрела на меня и сказала:
— Хорошо. Я нарисую вас в халате.
— Здесь не рисовальня, а больница. Никто не позволит заниматься здесь художествами, — не унималась Маринка.
Лиля вновь с некоторым удивлением посмотрела на Маринку и, чему-то улыбнувшись, сказала:
— Я договорюсь. Минуточку…
Она скрылась в кабинете врача.
— Маринка… — позвал я.
Но Маринка, насупившись, вышла из приемной.
Дверь из кабинета врача отворилась. Лиля с улыбкой взглянула в мою сторону. За ее спиной показался врач. Он крикнул:
— Маринка, пропустите в палату художника.
— Слава, вы сядете у окна, — говорит Лиля. — И не смотрите на меня так…
— Я хочу помочь вам снять шубу.
— Спасибо.
Я помогаю Лиле снять шубу. Вешалки в палате нет. Я кладу шубу на кровать. Лиля остается в брюках и джемпере. Она раскрывает альбом, садится на табурет и, закинув ногу за ногу, кладет альбом на колени.
— Однако вы быстро попали под влияние этой девочки, — говорит она словно между прочим.
— Я такой, — говорю я. — Я легко попадаю под влияние девочек.
— Эта ваша девушка очень ревнивая, — говорит Лиля и делает первые штрихи в альбоме.
— Ерунда. Она принципиальна по долгу службы…
— А я думала, она влюблена в вас, — улыбка дружит с Лилей.
Она склоняется над альбомом и смотрит на меня из-под бровей. Она необыкновенно красива. И она знает это.
Солнце сеет лучи на впаханных морозом окнах. Свет, проникающий в палату, выглядит непрочным и искусственным.
Лиля поднимается и показывает мне рисунок.
— Похож? — спрашивает она и смеется глазами.
Я придирчиво разглядываю себя.
— Вообще да…
Мне хочется сказать еще что-нибудь. Но я как завороженный смотрю на Лилю и вдруг чувствую, что ей тоже передалось будоражащее душу настроение. Я смотрю на нее и вижу, как блестят ее губы и глаза…
Не знаю… Но могло случиться все что угодно, если бы в тот момент дверь не отворилась… И в палату без стука ворвался Мишка Истру.
— Привет, лазаретник! — крикнул он. Но вдруг, узнав Лилю, внезапно осекся.
— Знакомьтесь, — небрежно говорю я. — Мой друг Михаил Истру.
Они пожимают друг другу руки. Истру делает мне глазами знаки, подчеркивая непостижимость происходящего.
— Угадываешь? — Я показываю Мишке рисунок.
— Это ты, Славка! — Он поворачивается к Лиле и говорит: — Никогда не думал, что в таком маленьком гарнизоне может скрываться такой крупный художник.