Страница 14 из 21
«Уже тогда было что-то магическое в слове Пушкин. Через шесть лет с подобным же восклицанием обратился император Николай Павлович к гр. Д. Н. Блудову: “Знаешь ли, кто был у меня сей час? – Пушкин!”
На другой день, – продолжил в мемуарах Фёдор Глинка, – я пришёл к Милорадовичу поранее. Он возвратился от Государя, и первым словом его было:
– Ну, вот дело Пушкина и решено!
И продолжал:
– Я подал Государю тетрадь и сказал: “Здесь всё, что разбрелось в публике, но вам, Государь, лучше этого не читать”.
Государь улыбнулся на мою заботливость. Потом я рассказал подробно, как у нас дело было. Государь слушал внимательно и, наконец, спросил:
– А что же ты сделал с автором?
– Я? Я объявил ему от имени Вашего Величества прощение!
Тут мне показалось, что Государь слегка нахмурился. Помолчав немного, он с живостью сказал:
– Не рано ли?
Потом, ещё подумав, прибавил:
– Ну, коли уж так, то мы распорядимся иначе: снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и, с соблюдением возможной благовидности, отправить его на службу на юг!
Вот как было дело. Между тем, в промежутке двух суток, разнеслось по городу, что Пушкина берут и ссылают. Гнедич с заплаканными глазами (я сам застал его в слезах) бросился к Оленину. Карамзин, как говорили, обратился к Государыне (Марии Федоровне), а Чаадаев хлопотал у Васильчикова, и всякий старался замолвить слово за Пушкина. Но слова шли своею дорогою, а дело исполнялось буквально по решению».
Таков рассказ человека, непосредственно причастного к отправке Пушкина в командировку, услышавшего о решении государя от Милорадовича, то есть из первых уст.
Современные биографы Пушкина убедительно доказали, что направление Пушкина в Кишинёв не было ссылкой, а являлось назначением на службу по линии Коллегии иностранных дел. А сотрудники этой коллегии занимались не в последнюю очередь внешней разведкой.
Просто в известный период нашей истории, когда охаивалось всё, что касалось самодержавия, иные историки из кожи лезли вон, чтобы придумать любые факты, порочащие царскую власть и самих государей. Тем более, в данном случае обвинить царя в жестокости к Пушкину было легко, ввиду не слишком открытых целей командировки. Обставили всё так, что посылают не в ссылку, а в командировку, на что указывает приведённая далее фраза: «С соблюдением возможной благовидности, отправить его на службу на юг!»
После истории с «запрещёнными стихами» произошли некоторые изменения в характере поведения Пушкина. Русский литературный критик, историк литературы и мемуарист Павел Васильевич Анненков отметил:
«П. А. Катенин (Павел Александрович Катенин (1792–1853 – русский поэт, драматург, литературный критик, переводчик, театральный деятель) заметил в эту эпоху (1819 г.) характерную черту Пушкина, сохранившуюся и впоследствии: осторожность в обхождении с людьми, мнение которых уважал, ловкий обход спорных вопросов, если они поставлялись слишком решительно». Фаддей Булгарин писал о Пушкине: «Скромен в суждениях, любезен в обществе и дитя по душе».
Что ж, отчасти сбывалось пожелание поэта Константина Батюшкова, высказанное в письме в А. И. Тургеневу:
«Не худо бы его запереть в Геттинген и кормить года три молочным супом и логикою… Как ни велик талант “Сверчка”, он его промотает, если… Но да спасут его музы и молитвы наши!»
Знаменитый русский мемуарист Филипп Филиппович Вигель (1786–1856) Москва), хорошо знавший Пушкина по обществу «Арзамас», рассказал, что «Сверчком» нарекли поэта, поскольку он «в некотором отдалении от Петербурга, спрятанный в стенах лицея, прекрасными стихами уже подавал оттуда свой звонкий голос». Отметил он и то, что поэту пора было покинуть столицу, где, по словам современницы, «у господина Пушкина всякий день дуэли; слава Богу, не смертоносные, так как противники остаются невредимыми».
Странная дорога в Кишинёв
Дорога в Кишинёв была долгой, да и весьма странный получился маршрут. Это – ещё одно доказательство, что отправили Пушкина вовсе не в ссылку, а в командировку.
Перед отъездом из Петербурга Пушкин писал своему другу князю Петру Андреевичу Вяземскому:
«Петербург душен для поэта. Я жажду краев чужих; авось полуденный воздух оживит мою душу».
Выехал Пушкин в апреле – около 1600 вёрст предстояло проехать только до Екатеринослава, где поэт планировал сделать небольшой отдых. Утомительно путешествовать в распутицу по раскисшим дорогам.
Екатеринослав ещё во времена Екатерины Великой предполагалось сделать третьей столицей Российской империи. Светлейший Князь Григорий Александрович Потёмкин (1739–1791) превратил его в центр Новороссии, после Санкт-Петербурга и Москвы. Одно время – с 1796 по 1802 год – город даже носил название Новороссийска. Этому могло способствовать удобное расположение города, раскинувшегося на берегу Днепра… Екатеринославом же он именовался дважды – с 1776 по 1796 год, когда получил название в честь императрицы Екатерины Великой. Затем, переименованный императором Павлом I, стал Новороссийском, и снова затем при преемнике Павла Петровича получил название Екатеринослав, которое и носил с 1802 по 1926 год. Ныне это – Днепропетровск.
Судя по переписке Пушкина, он, добравшись до города, решил передохнуть там перед тем, как продолжить путь, но во время купания в ледяной ещё воде Днепра сильно простудился. Там его в болезном состоянии и застал прославленный герой Отечественной войны 1812 года и Заграничного похода русской армии 1813–1814 годов генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский.
Раевский после войны служил в Киеве, где командовал сначала 3-м, а затем 4-м пехотными корпусами. Биографы свидетельствуют, что он очень любил путешествовать вместе с семьёй, причём ежегодно бывал либо в Крыму, либо на Кавказе. Правда, путешествия, если обратить внимание на их маршрут и пункты остановки, мало походили на простой отдых, тем более отдых курортный.
Прибыв из Киева в Екатеринослав, Николай Николаевич Раевский встретился с Пушкиным, и сразу возникло решение взять поэта с собой для лечения на Кавказских минеральных водах, которые, кстати, вовсе не служат для лечения простудных заболеваний. Но уж как-то так устоялось в биографических произведениях, что Пушкина повезли лечиться от простуды именно на воды.
Пушкин обратился к генералу Инзову, в распоряжение которого направлялся в Кишинёв, за разрешением на такое лечение.
В 1818 году генерал от инфантерии Иван Никитич Инзов, активный участник Отечественной войны 1812 года и Заграничного похода русской армии, получил назначение главным попечителем и председателем Попечительного Комитета о иностранных колонистах Южной России, а с 1820 года он стал полномочным наместником Бессарабской области. Это был генерал исключительно справедливый, честный, человечный, но одновременно и строгий. Пушкину ещё предстояло познакомиться в Кишинёве и с добротой Инзова, и с его строгостью, особенно связанной с постоянными ситуациями, приводившими к вызовам на поединки, либо посылаемыми Пушкиным своим противникам, либо направляемыми ему другими постоянно возникающими противниками.
Есть сведения о том, что Инзов не только приветствовал назначение Пушкина в Кишинёв, но даже приложил к этому старания, поскольку был почитателем таланта молодого поэта.
Путешествовать с Раевским он Пушкину охотно разрешил. Вот и ещё одно подтверждение того, что Пушкин был вовсе не ссыльным. Такие вот отклонения от пути следования в ссылку Инзов дозволить не мог. Это было в компетенции столичных властей, а возможно и лично императора, поскольку причиной ссылки называют ведь дерзкие стихи и особенно эпиграммы на высших сановников, в том числе и государя.
Из Екатеринославля Пушкин вместе с Раевским, его дочерями Софьей и Марией и сыном Николаем выехал в Таганрог. Там познакомился с генерал-майором Дмитрием Ефимовичем Кутейниковым (1766–1844), впоследствии, в 1827 году, ставшим наказным атаманом Войска Донского. В ту пору, когда Пушкин посетил Таганрог, Кутейников, уволившийся ещё в 1813 году по болезни в отставку, работал с 1820 года в составе комитета по устройству Войска Донского.