Жульё

- Мы, - Мишка устремил перст указующий к лепнине потолка, - санитары общества, как волки, обманываем только слабо соображающих и ленивых. Способствуем отбору живо и здраво кумекающих. Теперь, в век экологической справедливости, властям нужно сто раз подумать, прежде чем взяться за нас. Кого ругать без ворья и фарцовки? Как отвлечь усталых, пришедших с опостылевшей работы трудяг-грошевиков? На кого излить ярость стопудовой Матроне, которой по паспорту едва-едва тридцать, если не на хрупкую причесанную девочку в заморских одеяниях? Выходит, общество не понимает своей выгоды, поднимая руку на обслугу теневой экономики! И вот что я вам скажу: способы производства менялись, формы правления тож, но жулики существовали всегда, как солнце, как луна, как рождение и смерть; они, как боль в организме, сигнализируют о беспорядке. Разве мы болезнь? Мы симптомы! Ни один, уважающий себя эскулап, не вознамерится лечить симптомы, упуская из виду самое недуг!

Мишка устал, отер лоб салфеткой, приподнял бокал, черные насмешливые глаза заплясали в бликах света, преломляющегося в шампанском.

- Оп-ля! - Мишка опрокинул бокал, рухнул на стул, прижал ближайшую даму, с лицом невинным, изумленным, будто всегда свидетельствующим: "Фи! Я?.. Не такая! Упаси бог! Меня с кем-то перепутали".

- Шурфик, - пропели красиво очерченные губы, - купи мне шарфик!

Мишка запустил пятерню в густые волосы соседки, потрепал женщину, как пуделя или пса редкой, вожделенной породы:

- Симптомчик ты мой! А молвят шептуны, теперь вас греют издалеча, с британских островов?

Девица потянулась к бананам, Мишка поспешил с помощью, в секунду точными резкими движениями очистил спелый плод.

Застолье шумело, умел Мишка раскачать самых сумеречных: двое из автосервиса с противоположного конца стола, оповестившие о неприятностях с властями и весь вечер пившие мрачно и отринуто от общего веселья, растаяли; вокруг изумлялись: чего печалиться? Кого не заметали? У кого не возникали неприятности? Но отсидки избегали почти все и всегда, а из присутствующих никто не разу не привлекался. Мишка Шурф поднялся, обошел стол, обнял за плечи красавцев, жестянщика и маляра, слегка стукнул головами.

- Братья во Христе! Гоните печали! Не то измочалят! Покажите мне неберущего, и я удалюся в монастырь, упрячусь в келье до смертного часа. Мишка мгновенно посерьезнел, шепнул на ухо жестянщику.

- У вас какой район? - услыхав ответ, полыхнул довольством, будто выиграл в лотерею "Волгу" или срубил на ипподроме самый сладкий заезд. Хо! Известный райончик!!

Автосервисники впрямь расцвели на глазах: все знали, Мишка Шурф только прикидывался балаболом, но концы имел будь-будь и при доброте характера и неплохой обеспеченности, нередко выручал за так или прицеливаясь в далекое будущее.

По дороге к своему месту, Мишка навестил оркестр, отслюнил зеленую бумажку, приказал три раза сбацать "Ах, Одесса, ты знала много горя!". Оседлав стул, Мишка Шурф по-хозяйски оглядел стол, пальцем поманил официанта, нашептал про свечи, про десерт для избранных: арбуз с коньяком, чернослив в подлинных, ручного сбивания, сливках и запихнул в халдейский кармашек расчетную сумму, зная точно, что отблагодарил по-царски.

Стол вскипел свежим шампанским, взрывами смеха, зашуршал наклонами тел в струящихся, переливающихся платьях. Соседка Шурфа положила руку Мишке на колено:

- Может, отзвонить Фердуевой? Затаилась?!

- Дверь обустраивает! Фердуха баба мозговитая, жадная, ей без крепостного вала нельзя. Боится, выпотрошат, и то сказать, есть чего умыкнуть. - Мишка Шурф похоже сообразил, что ляпнул лишнее и сосредоточенно принялся за чернослив.

Соседка уточнила:

- А правда упакована?

- Брехня! - отрезал Шурф и обдал холодом глуповатую соседку с яркими синими глазами.

Оркестр закончил отработку Мишкиных воздаяний, певец-руководитель оглядел зал и взмахом руки, тпрукая по-детски пухлыми губами, продудел отбой и сборы. Мишка Шурф выскользнул в холл, набрал номер Фердуевой, и по тому, как он молчал, без тени ухмылки кивал, сосредоточенно постукивая по диску костяшкой указательного, можно было решить, что загулявший допризывник докладывается грозному отцу.

Дурасников заглянул в кабинет Филиппа Лукича, толстопузого карлика с непомерно большой головой, янтарными глазенками под клочковатыми бровями и широким носом-башмаком; вообще Филипп Лукич напоминал более всего разом побелевшего негра, и волосы его рыжие курчавились над проплешинами мелким бесом. Дурасников зашел покалякать про меры воздействия на Апраксина, вернее обсудить, какие есть в арсенале, а также обговорить: может рано еще стращать? Филипп знал толк в сроках, имел опыт укрощения строптивых и шумных, и карательный нюх.

Филипп сыпал необязательными откровениями, и Дурасников, не слушая, поддакивал. Филипп иногда мог потрясти осведомленностью в делах собеседника, и тогда зампред подогревал себя в уверенности: "Гнать взашей Кольку Шоколадова! Стучит, гаденыш!" Но Филипп, будто читая мысли Дурасникова, давал задний ход, приоткрывал секреты утечки компромата, и зампред убеждался: зря взъярился на Шоколадова, водитель не виновен.

- Ты насчет вчерашнего звонка? - Филипп молитвенно сложил руки на животе и крутил большими пальцами, напоминающими краснофиолетовые сардельки.

Дурасников кивнул, говорить не хотел, лишнее: черт его знает, что у него в кабинете за чудеса упрятаны? Филиппа боялись, знали его умение наносить удары редкие, но смертельные. Филипп, в отличие от Дурасникова, озабоченного важностью многотрудных дел, играл роль весельчака.

Он свел сардельки больших пальцев вместе и уткнул оба пальца в необъятный нос. Кормился Филипп в дурасниковских продмагах, но умудрялся держать дистанцию и давал понять Дурасникову, что это он, Филипп, делает зампреду одолжение, отовариваясь у его дворовых и присных, но, если захочет, найдет себе другого благодетеля вмиг, а вот Дурасникову Филиппа никто не заменит. Филипп источал запах власти, безумия, жестокости, притом что ничего такого явно за ним не водилось.

- Разные имеются меры... - янтарные глазки сыпанули искрами восторга, будто хозяин мысленно перебирал меры и охвачен приятным возбуждением от их обилия и действенности. - Попасут объект мои ребята, в вытрезвитель пригласят...

- А если не пьет? - Дурасников оглянулся на дверь, окатило дрожью, укорил себя в трусости: чего-чего, но приложить ухо к двери Филиппа никто не посмеет.

Филипп масляно улыбнулся, глянул на Дурасникова, как на несмышленыша:

- Раззи важно пьет-не пьет? Важно, что забрали.

- Бить станете? - испуг Дурасникова был неподдельным.

- Упаси Бог! - Филипп даже огорчился. - Ни-ни, заберем, составим чинно-мирно документики и выпустим в лучшем виде.

- И что? - не утерпел Дурасников.

- А через пару месяцев еще раз заберем и еще раз составим, а через месяц или два третий раз подоспеем, а там, глядишь, по совокупности попаданий в вытрезвитель, отправим в лечебно-трудовой профилакторий. На год... если случай тяжелый - на два.

Дурасников присмирел: страшно получалось, без битья, без насилия можно человека, к тому же непьющего, упрятать на годы.

- А врачи? Врачи-то при обследовании увидят - непьющий.

Филипп аж привскочил от неосведомленности Дурасникова.

- Алкаши, брат, разные водятся, и белолицые, и кровь с молоком. От богатыря не отличишь. Врачам, что главное? Бумаги! Кто станет ковырять, да и зачем. Своих по горло. Факты, брат, упрямая вещь, за год три раза в вытрезвителе побывать не шутка. Возьмем к примеру тебя, человека, пьющего в меру, - Филипп ласково рассматривал Дурасникова, - если мои орлы тебя раза три сопроводят почивать на белых да казенных простынях, любой врач не усомнится - вот он, клиент. Ты что ж думаешь, только красноносые, да с синюшными мешками, аж до колен отвисающими, освежаются? - Филипп замолчал, дотронулся до календаря, будто советовался с канцелярской штуковиной, разные меры в наличии, но... до поры, не вижу оснований. Подумаешь, трепанул на сборище полумертвых. Старики любят погундеть, да ленивы, да слабы, да недвижны, им ли тебя корчевать? Тут бульдог нужен, чтоб хватанул - ножом зубы не разожмешь. Если твой правдивец таковский, другое дело. Словом, побачимо, - Филипп откинулся на спинку стула. - У моей снохи мать слегла, уважает красную икорку, пособи.